один от  многочисленных  жен), того тут  же бросали в реку на
съедение  крокодилам. Вот тебе и отцовская любовь:  важнее не  делить клочка
земли,  который  имеет  право наследовать  только  один сын. Так  что  наши,
советские мужья, чей адрес не дом и не улица, просто гуманисты, - не бросают
своих  сыновей  в реку, а просто  сбегают и не платят алиментов.  Чего Томке
надо от Мурика? Сын и ему помеха, как и ей.
     Впрочем, прошло не так много времени, чтобы он убедился, что и его Надя
как совсем собой разумеющееся  воспринимала то, что сын большей частью был у
бабашки. Та и сама их баловала, говорила: пока молодые -  погуляйте! Кто что
понимает под этим словом. Он видел, как не состыковывается его жизнь и уклад
с  Надиным.  Пока  он  был  на работе,  она  то  уезжала  на  репетицию,  то
возвращалась.  Он приезжал  домой  -  она была в театре. Хорошо еще, что они
жили не за сто верст от театра и ее по пути то подвозил театральный автобус,
то папа на своей машине - он никогда не отказывал дочери подбросить ее после
спектакля домой, тем более, что вместе с Надей в машину садилось еще человек
пять точеных штучек  - автомобиль сразу превращался в  подобие  парфюмерного
базара,  тестю нравилось  общество этих воздушных  созданий,  уж  что-то,  а
надрочочники наверняка начинали функционировать что надо. И командировки. То
с концертами к хлопкоробам, то с строителям БАМа,  то Нурека, то на Урал, то
в Сибирь.  Они  его тяготили только в той мере,  что приходилось  оставаться
одному и прибегать к  помощи элениума. Но  он  быстро сообразил,  что  можно
ночевать  у тестя с  тещей - там был сын и Сергей  чувствовал, что он  может
пойти по стопам своего  отца, во всю старался, чтобы сын  чаще бывал с ним и
помнил и любил отца, чтобы они оба любили друг друга. А в некоторые вечера -
нет худа без добра  -  о нем  вспоминали старые  кадры  и он  убедился,  как
сладостно  с  женщиной, если  ты ей нравишься и не был с ней  в постели года
полтора. И его командировки отрывали от дома. Одну он запомнил на всю жизнь.
Республика получила  места на смотр по  оздоровлению детей в Крым.  Министр,
понимая, что помощнику редко может выпасть лафа с разными поездками, включил
его  в группу и сказал добродушно: считайте - у вас -  японские каникулы: за
неделю  покупаетесь,  позагораете. Стол и  кров вам  обеспечены, а  чтобы не
вызывать  пересудов  -  пару  раз  вместе  со  всеми посмотрите  там  разные
оздоровительные комплексы.
     Сергей и  не  предполагал, что  вместе со всеми  другими  объектами  им
придется осмотреть и санаторий для полиэмилитных детей. Ничто не  обрадовало
его в нем: ни простор палат и корпусов,  ни белизна и заботливость персонала
о своих пациентах. Самое худшее он увидел утром: из окрестных домов, разными
тропками несли к морю на своих спинах, чаще женских, своих беспомощных детей
к воде  родители. Он видел, как тяжело нести тяжелобольного ребенка женщине,
ребенка, который не может сгруппироваться, прильнуть удобнее, отчего тяжесть
от скрюченного тельца была еще  большей, и он видел, как матери, пересиливая
эту перекошенную тяжесть, несли  и несли свое  дитя  к  воде, словно морская
вода могла восстановить порушенные нервные связи, разогнуть  деформированные
руки  и  ноги,  тельца... Он  сосредоточено курил  сигарету,  глядя  на  это
человеческое  безысходное  страдание, думал о Томке,  о других,  кто  просто
отказывался  от  здоровых  детей или даже убивал их,  выбрасывая на  свалку.
Пожилая  врач сама заговорила  с  ним:  "Тяжело смотреть? Тут каждой  матери
можно давать звание героини".  - "Откуда они?" - спросил Сергей. "Они  лечат
детей  по курсовкам или если  курсовку достать  не могут  - просто  дикарями
привозят  детей  на  море.  Мы всех их знаем. Как  правило,  первый  раз они
попадают  к  нам по  путевке.  Но  больных детей  много, путевок  на всех не
хватает. Покупают курсовки.  Мы их  лечим, а  все  остальное  -  проживание,
питание - за счет семьи... Вон та женщина - видите,  ее дочь сейчас пытается
с  помощью мамы сделать  несколько  шажков  - уже двенадцать  лет возит свою
Дашеньку к  нам. Трижды  была по путевке.  Остальное - курсовка.  Раза три с
ними был и отец... Дашеньке уже пятнадцать...". Сергей только мотнул головой
от этой странной, почти сюрреалистической картины и  подумал, что с ними вот
это все документально Феллини - точно ведь  подумают, что это - инсценировка
- такого, мол, быть не  может.  Да, много быть не может, чего мы не видели и
не знаем.
     Следующим утром он решил не  выходить к этому месту на  пляже, и вообще
не  выходить  до обеда  - детей ведь  понесут  назад, кормить, и решил выйти
прогуляться к вечеру, когда солнце уже почти коснулось турецкой стороны. И -
вздрогнул:  под шорох  небольшой  волны  родители  несли  с  пляжа  домой  -
потрясающе! - своих довольных детей, с  некоторыми из них, что были поменьше
и их было не так тяжело  нести,  матери (с  улыбкой!)  разговаривали, ожидая
нечленораздельной реакции детей. Привычка  к мужеству? Привычка  вообще? Что
будет  с  этими  несчастными  детьми,  если что-то  случится  с  родителями?
Закрытый санаторий на всю жизнь, как тот, где живут другие обреченные?
     Вечером  он пошел к медсестре  и попросил  какой-нибудь транквилизатор,
сказал: "От  увиденного  у вас -  свихнешься".  Медсестра  вытащила какую-то
таблетку и предупредила:  "Сразу  в  постель.  А  то  уснете  на  дороге". И
действительно: таблетка вырубила его до обеда следующего дня  и он  не сумел
спросить медсестру, что  за таблетку она ему дала - она сменилась и ее смена
была только через три дня и они послезавтра ехали посмотреть Артек и потом -
домой через Симферополь. Он потом долго размышлял: что, вот если взять и еще
раз поехать в Крым,  в отпуск. Дикарем. Пообщаться  с этими женщинами и хотя
бы   с   одним  мужчиной  (мужики   лучше  оформляют  мысль,   могут   четко
сформулировать,  что  ими  движет), потом  написать  хотя бы  один  глубокий
рассказ об этой своей ноше - не кресте, нет - ноше. И не Сизифов это труд  -
там  - просто наказание пустым, а здесь - свое,  родное, беспомощное.  Почти
беспомощное.  А если  пойти глубже и подробнее по  тайникам  души,  то можно
написать и повесть о героизме  родительской души. Только Сергей чувствовал -
это никому не надо.  Человек  ведь почти автоматом  считает:  горя и  своего
хватает. А искусство должно быть красивым. Вот  тот же балет - квинтэссенция
этой  заповеди.  Ни  безруких,  ни,  тем более  - одноногих. Даже кривых.  И
кордебалет  комиссия  отбирает-  девочки  -  чуть ли  не дети  одной  матери
получаются. Значит, искусство -  только красота?  А  сострадание в нем - это
сострадание к  неразделенной  любви или  к прочей  чепухе.  А  где подлинная
трагедия - этого нам не надо? Что же тогда этот  катарсис? Где  этот  мудрый
грек - он бы спросил у него о границах тем, дозволенных искусству. Или у них
таких драм?  Или  сбрасывали  со скалы ущербных  детей? Так  это  в  Спарте.
Великий грек сам же считал, что поэзия - низший вид искусства по сравнению с
трагедией.  А  там  герой  -  только  тот,  кто  сталкивается  с  интересами
государства? Привез бы  он сюда этого мудрого, и  пусть бы он решил, предмет
ли  это для искусства и можно ли  высечь катарсис из многовариантности судеб
детей  и  родителей.  Еще  раз  мелькнуло,  что  в  жизни  много сложного  и
труднообъяснимого, что не случайно разные там мудрецы сидят десятками  лет в
своих монастырях и  снегах, скитах и  кельях,  бочках  и черт знает где еще,
пытаясь  постичь высшую мудрость. Наверное, постигали.  Но где же  среди них
великие  поэты и писатели? Литература -  молчаливый сговор  между творцом  и
читателем? Это - нам  нужно,  а это - нет?  И  всякие измы пытаются взломать
этот  сговор? Может, всех этих  модернистов  надо поддерживать, а не  крыть?
Может,  они  найдут  другой  язык,  другую  правду?  А  сейчас, если  постиг
мудрость,  можно  только  безысходностью  рассуждений   отразить   вот  этот
безумный-безумный мир? И ему в стихах не хватало тяжести мысли и Липкинд это
легко уловил? Впрочем, с этим давно выяснено.
     Он  все чаще  задумывался над  тем, что  с  их  сыном, вполне  здоровым
ребенком,  Надя занимается без особого желания. И  первое  слово "мама" было
адресовано не Наде, а теще. И  когда сын уже прилично разговаривал, мама так
и была для него Надей, и много позже, когда уже все рухнуло, и сын уже ходил
в школу, он  называл родную  мать  Надей,  и это,  как он  понял по случайно
пойманному отношению к этому уже бывшей жены, ей это было приятно, и удобно.
Но объяснять все это ему было не нужно.
     Становление  жены  в  женщину  шло  стремительно: от  что-то  слышавшей
девочки об  отношениях  мужчины и женщины она быстро прошла  путь до опытной
женщины. Причем,  Сергей удивлялся,  что хотя он мало чему  ему  ее  учил (а
научить  мог  чему - в  его прошлом  колонна прелестниц -  от шестнадцати  и
старше, застенчивых  и не очень, и  совсем не застенчивых,  оттягивающих миг
близости и торопивших его, от тех, кто стеснялся даже поцелуев с ним до тех,
кто осыпал ласками,  в просторечье которые  можно назвать бесстыдными), жена
быстро осваивала все тонкости интимных отношений, не стыдилась никаких  ласк
и ему казалось, что она хочет даже чего-то большего, но не уверена, знает ли
ЭТО он? Наверное, кто-то  дал ей прочесть "Камасутру", ходившую в фотокопиях
по различным городским  компашкам. Он сам  целый  день читал ее  в редакцию,
отброс  в правку  очередной  маматы  и  удивлялся изобретательности  в любви
индусов, хотя сам вроде знал немало.
     У него нет никакой уверенности,  как бы  он повел  себя  в  возникшей в
дальнейшем ситуации, если бы во  время гастролей жены он  не познакомился на
новом  поприще  сразу  с  несколькими женщинами.  "Ангелы  в белых  халатах"
называл он их про себя. С одной, Людмилой, контакт установился в один день и
оказался  самым полезным. Он  приехал  на ЦАС  с  запиской получить знакомым
липазу  и среди беленьких халатов самый ладный оказался на Лиде. Она  словно
сразу признала в нем своего мужчину, разговаривала с ним по-свойски и с чуть
заметной улыбкой. Надя  была на  гастролях и дома должна  была появиться  не
раньше чем через неделю. А  потом он задал  Люде простой вопрос: "Не кажется
ли вам, что тут,  в рабочее  время, нам просто не хватит времени поговорить?
Что,  если после работы я  встречу вас и мы прогуляемся?". Лида согласилась,
но попросила прогулку перенести назавтра. Он позвонил ей в конце дня и когда
уже смеркалось, встретил ее  возле  своего  дома (ей  было удобно  подъехать
именно сюда троллейбусом). Она знала правила конспирации  и прошла  за ним в
дом, чтобы соседи не засекли их  вдвоем. Оглядевшись,  отметила вкус, уют  и
чистоту.  "Это все богатство - лично  твое?". Он ответил: "Ну,  вообще-то  я
живу  не  один.  Половина -  в  длительной командировке. Но  все  здесь,  за
исключением некоторых мелочей, куплено мною лично. А шкура медведя -  не мой
трофей. Убил один знакомый. Я ему за это поставил только пузырь". - "Кстати,
о пузыре.  Возьми на столе завернутую бутылку. Я не знала, что у тебя будет,
но я вина не пью. "Сергей развернул бутылку - это был медицинский спирт". Не
пугайся.  Он -  не  ворованный.  У  нас есть  нормы  для разных наших служб.
Остается и лишний. Стоит он для нас - сущие копейки. А  в пол-литре - больше
двух бутылок водки. "Люда быстро выяснила, что есть у него в доме, чем можно
облагородить чистый спирт. Остановились на кофе и редком чешском ликере, что
он купил по случаю каких-то очередных крупных  праздников. Люда развела все,
попробовала  и  сказала:  "Ну  почти  Принц Шатло.  Уже  можно  пить".  -  И
улыбнулась: "Мы же не алкаши, чтобы хлестать чистый спирт, верно?".
     Пока пили помаленьку  спирт  с кофе  (то  есть почти Принц Шатло), Люда
дала ряд советов, на чем и как настаивать спирт.  Сколько на пол-литра нужно
"Золотого  корня, сколько ореховых перегородок, сколько можно добавлять  для
облагораживания настоянного спирта.
     Когда он  потянул  ее к себе, она легко остановила его: "Стоп, стоп!  Я
люблю сама раздеваться", - и легко и быстро скинула с себя все и поймала его
в объятья, когда он еще только садился на кровать, чтобы  лечь рядом  с ней.
Все было легко и замечательно: медички хороши еще и тем, что знают и свое, и
мужское тело, знают, что  надо и ей, и партнеру в пастели. "Повторим,  когда
захочешь", - сказала она,  когда они ждали в полночь  такси. Это был удобный
вариант  у не1 была мама  и сынишка четырех  лет, которого,  она, видимо,  и
отправила сегодня к маме, перенеся вчера встречу.
     С зав.аптекой, неподалеку  от  министерства, где  он брал  себе  разные
препараты и  кое-что из не очень  дефицитного для знакомых, знакомство вышло
месяца через полтора после знакомства с Людой. Он попросил Марину Георгиевну
дать  ему  что-нибудь успокаивающее  на ночь.  (Года тридцать  два-а  Марина
Георгиевна). Она  заметила  "Боже! Разве такому  цветущему  мужчине  на ночь
такое  успокаивающее нужно?". Он попер  напрямик: "Да вот жена на  гастролях
уже полмесяца. Волнуюсь, понимаете, успокоить некому". - "А вы поищите рядом
- вдруг кто-то согласится вам помочь?".
     Она пришла к  нему в  тот же  вечер, принесла с  собой  роскошный пирог
("то-то  должен  вас  побаловать"),  и  оказалась   на   редкость  нежной  и
женственной, с довольно крупными формами, но не  от полноты, а от той стати,
что даровала ей  природа. Тоже оказалась  разведенкой,  и  как понял Сергей,
мужа она просто выставила из-за общей серятины (ни  в гости не пойти с таким
в приличное общество, ни к себе пригласить. Да как вышла?  Учились вместе. Я
за  него по  дури еще на  втором курсе  вышла. Дочери уже  четырнадцать). Он
потом назовет  этот период  в  три года медицинским,  хотя  про себя называл
точнее:   спиртово-медицинским.  Но  пока  события   развивались  совершенно
неожиданно для него. Один из его приятелей, тренировавший  команду "Динамо",
встретил его и сказал: "Слушай, Сергей! Нам просто за тебя обидно.  Уже раза
три наши  ребята, да и я сам, видели твою с разными хахелями.  Тут на сборах
команда из Казахстана.  Так  она  с  ними  мотается.  Извини, старик.  Дело,
конечно,  не  наше.  Но полгорода  видит".  Сергей  знал,  когда  жена может
сорваться - идеальный  день -  понедельник.  От министерства до главпочты  -
десять  минут пешком.  Он  сел  на  лавочку внутри  почты,  понимая,  что ей
заходить во внутрь - незачем.  И не успел просмотреть полгазеты, как увидел,
что к  его  жене подрулил  здоровый  амбал  (точно  -  мастер спорта), нагло
поцеловал ее в щечку и, развернув, повел на противоположный конец улицы.  Он
видел, как они сели в машину, как покатили вниз, в сторону его министерства,
но он то знал - они обогнут  стадион "Динамо" и поедут  в гостиницу "Спорт".
Торопиться ему  было  некуда: до "Спорта" прекрасно  можно  было  доехать на
троллейбусе.  Он доехал.  Попил  пива в кафе  на  озере рядом  с гостиницей,
выбрал "укрытие"  и стал  ждать. Хорошо,  что  подъезд  гостиницы - в  ярком
свете. Но ждать ему пришлось долго. Надя появилась часа через  три. Она явно
была в самом лучшем  расположении духа от вина и любви (или от вина любви?),
висла на  амбале,  целовала его взасос, тот прижимал ее до визга,  потом они
наобнимались, что решили еще раз уединиться в гостинице и вышли минут  через
тридцать - жена  была уже спокойнее, хотя льнула  к амбалу  и лезла зачем-то
ему  в  карман  брюк (идиот - разве ЗАЧЕМ-ТО?). Ехать в город им  надо  было
перейти  на ту сторону  улицы, где сидел он в глубине аллеи. "Вот это  да! -
как шпион на задании!". Они встали на краю дороги, метрах в  шести от него и
ему было  хорошо слышно  их мурлыканье.  Надя прижималась к  нему и шептала:
"Молодцы, что  мы  вернулись. Было так здорово - лучше, чем в прошлый раз!".
Амбал  притянул  ее  к  себе и  засосал.  Сергей потом  ругал  себя, что  не
сдержался.  Зачем  он  вышел?  И  зачем сказал:  "Ты,  мужик,  а ну  отпусти
девушку!". Амбал, если был не под шафе, наверное, сообразил бы, что Сергей -
муж. Но он прилично принял и тугие мускулы подсказывали ему другие мысли: "А
тебе  что?  - Завидно? Вали отсюда, пока не  схлопотал". Сергей резко ударил
его  в  челюсть  -  амбал почти наотмашь  упал на  асфальт. Через  несколько
мгновений он попытался подняться, но тут (Сергей сильно  ударил его  ногой в
живот  и  тот снова рухнул,  не подавая  признаков жизни.  Сергей знал,  что
обычного  человека легко убить таким вот ударом  в  солнечное  сплетение, но
этот  - должен оклематься - не менее ста килограммов тренированного веса. Со
стороны,  если бы кто объявился  в  этот  поздний  час здесь  можно  было бы
подумать, что молодая пара стоит рядом с алкашом на асфальте и не знает, что
делать.  Одинокое  такси  тормознуло  рядом  с  ним.  "Садись,  поехали!"  -
скомандовал он Наде. "Никуда я с тобой не поеду! Идиот! Ты человека убил! Он
сел в машину и назвал адрес. Водитель  спросил участливо: "Разборка?". - "Да
какая там разборка! Тот  хмырь  просто  нарвался. Собирался спьяну  проучить
меня. Но есть же русская пословица: не зная броду, не лезь в воду". Водитель
покивал согласно  головой: он понял, что Сергей  - боксер.  Простой  человек
какого с катушек не свалит.
     Два  чувства  сменяли  друг  друга  в  нем,  пока они катили  до  дому.
Почему-то он чувствовал  удовлетворение, что  проучил этого  пижона.  Словно
сглаживалась та тайная обида, когда он так бездарно проиграл Роберту "бой" в
скверике у театра. С другой стороны - мучила и не отпускала мысль,  что бить
лежачего ногой не надо было. В их детстве и юношестве было железное правило:
лежачего бьют. Это значит, он насмотрелся драк уже нового поколения, когда и
толпой  били одного, били и лежачего,  били ногами. Он один  раз видел такое
зверское избиение из окна автобуса, возле площади Победы, и самое страшное -
мимо  шли люди  и  никто не вешался.  Боялись.  Могли дать и им. И вот  он -
ударил  этого. Ну пусть бы  он встал. Можно было сделать апперкот. Пусть еще
раз лег бы на асфальт... Да, не надо было.
     Надя не появилась дома ни в этот день, ни на другой. Он позвонил теще -
там сухо ответили, что  ее нет. Так...  Значит,  что-то придумано. На третий
день  он немного задержался на работе - шеф  попросил подготовить к  машинке
доклад. Все уже  знали - после Сергея ничего перечитывать  не надо. Вот  где
пригодилась филология!  Хоть  плачь!  Он  и не  заметил,  как  у  небольшого
скверика неподалеку от министерства его встретила группа здоровых ребят - не
меньше десяти. Он ничего не успел сообразить, как его схватили за  руки.  Не
вырваться. Его подтащили  к дереву. И тут он увидел того, кого  бил  три дня
назад. "Ты  что, сука, ногами  бить мастер?". От мощного удара между  ног он
почти потерял сознание его ударили еще раз и он начал оседать вдоль  корявой
поверхности  дерева. Но мощные руки  не  дали ему упасть. Теперь его били по
ребрам, по животу, отключался временами и не помнил, когда его бросили.
     Потом врач скажет ему: "Благодарите  бога, если будет возможность иметь
потомство".  Он почти  не  мог ходить,  -  так между  ногами было  вздуто  и
болезненно. Как они не переломали ему ребра - для него тоже было секретом. И
ни одного  удара  по  лицу... (Боялись  сломать свои пальцы?). Он  отлежал в
больнице две недели.  И снова ощутил рушившийся мир: никто, с кем о н учился
или работал в "молодежке" не  навестил его. Он понимал, что не придет и жена
(он  знал  -  бывшая: навести на  него  могла только  она).  Приходили новые
сослуживцы, и наверное,  по  заданию самого шефа  - представители  месткома.
Нанесли ему всего  - хоть  на  базар  выноси. Но грела и  маленькая  искорка
тщеславия: через день, когда от него узнали,  кто он и  позвонили на работу,
для него освободили какой-то кабинет и оборудовали под палату. Лежал  один -
как  кум королю. Поставили телевизор  и  изви