нали и  помылись - и как большая цепь со
смехом преградила им дорогу. Они оказались на высоте: натолкали полный газон
-  уместилось  пятнадцать  девчонок!  -   они  визжали  и  смеялись,  но  не
спрашивали,  куда  их   везут.  В  квартире  Сергея  они  заняли  сразу  все
пространство и  Сергей ответил, что в доме стало радостно и легко - девчонки
же! Тут же снарядили команду, которую возглавил Роберт, в ближайший магазин.
Звать знакомых парней они не  хотели - не тот случай и им совсем не хотелось
раскрывать все свои личные дела. Стол соорудили из  одной из  раскладушек, а
его небольшой  стол служил местом приготовления  и складирования.  Сергей не
сдержался и провозгласил тост за весну в его доме, хотя и на  улице была еще
весна - конец мая  и дожди еще смывали  пыль с деревьев и строений. Странно,
но в этот день у них  не осталась ни  одна  девчонка: тоже друг перед другом
соблюдают  правила  игры.  Но и он, и  Роберт, успели выделить нескольких  и
назначить  свидания  каждой отдельно на  ближайшие  дни. Первой у него  была
Алена - красавица  из  Ярославля,  а  Роберту утер ему нос тем,  что  выбрал
единственную не русскую в компании - полугрузинку Нану с красивейшим кольцом
на руке и кольцо в тот же миг перекочевало  к Роберту, как только он ляпнул,
что  таких красивых  колец не  видал  ни  разу.  Они  думали,  что кольцо  -
ширпотребовская поделка, но потом с удивлением увидели, что это было черное,
с  кованым  рисунком серебро с голубовато-зеленым камнем, имени которому они
не знали. Роберт опешил от такого подарка, но к встрече с Наной занял денег,
и  купил  точно  такого  же  размера  самой дорогой пробы с  почти таким  же
зеленоватым  камешком,  только  здесь  они  знали   точно:  изумруд.  Роберт
рассказывал, как он после ласк в  темноте одел на пальчик Наны колечко и как
она сопротивлялась подарку и радовалась одновременно и  оставила  его только
тогда, когда Роберт поклялся ей любить ее с  этим кольцом  еще  сильнее. И в
самом деле - Нана оказалась самой длинной связью Роберта в его жизни. Но это
- другая  история. Так что он хочет от Любы? Они что, торговали своим телом?
(Нет.  Имели  мужчин?  А  почему  нет?  И  эти  иаксиситы,  бывшие  классные
спортсмены, красивы и здоровы, и языки у всех - отсюда  до Москвы. Он как-то
некстати вспомнил откровенность  Любы в ответ на рассказы  медички, какой  у
нее  опыт  общения  с мужчинами. Что,  мол,  до  мужа  она  жила  примерно с
четверыми.  На  что  Люба  заметила:  "А  моя  тетушка в  Ленинграде  только
официально была  замужем семнадцать  раз".  И  -  засмеялась.  Знала  -  что
неофициально у тетушки было,  наверное,  не один раз по семнадцатью. А  Люба
продолжила:  "Она  меня учила:  живи, дорогая, пока  молода, для  себя. А то
постареешь  и  сможешь  с  ужасом  открыть  для  себя, что  посвятила  жизнь
ничтожеству.  Мужики часто  только  к концу жизни  открывают  свою  истинную
суть". Сергей думал,  что  тетя,  наверное,  научила  Любу  не  только  этой
премудрости  - видимо,  открыла многое  ей из тайн любовных  утех,  которые,
конечно, не  в письменной форме, но  в  определенной среде хранились в  этом
городе и Любина тетя наверняка хорошо знала носителей идей свободной любви и
участников сексуальной  революции конца прошлого и начала нынешнего века: Да
тетя и сама, наверное, успела поучаствовать  в этом процессе: она была  1891
года рождения и к моменту рассказа уже три года как отгуляла, отсоветовала и
отвспоминала. Сергей решил, что все погулюшки  Любы и ее подруг - в прошлом.
Он ведь лучше  других знал, какую любовь дарит ему (он хотел сказать "жена",
но они не  были зарегистрированы, а в разряд подруг она тоже не попадала). И
он продолжил  дальше  - его  радость:  так  часто он  называл  ее  в  минуты
наслаждений и это было правдой.
     Но чуть  ли не следом за рассказом Вадима  его ждало еще одно открытие.
На одной из вечеринок в этом же доме, через подъезд, его начала кадрить одна
из режиссерж телевидения. Когда  в  большой квартире  они  остались  одни  в
большой комнате, Жанна делала недвусмысленные ходы и предложения. Он коротко
бросил ей: "Извини, Жанка, но я - занят". Та засмеялась и сказала:  Дурочок!
Ты думаешь - твоя Люба - святая? Да она  очень  скоро начнет навешивать тебе
рожки, если  уже не навешивает! Ее Артемий метался еще  и потому, что не раз
ловил  ее. Даже  вот  в этой квартире. Все ведь целый  день на работе и  Ида
всегда давала  ей  ключ,  особенно если  муж в командировке.  Как-то  соседи
позвонили в аппаратную Артемию. Он  застукал их. Так ейный хахель со второго
этажа прыгнул - ногу сломал. Повезло - рядом мужик стоял с "жигулями" - увез
его. А то если бы Артемий успел оббежать дом - он бы  ему еще и руки обломал
- он мужик - о-го-го!". - "Наверное, страшный, как атомная война, раз она от
него гуляла?".  -  "Ну да!  Полукровка - наполовину поляк, наполовину  швед.
Парень  - что надо! Все у него в  порядке. Наши деки, пока его не  приручила
Люба, те, кто побывал с ним - в полном восторге. Так что  дело в другом...".
Жанка  не стесняясь,  рассказала, что Любу возили и в высокие  кабинеты и на
загородные дачи в спецмашинах, а в Крым она ездила отдыхать вроде одна, но и
она,  Жанка (через Иду) знала, что Люба поехал туда с замминистра торговли и
рассказывал   потом  о  немыслимых   ночах  и  немыслимом   обслуживании:  у
замминистра  был  дом  в  Крыму  с  обслугой, шофером  и  машиной. Но  самое
поразительное: Люба  слетала на пять дней вместе со своим восточным эмиром к
тогда  еще живой  тете  в Питер, тетя приняла  их весьма радушно - возможно,
из-за кучи дорогих подарков, возможно - из-за понимания того, какой выгодный
и страстный роман у любимой племянницы". Люба поехала к тетке не просто так;
- продолжала Жанка. - Надо было где-то припрятать подарки от ее ишака. Видел
шубу  на  ней? -  она привезла  ее  из  Питера  после  смерти тети  -  вроде
наследство от  тети.  И  серьги  -  с  бриллиантами.  И кольца. И  несколько
платьев. И даже -  японскую посуду. Вот, мой  милый наивный человек! Артемий
долго  мучился. Один  раз даже врезал  Любе  по физиономии  -  неделю  та не
выходила из дому - позвонила, сказала, что страшная мигрень и мол, лечат ее.
Не помогло.  Бил свою  медичку и ее муж. Одна  модельерша - свободная птица.
Бросила мужа  еще лет пять назад, а сына забросила родителям в тот же Питер.
Так что видишь - у них там  с Любкой еще и совместная родня...". Сергей  все
равно не пошел на контакт с Жанкой, но стал реалистичней смотреть и на Любу,
и на ее подруг. Все чаще стал позволять  себе и грубые жесты, и колкости. Он
думал о  том, что мужчина, если влюблен  в  женщину,  обязательно немножечко
идиотеет. Впадает в слепоту романтизма. "Может, все дело в желании  обычного
секса,  так сказать,  числом поболе  и качеством  повыше? - размышлял  он. -
Тогда все отношения между мужчиной и женщиной - миф? И почему они с Робертом
так  неиствовали в святом городе - Ходженте? Было же - и не раз!  - когда он
занимался любовью  с какой-нибудь юной ковровщицей,  ткачихой или студенткой
ну почти механически. А девчонки иногда просто  плакали от счастья близости.
Что  это?  -  веление природы? И девочки, "нарвавшись на них с Робертом  (не
Ваньки  же из деревни,  тем  более -  не чабаны с гор) были  рады  интиму? И
понимали -  этих  в мужья не заарканешь? А Земма?". Как только всплывало  ее
имя, он сразу понимал, что ни одной женщины никогда и ни при  каких условиях
не удалось  бы ахмурить его. Он чувствовал,  что даже при воспоминании о ней
большая и  теплая волна охватывала  его, было больно - сладко, возвышенно  и
божественно.  "Неужели   есть   эта  штука   -  настоящая   любовь   и   ему
посчастливилось встретить ее, только вот она не откликнулась на его чувство.
Что-то  было в нем  не так? Наверное. Хотя  он и не проявлял при ней никаких
таких качеств, что могло бы развести их. Это не  с  Любой. Он ловил  себя на
том,  что его раздражает  в Любе и ее гостьях то, что неудобно ему.  "Ага, -
говорил он сам  себе, когда анализировал ситуацию. - Моя  светлость не хочет
того-то и того-то. А  чего она  хочет? Чтобы все было - по ее желанию? Чтобы
все, так  сказать, автоматом подстраивались под него? Не удалось стать самым
наикрупнейшим поэтом  и заставить мир, замерев от восторга, любоваться  им и
исполнять  все  его, самые  немыслимые желания,  так будем  уедать других по
мелочам? Так сказать,  тщеславие,  разменянное на самые мелкие монеты?".  Он
начинал злиться сам на себя, чувствовать тупиковость ситуации - и не находил
из нее выхода. "Что делать?  Уговорить Любу зарегистрировать брак и тихонько
вот так  жить, старея? А  Жанка? Если  Люба  через  год  или  раньше  начнет
навешивать ему рожки  (разве это возраст для такой красавицы - тридцать три,
что он будет делать? Ну, побьет ее, как Артемий? А дальше? Развод? А дальше?
При  всех  недостатках  Любы  (а  кто знает  - может, в  желании погулять  -
проявляется ее высшая женская суть?) - она - женщина высшего класса во всем:
от умения  любить, до штопки перчатки. Вот только  книг читать она не хочет,
тем более - ходить  на концерты". "Все  это  есть у меня дома".  И ей трудно
возразить. Она ведь живет в мире звуков, спектаклей,  новостей  и так далее.
Хотя он точно знал, что она ни в жизни не назовет столицы Перу или тем более
- Зибабаве, хотя чуть  ли не ежедневно читает новости и все это  повторяется
там с определенной периодичностью. Когда она со смехом  призналась,  что  не
знает,  какой  город -  столицы Люксембурга  и  он попенял ей  - что  это  -
элементарно, она вроде даже со смущением засмеялась: "Ну какая мне разница -
какой город  столица в Люксембурге - Париж или Женева". Он шутя спросил ее -
а столицами каких государств...".  Она  почти обиделась:  "Ты меня совсем за
дуру  принимаешь. Париж - это столица Франции, а Женева -  Швейцарии". Он бы
мог поступить по  иному,  а не так, как поступил: мог бы  обнять ее, ласково
поцеловать  и  шепнуть  на  ушко,  что со Швейцарией она -  ошибается. Но то
злобное,  что иногда  прорывалось, чтобы показать другим  их место, толкнуло
его на злую фразу: "Жаль, что ты не держишь дома справочников. А то могла бы
расширить  свои  познания  по Швейцарии".  Она искренне удивилась, поскольку
была  абсолютно уверена, что именно Женева столица Швейцарии. Чаще  всего же
называют ее. И там - разные международные организации. Она помнит - читала в
"Новостях", на  что  он  почти  зло ей заметил: "Из бразильских городов чаще
всего называют Рио-де-Жанейро, но  это не  значит, что этот город -  столица
Бразилии. Она, по простоте душевной, почти спонтанно спросила: "А какой?". И
он  опять, не унимая беса внутри, ответил: "Как и в Люксембурге", чем совсем
запутал  ее,  так   как  она  явно  не  могла  сообразить,  какое  отношение
государство Люксембург имеет к столице Бразилии.
     Уже  через полгода после  их совместного житья он словно освободился от
волшебства  первых  совместных  дней и даже недель,  теперь  его все  больше
раздражали    стрижки   и   закулисные   интрижки,    о   которых   тихонько
переговаривались  и   посмеивались  подружки  Любы,  он  давно  был  с  ними
бесцеремонен. Он уже не так восхищался и кулинарным мастерством Любы. Как-то
раз,  в  воскресенье,  он уехал  посмотреть  свой  дом, а она, прийдя  после
дневного тракта, не успела  приготовить обед. Он застал ее, когда в кастрюле
что-то  кипело,  швырчало в сковородке,  а  Люба  торопливо,  не как всегда,
изящно резала салат с луком из поздних, до нового года сохранявшихся помидор
на этом южном юге. Он, голодный,  схватил с легкой зеленью помидор - тот был
горьковат без масла, Люба по  бытовому попросила: "Да подожди пять минут! Не
умрешь!". Он, недовольный вкусом помидора или чем еще, сказал: "Да  что ты с
ними возишься!".  Разрежь  на  четыре дольки  - и все". -  "Это ты сам  себе
будешь так делать. Понял!".
     В голосе любы не было особого раздражения,  но  в нем послышался отзвук
на те  его резкости, которые она так долго терпела, терпела, видимо, потому,
что ценила его как  мужчину. А,  возможно, и как человека?  Наверное, он  не
очень проигрывал в уме и образовании ее маргиналу, а  если бы  и проигрывал,
то  совсем  немного.  Иначе подержала бы  на  роди любовника. Хотя... может,
единственное, что  ее устраивает - интим? И, насытившись им, она разорвет их
отношения? По крайней мере сегодня она этой репликой - когда будешь для себя
делать сам - сумела показать и кто в доме хозяин.
     Но  недовольство Любы его раздражительностью никак не отразились  на их
отношениях:   Сергей   потом    будет    пытаться   докопаться,   по   своей
профессиональной  привычке  и благодаря  урокам жизни  до  основы:  у  Любы,
несмотря на то, что она не могла  ни в жизнь  отличить  Кито от  Киото, было
свое  ощущение  окружающего мира, она прекрасно чувствовала,  где может быть
опасность конфликта, ссоры, ненужной напряженности. Она и на работе искренне
озаряла всех своей красотой и улыбкой и  работала без каких-либо конфликтов.
Работа для нее была нечто вроде удовольствия, где ей не надо (и не хотелось)
докапываться до  разных  глубин. Она так  и сказала  ему как-то:  "Ну что ты
пристал ко мне, кто такй Бен Белла. Видела я его в гробу в белых тапочках. У
меня  хватает других  забот". И тут же, улыбнувшись, приласкала его, сказав:
"Это же куда важнее, чем знать какого-то Бен Беллу".
     Конечно, ему было лестно, что самая популярная  женщина в республике  -
его (он опять споткнулся: жена?), но  и  Любе  льстило, что  и ее подруги, и
менее  знакомые молодые  женщины строили глазки  ее Сергею. Нередко  -  сами
приглашали танцевать  и  с  некоторыми  - кому  было еще  до  тридцати -  он
показывал класс не только  вошедшем в  моду твисте, но  и в  чуть устаревшем
рок-н-роле.
     Наверное, поэтому Жанка, встретив его в троллейбусе, сказала: "Мне надо
с тобой поговорить". И по  недолгой дороге открыла ему, что муж Любы, Вадим,
передал для Любы с нарочным письмо - откуда все и стало известно. Он не стал
посылать  его  на домашний адрес, понимая, что почту  может брать и  Сергей.
"Наверное, он  собирается вернуться к Любе", - заключила Жанка свой рассказ.
Сергей тут же вспомнил,  как Люба с месяц назад была  несколько расстроена и
теперь он  понял причину, хотя  тогда  все  отнес  просто  к усталости,  или
обычному женскому недомоганию. Ну  а если бы узнал о письме, тогда что? Вряд
ли стоит беспокоиться: только двое знают, что связывает их и у него не  было
сомнений,  что он -  лучший и  самый  любимый мужчина в ее  жизни. Но пришла
весна - ровно год назад он познакомился с Любой, и вместе с нею грянул гром.
Но не  тот - гром здесь, на  юге, начинали  грохотать уже в середине  марта:
Люба  пришла домой явно взвинченная и сказала:  "Приехал мой муж". Вот так и
сказала: "мой муж".  Этими  тремя словами,  без  всяких объяснений, ему было
сказано,  что первый в ее  жизни -  не он.  Надо бы  было сразу собрать свои
личные вещи - они уместились бы в один чемодан - и уйти. Но ему не верилось,
что он  второй  раз в жизни терпит сокрушительное поражение. Пусть Люба была
не Земмой. Но что это была, как говорили между собой мужчины - высший класс,
- соответствовало действительности. Он спросил ее: "Он придет сюда?".  - "Ну
что  ты! Пока ты здесь - не придет точно. Да я его еще и  не видела - он мне
звонил в гримерную".
     Он помнит, как утром Люба ушла из дому - он понял - на встречу с мужем,
потому  что  не  прощалась  с  ним  обычными  ласковыми  прикосноваениями  и
поцелуями,  шутливыми:  "Смотри,  дождись  меня!  Не  вздумай   по  девочкам
бегать!". Вечером он видел ее в эфире (ни одна душа не могла бы сказать, что
у Любы что-то происходит в доме. Но когда закончился эфир и Люба должна была
прийти домой, по  долгой паузе) до телестудии черепашьим шагом -  пять минут
ходьбы - он понял, что она  встречалась со своим (бывшим?) мужем. Он думал -
она поговорит с ним и  придет домой. Но через полчаса раздался  звонок. Люба
спросила: "Это - ты?" - явное свидетельство волнения, поскольку было  нелепо
задавать  такой вопрос, звоня себе домой, где  кроме Сергея в полночь просто
не могло быть никого другого. Он  ответил: "Ну конечно я - кто же еще". Люба
сделала паузу и потом сказала: "Ты, наверное, понял, что я вернулась к мужу.
Давай не будем ничего выяснять. Хорошо?  Это  ведь  ничего  не  изменит". Он
знал,  что утром она придет  домой  и придет одна. Хотя это и  была когда-то
квартира Вадима (как  нарочно Люба  ровно  неделю назад переоформила на себя
ордер), тот  вряд  ли  придет  сюда, пока  в его доме есть  следы пребывания
другого мужчины. Сергей собрал чемодан,  не  забыл взять даже зубную щетку и
вызвал  такси:  в три ночи никто из соседей не видел его эвакуацию. Он отнес
чемодан к себе  и  на этой вернулся назад. Поражение. Или  нет?  Может, Люба
поддалась минутному чувству? В конце концов - что он  ей сделал плохого? Как
к  мужчине  у нее  не  было  к  нему никаких  претензий и  часто она ласково
щебетала ему  на ушко, как любит она  вот таких здоровых и крепких, кто если
уж прижмет  - так прижмет. К тому же  он  был абсолютно  чистоплотен -  день
начинал и заканчивал в душе,  никогда не позволял себе - даже  в выходной  -
встать  и не  побриться. Не было ни разу,  чтобы  он  более  двух дней носил
какую-нибудь рубашку,  -  азиатская пыль  из-за одного воротничка заставляла
его менять их каждый день. Один раз он для смеху  персчитал  рубашку. "Разве
это много?  - обращался  он к  Любе. -  Только очко. До буры - далеко". Люба
смеялась - она  не  знала, что такое  очко. Вернее, знала про  то  очко, что
бывает в туалете, а не в игре. Он объяснил ей, что очко - это двадцать один.
А бура - друга игра - там выигрыш - тридцать три. Люба спрашивала: "Ты не из
банды?". Он отвечал ей, что они, родившиеся за пять-шесть лет до войны - все
из  банды. Прошли и Рим,  и Крым и колонии. А уж игра в  карты - он пошутил:
"Национальный вид  спорта рабочих  окраин".  Он еще вспомнит,  как  научился
преодолевать  влияние среды, как занялся спортом, как  стал читать книги. Но
сейчас он  не  знал, где  выход. Уйти просто так и все?  Отступить, уступить
такую женщину? Он  не знал, что  делать. Ходил  по  квартире  и неожиданно в
голову  ему пришла  мысль: она же утром  придет домой. Он  будет  на работе.
Вернее, уйдет совсем. И если он будет ей нужен - позвонит ему домой. Он взял
большой  лист бумаги  из пачки -  иногда  он дома  доводил до ума на машинке
разные  постановления и записки. И начал писать. Первую решил повесить прямо
у вешалки  - увидит  сразу. Потом просчитал все места,  куда она обязательно
заглянет:  в  ванную  и  даже туалет,  на  кухню  и  в  спальне, на кинескоп
телевизора и в буфет, в ящики шифоньера (она же проверит, все ли он забрал).
Он помнил,  что в каждой  из записок он обыгрывал ее  имя. Первая была самой
короткой: "Любимая Люба!". Потом шли вариации: "Любовь навеки  -  это ты". В
буфете он приспособил листок, на котором было написано: "Любушка-голубушка".
На  кухонном столе - даже строчку из Щипачева приспособил: "Любовью дорожить
умейте". А на экране телевизора  красовалась такая: "Никого не  хочу  видеть
здесь, кроме Любы") он хотел  написать моей, но чувствовал, что это может  и
не так). В шифоньер положил  совсем глупую: "Моя любовь - не струйка дыма" -
написал не случайно, - ему нравился  этот романс в исполнении Сабадашева и у
себя дома  крутил ей эту пластинку (изредка он с  Любой посещал и свой дом и
даже она - опрятница  и художник по натуре, восхитилась порядком и чистотой,
его  вкусом  - столько у них общего!  - и дурашливо  кружил  ее  в  танце  и
подпевал всего одним слогом: "Ля-ля! Ля-ля-ля!" - понимая, что песнь всерьез
- будет даже очень глупо.  Он  рассовал и понаписал таких  записок не  менее
двух десятков,  но  где-то  контролировал  себя: в  слишком потаенные  места
прятать нельзя - со временем их может обнаружить Л