после  первого же  выстрела зверь  удерет - уже все
живое знает про  доброту и беспощадность  человека. Да, в детстве, когда они
жгли  на улицах костры, или большие,  в пионерском лагере, он любил смотреть
во  внутрь  жара  -  там   вспыхивали   огненные   чертоги,  раскалялись  до
светло-малинового  цвета  стены  и  троны,  вспыхивали  и  гасли  невиданные
фейерверки. Очерствели. Сергей  не  хотел додумывать, в  каком  мире  теперь
живет человек, и он лично, что и где сломалось, виной  ли тому искусственный
мир цивилизации, электричество, радио, телевидение, кино, поезда и самолеты,
танки  и атомное  оружие, швейные  машинки  и  парфюмерные  фабрики.  И  все
проявления -  не  привычные,  а  каждое  таит  загадку, особенность и,  если
разобраться - ведет в тупик. Ну вот только эти последние десять дней. Дурдом
- совсем  не такой, как в анекдотах,  и сознание врачей не сплетено в единый
поток с сознанием их пациентов, как представляется в анекдотах.  И больные -
какой мир! Ну почему ту же Александру Ильиничну не держать дома, и не делать
ей укол, когда наплывает ЭТО. Она даже чувствует переходный период. Вот, уже
полусоображая пошла  "на волю", не понимая, что выхода нет. Но  сознание еще
сумело сохранить понимание меду нормой и не нормой, иначе она не крикнула бы
ему: "Я не хочу, чтобы вы видели меня такой!".  А старик в наградами? Почему
после всех военных походов, подбитых танков, госпиталей он вдруг вернулся  к
богу? Казалось бы,  жестокий мир должен  был поколебать саму мысль о наличии
бога.  Ведь Хайям еще  тысячу лет назад воскликнул:  "Мы - твои созданья.  И
коль мы хороши, ломаешь  нас зачем?".  И почему старика нет обычной гордости
за  награды:  мол, две Гвардии, один  - Отечественной войны,  один - Боевого
Красного Знамени, медали  за Сталинград, за Вену,  за Берлин, за победу... У
него какой-то свой взгляд на ценность награду?  И их вес - настоящий вес - в
количествах граммов? Ведь действительно: легко представить, как увесиста эта
горсть  орденов и  медалей  в  руках, если в ней более  четырехсот  граммов!
Может,  человек,  сталкиваясь с этими  новыми явлениями  для  него,  плывет?
Психика не  выдерживает непонятных взаимосвязей?  Наверное, это  так.  Хотя,
видимо,  не  только это...  Но если  загонят  тебя,  как  Глуямова или Павла
Анатольевича  на всю жизнь в клеточку из ста двадцати-стасорока  рублей,  да
еще  вечной  униженностью перед шишками...  Нет,  точно мы построим  светлое
будущее. И контуры  его - вон они - совсем  недалеки. С дурдомами. Бутылкой.
Петлей. Или пачкой седуксена - не все ли равно.
     Дымки от костра вдруг стали  белыми, превратились в плотный белый цвет,
потом вдруг отступили и уже повисли над ним плотной завесой. "Как потолок" -
мелькнуло у него.  И ведь странно,  что  мы иногда и  не  догадываемся,  что
догадки  -  они  и  есть реальность... Потом  белое  рассеялось  и  костерок
оказался  совсем без дыма  - только жар под  легким ветерком сиял ярко, и он
понял, что  пора положить толстые ветки -  из-за  хребта, словно обломав  об
острые его  края свой бок, появилась наполовину стертая луна. Сергей положил
поудобней тяжелые ветки, прикинул - не  будет ли  ему жарко от  костра, если
займутся все ветки,  нет, вроде  не должно, и, увидев, что ветки загораются,
заснул. Рассвет заставил его  повернуться в  спальнике  -  солнце  светило в
глаза, но до того, как поспать еще пару часов, он сложил края длинных  веток
на середину костра - пусть  погорят - спокойнее спать, и уснул еще. В восемь
утра он  встал и не удивился,  что  выспался:  он знал  по опыту, что сон  в
горах, на чистом воздухе - это не  в городе и не в квартире - хватает  шести
часов, чтобы выспаться. Все, отметил он. Ночь прошла без страха, без дивов и
виев, на душе было спокойно, а не муторно, как бывало дома в ночи тревог. Он
допил чай - кипятить  новый будет у реки - для этого у него есть специальная
кружка с проволокой,  чтобы  прикрепить  над костром, - зальет термос,  если
пойдет выше, по самому хребту -  наиболее удобный путь. В  Барфи он заходить
не будет - для этого ему пришлось бы спускаться в ущелье и потом подниматься
вверх в кишлак. Но что ему там делать? Будут угощать. Надо будет ночевать. А
у него было еще время  и он надеялся, что еще поохотится, чем, сам отчетливо
не осознавая, смягчал результат экспериментов над самим собой.
     Нет, покоя теперь  нет нигде, даже высоко в горах. Вот  внизу по ущелью
пополз в какой-то  кишлак "АН-2". Все-таки  интересно  без  мотора идти выше
самолета. А  вот  прямо  над  ним пошел  на Москву  "ИЛ-18".  Утренний рейс.
Кажется  695. Но потом  было долгое одиночество -  только птицы  кружили над
ущельем - орлы,  наверное,  и шелестел ветер, пробуя на  крепость  угловатые
камни на скальных выступах. Ему не хотелось проводить еще одну ночь в горах,
но  думалось, что может быть там, выше, ему удастся кого-нибудь подстрелить,
и он шел вверх, пока не дошел до вершины, с которой словно рваная накидка из
карбаса, стекала неровными  краями наледь, из под нее струилась вода и  было
странно, что прямо под снег уходила нежная и густая, словно газонная травка.
Он обошел эту вершину (наверное, под три тысячи с хвостиком - снеговая линия
здесь где-то  около  четырех с  лишним -  этот снег до  июля  растет и будет
зеленеть  до  сентября,  когда  на  вершину  может лечь  новый  снег. Или до
октября.  Но  чтобы  рассчитывать  на  какой-то  успех  в охоте,  надо  было
спуститься ниже,  к  тропам,  воде, деревьям, кореньям,  и, возможно, редким
орехам под деревьями. Он так и сделал. И совсем недалеко от снежной вершины,
чья снежная шапка уже истончалась, уже готовилась из белой стать зеленой, он
нашел  добротную стоянку чабанов. Они еще  не дошли сюда из долины, но почти
сложенный из камней закуток  у скалы  был просторным, удобным. Сергей  снова
заготовил  дров,  попутно  осмотрев  тропы.  Но  трудно было  отличить чисто
звериные от тех,  что  оставили овцы  и  козы из отар.  Он отдыхал, думал. И
вторая ночь прошла куда  спокойней, чем  первая.  Он  уснул намного раньше и
проснулся,  когда  костер  совсем  прогорел.  Итак, все ясно -  с  ружьем на
просторе не было того чувства тревоги и даже страха, что  посещали его дома,
хотя  это же самое ружье  и висело чуть  ли не на виду - на гвозде, вбитом в
верхнюю боковую стенку шифоньера.
     Он  пошел вниз, туда, откуда  пришел позавчера,  было все же  одиноко и
почти тихо, если  не считать  птичьи  крики от недалеко начинающейся  полосы
леса.  Да в небе кружили орлы, а, возможно, и  коршуны - до долины отсюда по
небу не так и далеко, и он решил выстрелить один раз, чтобы не было ощущения
абсолютно пустого похода. Так купальщик на пляже  иногда приехав с компанией
хоть  ноги помочит в воде, если боится бурного и холодного потока, или гость
на даче  хоть  два  раза,  да копнет  лопатой - а  то вроде  и  неудобно. Он
перезарядил ружье и выстрелил по  группе  кружащих над ним птиц - до них, он
прикинул, было не менее ста метров. Птицы поняли  выстрел и  пошл  в  разные
стороны, а один (орел?) даже дернул крыльями - то ли дробь попала в него, то
ли прошла сквозь оперение, но птица не  снизила полета  и лишь быстрее пошла
над ущельем. "Чтобы враг не  видел, не торжествовал. Сергей помнил, как Яшин
весной  шестидесятого  появился у них в редакции. Сергей  все хотел уловить,
как  отразились  на  человеке все эти  статьи  за  его  рассказ  в альманахе
"Москва". Видимо, отразились. Но потом, спустя  годы, но узнал, как его дети
пытались покончить с собой. Ушли?  Все было странно. Отец  после этой травли
написал эти,  совсем неплохие стихи  про орла.  Но  - дети.  Зачем?  Что они
узнали? Даже  путь до  верха, конечно, на их, областном  уровне отцу не было
равно-бессмысленный,  не  решает  проблем?  Каких?  Сергей не  заметил,  как
полетел.  Это что,  он попал на  вертолет?  Но почему лопасти  крутятся  так
медленно и бесшумно? Но все равно - он высоко. Горы и хребты, ледовые поля и
крутые снежные  склоны совсем не страшны с высоты. И речки между хребтов или
их отрогов - весенние ручейки  - перепрыгнуть можно. Если бы он не знал гор!
Иногда  приходилось  идти  чуть ли  не целый день,  чтобы найти  более-менее
спокойное место для переправы  вроде совсем безобидной речушки, какой-нибудь
Ханакинки. А Ягнобская  стена с высоты - совсем  и не стена.  Пять тысяч. Он
столько раз пролетал над ней на самолете - она была внизу километра на три и
было странно, что у  нее подножья не верилось, что самолет может летать выше
ее.  Но  вот он и знаменитый ледник. Здесь,  на  хребте, выше пика  нет. Они
пошли сюда,  как и он, на  два  дня - подъем и  спуск. Он знал и девчонок, и
трех парней.  Они дошли  до  вершины. Чуть за пять. А  на обратном  пути  их
накрыла лавина. Итак, что имеем? Достигли вершины. Самой высокой. И - тут же
конец. Может, вершины не надо достигать?  Умный в гору не пойдет. Нет  ли  в
этой  поговорке другого, не банального и не насмешливого смысла? Когда он со
спасателями достиг места, куда лавина, сорвавшись, ухнула своей тысячетонной
массой, они думали, что никого не  найдут. Но не дошли и до середины завала,
как он увидел  край курти. Вытащили  быстро  одну  из девушек.  Чуть выше  в
связке  было еще  трое. И лишь одну девушку искали целых три  дня.  Вот так:
достигли своей вершины.  Зов смерти. Зачем лезть черт те куда, если до такой
высоты  поднимается даже  современный вертолет?  Все  можно снять и изучить.
Сесть, в конце концов, на поляну радом. Или в  жизни у  них это единственный
вариант  что-то доказать самим себе? Ну а те чудаки, что  погибли на Памире?
Там  такие  ученые были!  Это было  потом?  Ну, конечно,  очень потом: он от
министерства вылетал  со  службой спасения. Каждый  год - новые трупы. Самые
мудрые  самоубийцы  были  те,  кто  на  парашютах  решил  спрыгнуть  на  пик
Коммунизма. Один на стропах висел  два  года, пока до  него добрались. Зачем
человек сам лезет в  смерть? Не верит, что  ЭТО может произойти  с ним, хотя
нет ни одного сезона, чтобы в горах  не погибло несколько человек. Или это -
подсознательная  надежда  погибнуть   в   расцвете  лет,  нечаянно  и  вроде
неожиданно,   не  ожидая  времени   болезней,  потерь  и,  возможно,  полной
беспомощности? Эти  ведь немецкие чудаки-революционеры взяли и открыли газ в
семьдесят.  Чтобы  не агонизировать потом. Правильно сделали  - в  горы в их
возрасте не  залезешь, даже  в их карликовые Альпы. Нет, есть какая-то тайна
бытия с твоим личным, никому неведомым ожиданием  неизбежного конца. Молодцы
каскадеры -  прыгают и  прыгают,  ломают и ломают руки-ноги с ребрами -  все
верят, что обойдется. А какой-нибудь прыжок - и будь здоров! - артисту несли
на могилу цветы. Хотя - какие они артисты? Одно хорошо - привыкают к риску и
не знают,  когда - прыжок (кувырок или что  там еще) - последний. Сергей уже
не видел  винта самолета, а тела  они укрыли брезентом,  и ему все не давала
покоя маленькая  прядь волос одной  из  девушек,  видных из-под брезента. Он
сидел так, что вынужден  был все время  смотреть на тела  -  в кабине он был
один -  спасатели остались на завале искать последнюю девушку, и  хотя он не
боялся покойников (как-то в споре с одним товарищем, когда речь зашла о том,
что их коллеге надо помочь забрать из морга тело отца и тот начал  говорить,
что  боится морга, боится покойников,  Сергей бросил: пустое. "Как пустое? -
удивился коллега. Мертвый же!".  И Сергей, когда  хотел осадить, сам не зная
откуда, брал острые и беспощадные слова: "Консервы все это...  Для червей...
"Коллега смутился и замолк, а Сергей поехал  еще с двумя сотрудниками и безо
всяких  проблем  решили дело с  покойным,  тем  более,  что около морга, как
выяснилось,  кормилось немало народу и за  червонец  тело  могли хоть  домой
отнести), но сейчас он знал,  что  ночью эта  прядь будет все  время маячить
перед ним, что не уснет,  не  поможет ни элениум, ни бутылка вина. Он еще  с
работы созвонился с Ольгой - знал, что при  случае она  выручит, приедет - с
ней он  не раз  коротал тяжкие вечера, а чтобы она ни о чем не догадывалась,
они прилично  врезали, слушали музыку  и он вовсю пытался острить.  Но Ольга
понимала,  что у него  что-то  случилось, тихонечко шутила и ласково трепала
что попадется под руки. Она ночевала  у него целых три дня, пока он не уехал
в командировку, а, вернувшись, сменил кадру.
     ... Мягкое и  женское... Вот  так,  это кажется,  облако коснулось его,
почти неслышно приподняло бок (зачем? - он же уже прилетел  и не  собирается
больше парить над горами!), потом сразу  перенесло его  в гости к Залатовым.
Он редко бывал у них в гостях, но бывал. Тоже из околокультурного мира семья
- сам хозяин работал  на  студии инженером,  а его  жена (?)  была балериной
второго плана в театре оперы и балета. Лиля сменила другую жену у Залатова -
заслуженную артистку республики Марьям,  Сергей плохо  знал причины  разрыва
Залатова  с  первой  (?)  женой,  но догадывался, что у  Марьям  было  много
скелетов в шкафах, иные из них оживали, приходили на спектакли с  цветами, а
в силу почти всеобщего своего вхождения в мир богемы, имели свободный доступ
к гримерным и даже банкетам после премьер.  Сергей не  знал,  что  ли Марьям
слишком часто ставила ему рожки, то ли старалась оградить Залатова от своего
театрального окружения, но  пару раз,  когда  он бывал  в  гостях у Залатова
(давай зайдем к нему - может, там сегодня есть новые кадры, предлагал иногда
тот  же Роберт. Кадры иногда попадались - балерины из кордебалета легко  шли
на контакты  с режиссерами и журналистами, писателями и драматургами. Ха-ха!
- какие титулы, - отметил про себя Сергей). Роберт таскался с одной довольно
долго - по понятиям театральной среды его пассия была неотразима, но Роберт,
бросив ее, сказал Сергею: "Ну ее на...! Сухая, как вобла. Разве это баба - в
сорок три килограмма?". В тот вечер у Залатовых в  гостях были  две  подруги
Марьям  - они не изменили дому  после развода (?) с  Залатовым, и та же Лиля
бывала здесь вместе с ними и как бы естественно заменила исчезнувшую Марьям.
Сергей знал обеих девушек: такие же калибровочки из кордебалета,  какую себе
выдернул  в свое время Роберт. Ну, может, на сто пятьдесят грамм тяжелее или
легче. Отбор. От Залатовых он ушел с Надей - двадцатилетней очаровашкой, ему
было искренне весело от многих наивных представлений о мире и жизни Нади (ну
что с нее  возьмешь - все  образование -  несколько лет  в  хореографической
школе при  театре  под  руководством  властной  и надменной первой  народной
артистки СССР, получившей звание, наверное, за  то, что в сороковом не упала
с пуантов на  глазах грозного и  доброго Политбюро. Он смеялся, спрашивая ее
по  дороге:  "Нет,  Надя, честно?  - Земля держится на трех  китах  или трех
слонах?". Она смеялась и  отвечала, что так далеко  от  дома  не отходила  -
жалкая провинциалка - она еще не  знает  даже,  что до  Москвы -  всего пять
часов лету!  "А куда мы идем?"  - поинтересовалась Надя. "Мы никуда не идем.
Мы сейчас  поедем".  Он  остановил  такси  и легко сломил  ее сопротивление,
сказав,  что они должны  побывать еще  в  одних  гостях.  Уже  у  дверей его
квартиры Надя  начала  догадываться,  то  они  идут к нему,  занервничала  и
сказала:  "Я не пойду!  Что вы!  Нельзя!".  Он легонько прижал  ее к себе  и
сказал: "Не шуми! - Соседи выйдут. А от тебя мне нужна  маленькая помощь. Ты
- моя маленькая  большая Надежда. Большая.  Поняла?". Они вошли в дом  и уже
через минуту на столе сияла бутылка  Мусаласа - Надя с удивлением посмотрела
на незнакомую бутылку (Сергею недавно презентовал один из друзей, побывавших
в Ташкенте). Сергей сказал: "Вот  видишь - у вас, мадемуазель,  неподдельный
интерес. У  меня, надо сказать,  тоже. Но сей  напиток мне неизвестен.  Хочу
попробовать".  -  "Я не  буду пить".  - Надя знала, зачем пьют в  компании с
мужчиной".  Да  что  вы, синьора! У  меня  и  в  мыслях  нет предлагать  Вам
незнакомый продукт!  Просто  сегодня  истек контрольный срок хранения в доме
этой  бутылки, а  я  боюсь  один продегустировать  ее - мне нужен свидетель,
который бы  констатировать  смерть, вызвал "Скорую"  и вообще обрядил меня в
погребальные одежды". С этими словами он ткрыл  бутылку, налил  себе в фужер
вина  и чуть меньше - ей. "Я же сказала  - пить не буду". - "Пусть стоит", -
он улыбнулся фразе находчивого Валико из повести  Фазилия Искандера, - и был
уверен, что она не устоит, попробует, и не только попробует,  а допробует до
конца - Муссалас, он знал, настоящее женское вино - приятное и  сладкое,  не
Хванчкара,  конечно, но Хванчкару даже он всего один  раз пил  в Тбилиси  на
каком-то там комсомольском семинаре. Поднимая бокал, улыбнулся ей: "Я просто
не могу  не выпить за свою очаровательную спутницу  (ну что  скрывать - Надя
была настолько отшлифована  годами репетиций, что никакая  похвальба не была
бы лишней. И  притягательна юной свежестью и незатасканностью.  Не  то,  что
Марьям - прошедшая и Рим, и Крым. И даже родившая от одного из сожителей, на
что послав ее ухода горько указывал по пьяни Залатов:  "Да  я же ее, суку, с
ребенком  взял!"  - в  смысле -  не оценила  героического поступка, когда  в
кордебалете штук  сорок бездетных  и моложе.  "Но все пить  не  буду  -  это
непристойно. Вы  простите меня? За глоток. В Вашу честь? "Она улыбнулась, он
отпил глоток вина и сказал: "Если это яд - я согласен  от него  умереть!  Но
Вам -  не  советую.  Давайте я  лучше  вам заварю кофе". Она пришла с ним на
кухню и  была  удивлена,  как  аккуратно  и чисто у него - знала бы,  что он
терпеть не мог даже вкось положенной на столе ложки. "Это она еще  не видала
спальни" - отметил Сергей. - Сколько он помнит,  бабы балдели от белоснежных
простыней,  пуховых  одеял (достали ребята по блату, ковра на  полу) из всех
искусств  -  самое   доходное  -  кино,   (радиоприемнику   с  дистанционным
управлением,  бра над изголовьем) сколько ночей  оно горело, когда его нервы
шалили и  не удавалось их  успокоить даже  двойной дозой элениума.  Женщины,
конечно, знали, зачем они идут к Сергею, но некоторые, при виде этой спальни
вели себя настолько необычно, что Сергей потом стал даже наблюдать как какая
из них реагирует на уют и чистоту. Одна,  кажется, это была  Галка, когда он
ввел ее в спальню, ахнула: "Дай я сама разберу постель!". Лицо ее сияло, она
попросила,  чтобы  он  отвернулся,  быстро  разделась, нырнула под  одеяло и
позвала  сама:   "Ну,  давай   скорей!".  А  Наргис,   чудная  мулатка,  все
сопротивлялась, он почти внес ее в спальню, опустил на пол, и та, увидев все
вокруг себя, сразу обмякла - словно сама спальня, любовное ложе -  все такое
чистое и уютное, словно передавали ей свыше приказ, что вот такая обстановка
требует от женщины  соглашаться  сразу  - лучше не  бывает. Уже потом. После
первой  серии,  некоторые спрашивали,  кто это ему  так  чисто  стирает?  Он
ответил: "Да в  микрорайоне прачечная!". -  "Ну да, -  ответила ему одна  из
подруг. - В прачечных так не стирают.  И тем  более  - не крахмалят". Сергей
ответил: "Секрет фирмы". Хотя весь секрет был в том, что он отдавал знакомой
в прачечной белье и рубашки без квитанций - платил ей наличными - ну на пару
рублей дороже, а когда  получал  гонорар,  покупал хороший  шоколад или даже
торт. Игра стоила свеч - все бывало постирано  и выглажено в тот же день.  И
даже больше:  иногда он знал, что задержится -  оставлял Нине ключ и та даже
перестилала ему постель. Нина была намного старше его, он только ограничился
тем, что поцеловал ее в щечку и купил ей  в тот день  (точнее, на следующий)
духи "Фиджи", чем привел ее  в восторг  - она  потом  долго не хотела  брать
денег за стирку, но он объяснил ей - что это подарок к ее дню рождения, и на
деловые отношения это  не  распространяется. Не  мог  же он  объяснить ей  и
порыва  благодарности,  и что  этот порыв в  те  дни  был  подкреплен  двумя
сумасшедшими сумма