уется. И сейчас многие его
стихи  - не хуже того мэтра. "Только,  -  с кажут ему, - это уже было". Ну и
что  переживать? - проза жизни - вот, она везде! Бери любой кусок, заформуй,
зарифмуй. Хотя можно и безрифмы. Нет, с рифмой  - словно  конфета в обертке.
Лучше идет. И - чуть пришпорь размером, интонацией. Проживет парень! Денег и
славы!  Слава, может,  останется только  на  плакате. А денег... Тут  только
вертись! На одних переводах  можно пару "Волг" заработать. Никаких  липкиных
не хватит, чтобы перевести всех среднеазиатских  гениев. Но почему он сам не
захотел  ЭТОГО? Резко  дернули из под  него стул  и  он  больно  грохнулся о
бетонный пол?  Думал, что  он - уже чуть ли не в эфире  небесных ангелов?  А
если  бы не тот случай? Читал  бы как МЭЛС разную тарабарщину и  ждал СЛАВЫ?
Конечно, ее... Почему ЗДЕСЬ, а  не в самбо,  не в боксе?  А-а!  - Там слава,
пока тына коне. А в поэзии  - на века.  Кто там, во времена Шекспира  знатно
лупил  по  мордам? Родина  бокса помнит Шекспира.  Нет,  гордится Шекспиром.
Помнят все.
     ... Как интересно -  он не чувствовал иголку в  руке, он почти сразу по
небу  в тонких облаках поплыли Ленины. О, сколько их! - Ленин читает газету,
Ленин с  рукой, выброшенной вперед:  там, мол,  коммунизм,  Ленин в  кресле,
Ленин в фас и три  четверти фаса,  Ленин -  с красным бантом впетилице (ага,
это  - развалюция, Ленин с толпой народа. И  все эти  Ленины плывут, плывут,
как льдины на весенней реке) чуден Днепр при весеннем ледоходе - сам видел у
Речицы),  портреты  налезают друг на друга,  сталкиваются,  но все -  плывут
вперед. Нет только скульптур. Ну да - как же скульптуры будут лететь по небу
-  это же  не полотна,  и все они - на пьедесталах. Нет, скульптурам  летать
неудобно. Крылья бы... Во!  Ленин -  с крыльями! Был богом  -  стал ангелом.
Нет, нельзя понижать в должности. Подъемная сила? На что это деленное Н? Ага
- перпендикулярная сила давит снизу и создает подъемную силу за счет разницы
нижней и верхней плоскости крыла. Чем выше скорость - больше подъемная сила.
До какой скорости можно разогнать  Ленина с крыльями?  Нет, все - таки Ленин
учит мыслить. Как ни крути. В каждой конторе, во дворе каждой организации уж
один пьедестал - да есть. А в этом странном городе на главной улице - только
по главной улице - семь штук. Во ребята живут, кто рисует Ленина. И - лепит.
В  каждом  колхозе -  свой  Ленин.  В  одном, он помнит,  с  каждой  стороны
правления стояло по Ленину. В фойе - еще один, из мрамора (колхоз-миллионер.
И  из золота мозги сделать), в актовом  зале - еще один. В кабинете раиса  -
бронзовый Ленин. У парторга в кабинете - тоже бронзовый, но поменьше. А раис
хвалился,  что  как только он возглавил  колхоз  в  двадцать  пять лет,  так
пятьдесят лет и руководит им  (из  ума  дед  начал выживать, раз показал ему
такое), то всегда покупал  все комплекты  членов  политбюро.  И  никогда  не
выбрасывал! "Знаете, - говорил он Сергею, - еще кого-нибудь реабилитируют, -
ни  у  кого  портретов  нет,  а  у  меня  -  есть!". Сергей  не  верил,  что
реабилитируют, скажем, Ежова. Ну а Вознесенского  - запросто. И вдруг найдут
у  него умные мысли.  Как у Чаянова. И начнут пропагандировать. И - портреты
повесят. Фу ты - чушь какая! Разве очередной вождь и учитель допустит, что у
кого-то  мысли! Веселые художники, нет - веселые циники, когда был небольшой
круг  - так  Сергей приходил к Арифу - познакомился с ним в компании,  ждали
нового пленума ЦК,  но  особенно  - съезда.  Кто-нибудь появится в политбюро
новый - тогда пиши, машина! Человек десять  малевали новых членов политбюро,
неутомимый директор  худфонда сам развозил по  колхозам комплекты и  получал
наличку - полторы тысячи комплект. Художнику доставалась  треть, но колхозов
- тьма! И  совхозы брали, только те расплачивались  через кассу  и навар был
намного меньше. Художники каждый раз по-новому писали партийных начальников,
чтобы  не  было  искушения  купить  только  одного  или  двух  новых  членов
политбюро. Но в  колхозах с удовольствием покупали комплктом - все же СВЕЖИЕ
эти старперы.  Ариф,  смеясь, спрашивал  у  Сергея: "Как ты  думаешь, Ленину
разрешили бы сказать  что-нибудь новое, или заставили самого себя цитировать
до двадцать  второго года? Ну, если  бы он остался  жив?  Или  загнали  бы в
лагерь?"  Ариф хитро прищурил  свои  тюркские  глаза  (он был татарином,  но
убедил  местных,  что отец у него  -  ленинабадский  таджик, от того, мол, и
тюрские   глаза.  Молодец.  А  то  бы   к  корыту  не  подпустили).  Сколько
специалистов  по  Ленину! И  стихи пишут, и  оперы сочиняют,  и  кантаты  со
словами. Один  композитор,  учившийся  в  Москве  и от  того совсем  смелый,
говорил в узком кругу (кстати, их познакомил Ариф): "Нет, ты посмотри!  (это
- к Арифу, когда уже две бутылки водки были пусты) - Я про их сраного Ленина
написал кантату, а они, сутки, не дают мне даже премии  Ленинского комсомола
республики!  Не  страны - республики! Это же всего  пятьсот рублей! Всем уже
надавали, а мне  - нет.  Хотя ни один из местных  долбоебов стихи  писать не
может. А я стихи написал сам к кантате!". Сергей не поверил, что  композитор
(в местных кругах он слыл большим новатором), может написать стихи, и просто
из  спортивного  интереса  попросил  показать их.  Фируз принес  стихи,  дал
Сергею. Он открыл страницы и увидел уитменовский стих - та же строка, тот же
белый стих, та же упругость, и, что удивило Сергея - в мире банальных мыслей
о Ленине у Фируза было скорее  поэтическое отношение. Стихи были куда лучше,
чем то,  что он читал  у автора двадцати  восьми сборников и много других  в
разных  журналах.  Даже  все  ленинские   стихи   евтушенок-вознесенских   у
рождественских  были сущим  говном. Он спросил Фируза, почему  тот не  пишет
стихов.  "Да вы что, Сергей! Нового в таджикской поэзии я  ничего сказать не
смогу. Вернее, в персидской. А писать, как эти (Сергей понял, кто они, ЭТИ),
- извини. Лучше буду писать музыку.  "Сергей понимал, что  сидящие в ЦК мало
что  смыслят в поэзии, тем  более -  в музыке, а потому  Фируз - без премии.
Спасибо  Нуреку.  Там,  на  одном  из мачлисов  по  случаю пуска  очередного
агрегата  гидростанции, после банкета были почти неформальные  встречи, и он
рискнул надоумить самого секретаря ЦК по идеологии присмотреться к некоторым
молодым  талантам, выделив  Фируза, подчеркнув при этом,  что  тот пишет  не
только  прекрасную   новаторскую   музыку,  развивая,  разумеется,  народные
традиции, но и прекрасные стихи. Передал свое восхищение ленинской кантатой.
Было  это весной (агрегат пуссали к юбилею Ильича и все  словеса Сергея были
ко времени), а осенью, к годовщине Октября Фируз получил свои пятьсот рублей
и к  ним  -  звание  лауреата  премии  Ленинского  комсомола республики (или
наоборот? - какая  разница!). Они сидели вчетвером в ресторане "Таджикистан"
- Фируз со своей русской женой (может, ему поэтому долго не давали премию? -
к этому  времени  вся  верхушка  республики, начиная  с первого  секретаря и
кончая академиками, развелись со  своими  русскими и еврейскими  женами,  на
которых с  радостью женились в тридцатые годы, потрясенные чистоплотностью и
нарядами европеек, хотя  среди них были и просто высланные  проститутки),  у
Сергея тогда  тоже была жена -  вторая.  Прошло  целых семнадцать лет  после
Земмы, он женился  один  раз уже  на  последнем  курсе университета на  юной
кокетке (Альмире было всего 17), но это юное черноглазое существо была очень
на своем азиатском уме. Богатая семья (папа; узбек, начальник ГАИ республики
-  вот несли и везли в дом! -  он и не чувствовал,  что  учится  и  получает
стипендию в сумме, которую они запросто  просиживали  в кафе за шашлыками  и
сухим  вином  за вечер  -  это  не говоря  о визитах  в  ресторан  человек в
шесть-восемь, когда оставили  за вечер по  сто рублей) - каждый вечер к дому
подходила машина и неизвестный нафар выгружал разные ящики и сумки, казаны и
арбузы с  дынями. Альмира чуть ли  не каждую  неделю покупала себе то  новые
туфли,  то  новое платье,  то  сережки,  то французские духи.  В ящике стола
всегда лежали  деньги, и было  их там не менее стапятидесяти рублей. Альмира
говорила ему просто: ну что ты спрашиваешь? - нужны туфли - возьми деньги  и
купи.  Но Сергей не тратил этих  денег на свои одежки -  покупал на  то, что
смог заработать вредамии или на стипендию. Да родители присылали иногда - то
свитер подкинут, то новые брюки. И  правильно делал  - припомнили бы все при
разводе (давала Альмире  те возможности, о которых он узнает много позже:  к
семнадцати  Альмира  знала,  что  такое  курорты  на  Черном море  и  даже в
Болгарии, знала, как умеют развлекаться восточные богатые мужчины с русскими
женщинами - с  востреньким умом и востренькими  глазками, она многое усекла,
но  вместе  с  тем  Сергей был удивлен, что  до  замужества  она  оставалась
девственницей)  наверное,  боялась,  что  отдадут  за  восточного феодала  и
громкого  скандала,  вероятней  всего  с  разводом  - не  избежать. Но родив
ребенка  и отдав его бабушке (мне  же  надо учиться - сказала она всем), она
через два года начала наставлять  Сергею рожки. И с кем? - со спортсменами с
"Динамо",  где тренировался  и Сергей. Однажды  он  на  своей улице встретил
Иркина  -  нагловатого  по  жизни, мощного  и  здорового,  Иркин ему  как-то
необычно  улыбнулся  - Сергей и не  дернулся, что это  Иркин  делает  на его
улице. И на Альмиру не  обратил особого внимания, хотя  она  была еще  вся в
отголосках сексуальной бури. Это потом он застанет ее с Вовчиком (специально
уйдет с  работы раньше времени, когда ему через десятые руки передали всякие
интересные новости о его Альмире), дверь изнутри была закрыта на ключ, но он
сильно  нажал на  нее и она  без  шума  и  грома открылась. Альмира и Вовчик
возлежали,  как боги на широкой тахте, прикрыв кое-что простынью - лето же -
под одеяло не полезешь,  Вовчик, увидев его, сказал: "Старик, ты что сегодня
так рано?". Вот идиот! По законам жанра он должен был избить Вовика. Но ведь
это  его  Альмира притащила  его. Хорошо,  хоть не  в их  постели трахались.
Сергей вышел, уехал опять на работу, поиграл  там в пинг-понг, потом посидел
с ребятами  в  кафе, врезали  вполне. Он приехал  домой  уже в  полночь,  но
Альмиры не  было. Не пришла  она  и на следующий  день. А потом позвонила на
работу и сказала: "Давай разведемся!" Он  сразу ей  ответил:  "Давай". Потом
Альмира, он знал, гуляла - будь здоров и больше замуж не выходила. Последний
раз он встретил ее возле  горисполкома - устроили  туда, наверное, по блату,
и, наверное, на хлебное  место.  Особенно,  если  это жилотдел. Но  пока они
сидели в ресторане  со второй женой, которая не  изменяла, но разойдутся они
по другой  причине  -  она слишком много знала о сексе и Сергея это бесило -
ясно же,  что  походила по  руками, обрела  опыт. Он ведь встречал разных. И
когда они расходились,  Инга  все не  могла понять, почему  (Сергей решил ее
бросить: "Ну что тебе еще надо? Разве я не устраиваю тебя как женщина? Я  же
тебе даю  все, что могу!" Он отвечал ей, что не в этом дело, хотя как  раз в
этом дело и было. В этом он тоже чувствовал, как в трескучих стихах, кровную
связь с другими. Если  докапываются о  сути,  как раз  и говорят  "не в этом
дело". Сергей давно привык не верить многим отмашкам,  иногда в ответ на них
только  и  говорил: "Да?",  и, услышав ответ: "Да",  -  произносил: "Ну-ну".
Иногда ведь хорошо знаешь цену  своим словам. Как в ситуации с Ингой. Да, та
между прочим, очень скоро после их развода вышла замуж за еще больше пьющего
хмыря,  иногда  они  случайно  сталкивались  в  городе, и  тогда  Инга густо
краснела  -  как будто, он, Сергей, при  их встречах сразу начинал  думать о
том,  что она  там  делает  в  постели с  этим хмырем -  что и  с ним?  и  -
стесняется?  Подумаешь, первая и  последняя.  Он и до  нее все  знал. Сергей
убедился,  что если  ты выглядишь, как надо (а почти сто  кг. Тренированного
веса на рост под сто девяносто  -  это то, что  надо, женщины влюбляются, не
интересуясь, идейно  - теоретическими концепциями мужика.  Или тем, читал ли
он  Спинозу или Плутарха. И лучше было никогда о высоких материях  с ними не
говорить  - так,  тары-бары...  Его  не  удивляло,  что  многие из  девчонок
влюблялись по те самые уши,  отдавались сразу при его притязаниях,  лопотали
нежные слова, не знали, какую ласку подарить. Дуры! - Не знали, что для него
все это - день, даже  не вчерашний.  Но самое  смешное, что  те (видимо, кто
поумней,  когда  шли  с  ним  на контакт без  далеко  идущих планов (ученые,
наверное), и  были довольны тем, что дарила сегодняшняя  ночь (а нередко - и
лень),  тоже были нежны и страстны, и если бы  не слова, шептали овечки,  их
отличить друг  от  друга было бы невозможно. Он  удивлялся,  что ни  разу не
подхватил  никакой заразы,  хотя никогда не предохранялся. Иногда, если  его
подружка на  день, два, три, неделю или больше  боялась схватить и намекала,
что ему бы не  лишне  предохраняться,  он говорил: "Ну, милая,  это - не мои
проблемы". Некоторые  (очень редко) залетали,  и иногда просили у него денег
на аборт,  их у него никогда  не было, приходилось занимать,  но  в общем он
никогда не  отмахивался от таких просьб: раз просит, значит, своих денег нет
и не подо что занять.
     Была  у  него и такая,  как эта,  плавбаза.  Интересно,  почему  она не
уплывает?  Он  называл  таких  двуспальная  кровать. После того,  как  они с
Робертом побили весь летний ресторан, редактор отправил его  в Ленинабадскую
область.  Вот это жизнь!  Синяя после  каракумского  моря  Сырдарья, дешевые
рынки и рестораны, отдельная квартира  -  власти  ценили журналистов  и  ему
сразу в новом доме (говорили - чешская планировка) дали ну просто прекрасную
квартиру  на  втором этаже. Изолированные комнаты и какие: 20 и 15 метров. И
никакой мебели. Но он сообразил обратиться за помощью в обком комсомола и те
договорились  еще  с  кем-то и  с  баз привезли ему  списанные  два  дивана,
кровать, четыре кресла и несколько стульев. Хитрющий Садык  смеялся: "Сергей
Егорович! Как  видите - мебель  -  старая.  Пока будете жить -  пусть  здесь
стоит.  А потом отвезем назад. А  если рублей пятьсот накопите - спишем ее и
продадим". К списанной мебели еще никто не прикосался. Ему  надо было только
не сболтнуть, чтобы не прицепились.  Хотя...  Кто  бы  там прицепился  - все
свои.  А  безмозглого  чужака быстро научат уважать свободу  -  не  успеют и
чернила на его доносе высохнуть, сам окажется под  следствием и обвинят, что
украл  пару  "боингов",  например, или "шилку". Хотя  ни о том, ни о  другом
искатель правды и понятия не имел. Вот такой странный у него был дом - новая
мебель-  тоже чешская,  но  почти  не было  посуды (правда,  потом он  купил
несколлько стаканов, открывалку для бутылок и сковородку). И  девки, оглядев
роскошную  мебель, всегда спрашивали: "А почему нет люстр?" Ну что объяснить
этим дурам? Что люстры - стоят денег? Что квартиру дали под корпункт, хотя в
обкоме  ему  намекнули,  что ее  можно обменять  на  столицу,  а  следующему
корреспонденту дадут  новую - строят в  городе много! Вот  у него была жизнь
эти три года! Роберт,  прикатив в командировку от  своего "теловидения", как
он называл телевидение, где  пока служил  лихо  и немного по-клоунски, ни  в
грош  не  ставят это  самое  телевидение, ни  начальство. Директору-таджику,
сокурснику по университету, в  узкой компании  он говорил, не стесняясь: "Ну
как,  товарищ начальник, работать  будем  или увольнять будем?"  - это после
того,  как Роберт  где-нибудь что-нибудь выкинул.  Но  задания  по  редакции
выполнял  шутя  - не  стихи  же  писать. Шеф  знал,  как отлично  относились
сокурсники  к Роберту (да и  не  только  сокурсники),  многие  уже  сидели в
больших  начальниках,  кое-кто - и  в  КГБ, уволь  Роберта - не  поймут. Все
знают, что Роберт - немного  балаболка, но  -  талант: никто  из  русских  к
тридцати годам не издал  двух сборников стихов. Роберт шутил и с ребятами из
КГБ.  На  съезд  писателей  для корреспондентов  были  выписаны  специальные
пропуска - в президиуме сидели все первые лица республики. И после случая  у
Боровицких ворот везде были усилены меры контроля.  Пропуск в зал был только
у шефа Роберта. А ему очень  хотелось  купить болгарских сигарет, которых  в
городе не  было.  В служебной  комнате он  шутил с  бывшими  однокурсниками,
которых после университета забрали  в  комитет  (это  были лучшие из лучших:
отличники  и  степендиаты, члены разных сборных,  в том числе  и республики,
Сергей  понимал  отношение Роберта к разным  побасенкам по разным  Г,  -  из
передач  выходило,  что каждый работник КГБ уходил утром на  работу с мотком
колючей проволоки  под мышкой  и целый  день только  и думал  о том,  где бы
открыть новый лагерь и как сделать так, чтобы туда посадить как можно больше
людей. Сергей тоже  знал многих из этих ребят  - толковых, с юмором, умеющих
обо всем  вести стремительные разговоры - тугодумов среди них были, - только
о работе они никогда не говорили  ни слова.  Роберт спрашивал у  старшего по
команде молодых  гэбистов: "Слушай,  Анвар! Неужели  ты меня  арестуешь? Вот
сейчас  возьму  и   пойду  в  зал.  Смотри   -   уже  пошел.   Роберт  делал
демонстративное  движение  к дверям,  около которых  стояло два  человека  -
милиционер и кто-то из обслуги Союза  писателей. Анвар улыбался: "Я - нет. А
вот милиционер  - задержит. А потом приведет тебя сюда, к нам". Роберт опять
словно порывался пройти в зал, клялся друзьям, что он - не иностранный шпион
и на вопрос,  что ему там нужно, сказал:  "Да только блок "БТ" возьму. Анвар
тут же его успокоил:  "Да посмотри,  сколько наших  ребят (те, кто учился  в
университете)  ходят  туда-сюда.  Попроси  - купят. "И тут же,  как  рояль в
кустах, появился молодой талант, и Роберт протянул ему десятку, и  тот  безо
всяких лишних слов вызвался оказать услугу  старшему брату, бывшему  здесь -
младшим: Роберта,  несмотря на  две  книжки стихов,  даже  не пригласили  на
съезд. Да  и что ему там делать, если  все  говорилосьна таджикском языке, а
Роберт,  приехв с  родной псковщины  сюда  к старшему брату, языка не  знал.
Роберт  много  чего отчебучивал,  и  его, Сергея, пару  раз в такие  истории
втягивал - странно, что они не попали в тюрьму. Но в этот раз, когда истории
были уже позади, Роберта волновало одно: женщины. "Да это  без проблем. Хоть
новых  возьмем,  хоть старых.  Загибай  пальцы:  ковровый  комбинат  -  раз.
Шелковый  -  два.  Швейная  фабрика  -  три. Пединститут  - четыре. Девок  -
навалом. А  русских ребят - почти ноль". - "Тогда давай возьмем новых. А  то
старых ты сам,  наверное, всех  перепробовал". -  Роберт усмехнулся  - давая
понять, что он - не бедный родственник, чтобы пользоваться чужими кадрами. В
первый  вечер  они  вышли на площадь  возле  театра  и  через  десять  минут
заговорили  трех  подружек. Те согласились на гости. Все. Надо  было  искать
мужика для третьей. "Это я возьму на себя", - сказал Сергей. - Тут на сборах
- наши пловцы". Сергей позвонил в гостиницу тренеру, которого хорошо знал по
совместным тренировкам в  бассейне, еще когда  учился, да и потом изредка их
пути пересекались то на козырьке в ресторане "Душанбе", то на соревнованиях,
то просто так,  на  улице встречались, общались на  темы работы и  женщин. У
Николая, конечно, деньги  были -  как у всякого руководителя сборов. Вечером
он явлися,  зная ситуацию, с тремя бутылками  шампанского,  тремя -  водки и
разными закусками. "Не переживайте -  все  это я взял в ресторане на  лишние
талоны, где  мы питаемся",  - улыбнулся он Роберту с Сергеем, хотя  это было
лишним:  они  сами не  раз кутили н  а такие деньги -  всегда ведь несколько
человек  выбывают  со  сборов,  да и  записать одного-двух  человек  лишних,
договорились с ними, будто они по уважительным