мянный, не  вышел  из нее.  Она чувствовала, как
крепка его плоть, как он тут же, почти без передышки начал по  второму разу.
Он уже не торопился, и, как поняла  она, то  ли хотел доставить удовольствие
ей, то ли самому  взять от нее все. Она завелась и пришла одновременно с ним
к финалу, почувствовав почти небесное блаженство. "Вот видишь - а ты чуть не
выгнала  меня!". Теперь она не удивилась, когда после  безымянного (назавтра
она узнает,  что это был  человек  с редким русским именем Ирий),  вошел уже
пятый. Она и не собиралась сопротивляться, а только попросила его: "Возьми в
соседней комнате или салфеток, или полотенце". Этот, его звали Миша,  крепко
впился ей в  губы (тоже  новенькое, мелькнуло у  нее) и  каким то чудом,  не
помогая  себе, вошел в  нее. Остальное  она уже знала:  несколько торопливых
движений - и он сожмет ее тело, как и остальные,  от блаженного чувства. Оен
ушщел,  даже не  напрашиваясь  на  остаток ночи.  И  почти  тут  же появился
последний. И когда он  ушел, она вдруг усмехнулась про  себя:  не  так все и
страшно,  как расписывают про  изнасилование. И не  успела она  додумать эту
свою мысль, как  в комнату,  не  включая света,  вернулся Максим: "Ты еще не
спишь? Какие тебе часики купить - круглые или квадратные?". Он  присел рядом
с ней  и она удивилась его  глупости. Она обняла  его, поцеловала и сказала:
"Это я - не за часики. А милость к вам проявила. Как царица Клеопатра.". Она
не знала,  читал ли Максим про Клеопатру, но он тут же ее обнял  и зашептал:
"А я думал - ты второй раз откажешь. Мало же одного раза!". И действительно,
по  второму разу все  было  по другому. Максим  уже  не  торопился и пытался
доставить  ей удовольствие,  как он  умел.  Теперь  она чувствовала  все его
движения и второй  раз начала заводиться. И пришла к финалу даже раньше его.
Максим встал на колени  перед кроватью и начал целовать ей руки: "Ну что для
тебя  сделать, что?". Он еще  стоял на коленях,  как в  дверь  требовательно
постучали.  Максим быстро вышел и  вместо него пришел Ирий. Она поняла,  что
теперь  они  все,  наверное,  захотят по  второму  разу.  Но даже близко  не
предполагала, что  по  второму разу все будет  не так. Ирий  сначала вошел в
нее1 как и все, и она подумала, что вот уже конец, и еще один уйдет, как тот
вдруг  вышел из  нее,  легко перевернул ее на  спину  и попросил: "Встань на
коленочки!".  Она посчитала  это  лишним  -  не проститутка  же  она,  чтобы
удовлетворять желания и  прихоти каждого! Она сказала: "Не  нужно.  Я так не
люблю!". "Ничего ты  не понимаешь. Зеленая еще!".И он  подсунув руку  ей под
живот, легко  приподнял ее  и ей ничего не оставалось,  кеак только встатьна
колени.  И  тут она поняла, что действительно еще многого не  знает  - у нее
ведь  был  только  один  Марк  -  однокурсник.  Жили  они  с ним стыдливо  и
торопливо. Марк уехал по распределение черт те куда и она с тех пор (уже два
года прошло!) как  не знала мужчин. Ирий  сначала удерживал ее  одной рукой,
второй  лаская  груди, и когда  почувствовал, что ей  это  нравится, отпусти
живот  и  стал  в  такт  своим   движениям  ласкать  сразу  обе  груди.  Она
почувствовала необычность ласки и ответила ему  на его  финал. Лежа рядом  с
нею,  он,  манипулируя салфетками, сказал: "Мы  в Индии у их  женщин знаешь,
какую  науку  прошли! Наши  Маши  и Дуни - чистые  дуры рядом с  ними".  Она
поняла, что  придут все.  И думала,  что  следующим будет  Дима  - но пришел
другой. Он тоже кое-что привез из  интимного опыта из  Индии и  очень хотел,
чтобы она занялась с ним французской любовью. "Ну  не дури! Еще  понравится!
Ну хочешь - я тебе дам денег. Хочешь?". Она почувствовала, как  в темноте он
суеет ей  пачку и поняла, что там - много денег. Она слышала кое-что о "Кама
Сутре"  чтение этой, перепечатанной на машинке  брошюры будоражило ее, и она
решила:  а  почему  бы  не  попробовать?  Этот  безымянный  сунул деньги под
подушку, а она  встал возле постели на колени перед ним. Все кружилось у нее
в голове, она может быть, и упала бы - но Ирий мягко держал ее голову обеими
руками, помогая  ей осваивать "Кама Сутру".  Она даже не поняла - хорошо  ли
было ей, когда он закончил - ничего особенного, по другому лучше, - отметила
она про себя. А Ирий решил показать ей еще несколько разных способов. И  тут
она поняла, какую глупость сделала, что взяла деньги. Вернее, не швырнула их
на  пол. Но  и как швырнешь  -  он укрывал ее всю своим огромным  телом. Она
подчинялась его требованиям, но кое-что ей явно не нравилось. "Уходи. А то я
буду  кричать.   Диму  позову".   И  она  крикнула,   сколько  хватило  сил:
"Д-и-им-а-а!!!". Странно, но он услыхал ее. Когда он включил свет,  Ирий уже
был в брюках. Дмитрий  сказал: "Ну, блин! Решили по второму разу - но  не до
оборзения! Ты здесь уже целый час! На твою "Кама Сутру" и  ночи не хватит!".
Она быстро сообразила, что еще по Индии Дима  все знает. Про все их приемы и
кто что любит. А она,  дура, не отказала  второму же! Дима сел  рядом с ней.
Она разревелась и  уткнулась ему в плечо. Он начал утешать ее: "Ну ты должна
их понять. Мы  здесь  -  как  на  фронте.  Все  же молодые.  Хоть  лекарство
какое-нибудь  давали, чтобы так  не  мучится". Он начал ласкатьее и ей самой
захотелось, чтобы он еще раз побыл с ней.  Они долго ласкались и она думала,
как  вот так  странно  можно любить мужчину, которого увидела только днем  и
потом, видимо, никогда не увидит. Она уедет к себе, он - в свой город к жене
и детям. Уходя, Дима  сказал: "там... все решили...  что каждый - по второму
разу  -  и  все. Я скажу  остальным, чтобы они не очень уж... Всего  трое  -
ничего страшного. Мы с женой иногда по десять-двенадцать раз занимались этим
в твои  годы.  Поверь  -  это  не  страшно".  Но  те,  видимо,  не  очень-то
послушались Диму - не бригадир же он им! Следующие два тоже требовали от нее
необычных ласк -  тех,  что познали в  Индии, и когда она  с  одним  из них,
согласившись на многое, не захотела заниматься с ним французской  любовью он
сказал ей просто: "Да не прикидывайся девочкой! Нам Мишка сказал, что ты это
умеешь классно  делать!". Она поняла, что  последних она  будет обслуживать,
как они захотят. Нет, ошиблась. Илья не требовал от нее никаких "Кама-Сутр".
Он долго целовал ее живот и  руки, спустился ниже  и  начал  целовать  ноги,
дошел до ступни, она потом, дура, поймет, что самым ласковым был не Дима - а
Илья. Но что делать - Дима глянулся ей сразу, а  Илья - нет. И ласки Ильи ее
почти не трогали,  только чем  дальше  уходил этот день, она  вспоминала все
больше и больше каким нежным  оказался Илья. Когда он стал целовать пальчики
ног,  она  сказала:  "Ой,  мне  щекотно!".  Он тут же отступился  и  посидев
секундочку, попросил ее лечь на  живот. Она подумала, что узнает еще кое-что
из  знаменитой индийской книги, но Илья начал нежно целовать ей  шею, плечи,
нежно опускаясь с поцелуями все ниже и ниже. Она молча переносила  его ласки
- слишком перегрузили ее "Кама-Сутрой", и когда он целовал  ей бедра и дошел
до  изгиба  под  коленками,  она  опять  дернулась  и  сказала:  "Ой,  опять
щекотно!". И предложила ему  сама: "Ну  давай, делай то, зачем  пришел. А то
вон и ночь  на исходе!".  К ее удивлению, Илья сказал: "Я люблю тебя. Я - не
за тем пришел. Ты только никому не говори, что я не был  с тобой второй раз.
Можно - я только руки  твои поцелую  -  и уйду.  Она молча согласилась. Илья
начал целовать ей руки от плеча и вдруг,  у локтя, она впервые почувствовала
его губы. Ей  стало тепло. Она почувствовала, как желание  вспыхнуло внутри.
Ей  не  хотелось,  чтобы Илья  целовал  руки дальше,  а остановился здесь, у
локтя. Но  он целовал дальше - до мизинчика - сначала одну руку - а она  уже
ждала,  будет ли такое  же чудо на  другой? Да,  все оказалось так же,  даже
сильнее, поскольку она уже ждала,  когда он приблизится к этой точке  и сама
чуть повернула руку, чтобы он не прошел мимо этого участка руки. Теперь  она
поняла, что у нее есть, помимо интимных мест, еще одна аэрогенная зона. Илья
уже  собрался уходить (что  они  там подумают)  - там же  еще двое,  но  она
попросила  еще раз поцеловать ее руки и сама подставила то место, от поцелуя
которого по  телу шла блаженная  дрожь. Она уже начинала протрезвлятся  и на
все  реагировала адекватно.  И  когда Илья пытался  встать  и уйти, она сама
задержала его: "Ты что, рыжий, что ли? Иди ко мне. Тольк целуй здесь". И она
указала на месте на рке. Илья вряд ли что знал о таких ме стах  у женщин, но
легко  подчинялся  ей  и она отдалась ему  легко, хотя ответить  ему уже  не
могла.
     Последние  были  банальны  в  желаниях.  Она молча делала  все, что они
хотят, уже точно зная, что утром она уедет и больше никогда не приедет сюда.
     Утром она приняла ванну, еще не придавая значения небольшим кровянистым
выделениям. Но когда по просьбе бригадира ее довезли до Денау, она вынуждена
была  пойти  к  врачу.  "Милочка!  Так  сколько  раз вы сегодня принадлежали
мужчине?"  - врач чуть коснулась ее  живота чуть ниже пупка и Лариса чуть не
вскрикнула от боли. И потому, вдруг призналась врачу: "Меня изнасиловали". -
"Кто? - местные?" (обычно они не  церемонятся  с  европейскими девушками). -
Нет.  Бригада монтажников. - "Сколько их  было?". -  "Шесть человек". - "Ну,
милая  моя  -  от  шестерых такого не  бывает!". И  тогда  Лариса,  заплакав
(видимо, стресс  сдерживается  до этого момента, рассказала почти  все.  Что
некоторые  были  с  нею по нескольку  раз используя  индийские  приемы. Врач
сказала:  "Вам  надо  срочно  заявить  об  изнасиловании.  Давайте я  напишу
первичную справку". Но Лариса забоялась огласки, того,  что вместе  со всеми
посадят и Диму, и Илью, она начала отказываться и настояла на своем. Три дня
она  прожила  в гостинице в  Денау,  приходя каждый  день к  гинекологу.  На
четвертый  день   все   нормализовалось.   И  можно  было  возвращаться   из
командировки.
     Но  врач  оказалась  принципиальной  женщиной  -  сделал  представление
начальнику местной  милиции  и  дело  закрутилось.  Но  обследовать  бригаду
Евсеева  не представлялось  возможным: уже неделю они  находились на отдыхе,
попытка  найти улики  на  месте не  увенчались успехом:  ребята  много  чего
повидали в той же Индии, и  научились заметать все  следы. Узбекская милиция
поставила в  известность  Таджикское  управление,  в  давшее  строительством
газопровода. Требовали вызвать бригаду с  отдыха (тем еще целых десять  дней
предстояло пробыть в Доме отдыха), провести очные ставки ну и так далее. Вот
тогда-то  Сергей и  познакомился с  начальником управления, выслушал от него
неожиданное резюме. С  Ларисой он стеснялся говорить на эту  тему. Но вскоре
он узнал, что он дала показания, которые никак не ставили под  удар бригаду.
Мол, после гулянки - что-то было. Но  насилие было. Ей поверили, тем  более,
что на теле у не было никаких следов насилия - ну не синяков, кровоподтеков.
А  по женской части... Через неделю она была в норме.  Хотя  в городе упорно
ходили   слухи,   что  сценаристку  с  киностудии  изнасиловали   монтажники
газопровода. А потом Лариса уехала.  И  он не знал всей правды. Хорошо,  что
здесь, в ноосфере,  информация  не  подлежит никакому искривлению.  И  после
того, как  он  узнал  всю правду,  он вдруг почувствовал,  что  неприятности
Ларисы, как  и его личные (если все, что произошло  с  ним  и Ларисой  можно
определить  этим почти  нежным  словом) связаны с  поэзией. Он не  мог очень
точно определить, как его стихописание и ее стихолюбение соприкасались, хотя
чувствовал:  и там и там были ПРЕТЕНЗИИ. "Ну что ж: не влазей на  пьедестал.
Всякое может  быть", - заключил он  и подумал:  не заведись Лариса  со своей
поэзией,  будь  меньше тостов и не залезь она на табуретку - все  могло быть
иначе. Она  могла бы еще на трезвую голову попросить проводить ее в вагончик
бригадира. Закрыться  там  на  всякий случай  от  голодных мужиков, что само
самой разумелось. Но все  пошло иначе... Тоже  хотелось  повыпендреживаться.
"Ступай по земле тихо", - вспомнил он наставление, узнанное здесь. Ну ладно,
тайна сия  открыта.  Сколько  он еще пробудет  здесь? Что успеть  узнать.  С
творцами бессмертных газетных строк или даже великими  басами - все ясно.  А
что случилось  с Кадыровым?  Он встречался  с  ним  несколько раз  в районе.
Кадыров  поражал  эрудицией,  точным  видением всех  сложных  и  не  сложных
проблем,  быстро  и  точно  принимал  решения. Под его  руководством  долина
буквально  преобразилась  и уже начали вести железную  дорогу.  Все  открыто
говорили,  что Кадыров - точно будущий первый  секретарь: в тридцать пять он
достиг много: защитил  диссертацию по энтомологии, был членом ЦК и депутатом
Верховного совета, говорили, что он работает над докторской - чтобы потом на
практике  проверить  свои выводы о борьбе  с  сельхозвредителями при  помощи
энтомофагов,  что сулило резкое улучшение  экологической обстановки, сводило
до  минимума  применение  химии.  Некоторые говорили,  что через год,  когда
Кадыров защитит  докторскую,  из  академии наук сами приедут за  ним,  чтобы
избрать в  академики.  Как  никак  -  почти  стопроцентно  будущий  шеф всей
республики.  Надо все  предусмотреть. Тем  более,  что он  занимается такими
важными  проблемами  и  для сельского хозяйства всей Средней Азии. И вдруг -
внезапная смерть. От инфаркта. Говорили разное. Что, мол,  в  области что-то
было  неблагополучно с  хлопком, что  его  отругал по  телефону  сам  первый
секретарь. Но не получать же  из-за этого инфаркт!  ... Кадыров почти  сразу
появился перед ним, и, как ни странно, поздоровался первым. "Вы уже навсегда
СЮДА?  Сергей  кивнул неопределенно. "Что вы хотели у  меня  узнать,  Сергей
Егорович?". - "Да пустяк! Как у вас  случился инфаркт? У вас так хорошо  шли
дела...  Вы -  не пили...".  - Вы  правы, Сергей Егорович! Но я объясню Вам,
потому  что ТАМ на этот счет было много измышлений. Виноват только я. Больше
-  никто.  Все  началось с  совещания  в  ЦК  КПСС, которое  вел  сам Первый
секретарь. Он называл разные цифры, и несколько раз называл нашу область - и
за самые  высокие урожаи  по токоволокнистому хлопчатнику - это же оборонное
сырье, и  за  организацию машинной  уборки этого  хлопчатника, и похвалил за
улучшение экологической  обстановки  - мы же  народ травили  нашим хлопковым
маслом - столько в нем химии.  А вода? Сколько людей болело  - от Боткина до
обычных отравлений.  Потом он обратился к одному из секретарей Узбекистана и
все смотрел на меня, как бы говоря - вот, мол,  учитесь у таджиков. И, держа
в руках листок с пометками, сминая его и бросая  в  корзину, сказал сердито,
чего мы от  него не ожидали (вообще Брежнев -  человек очень вежливый): "Чем
лучше вы будете работать, тем мы вас будем поднимать выше и выше. - И глянул
на меня почти с улыбкой. -  А чем хуже, тогда...". Он смял листок и бросил в
корзину.  Вот тогда,  я  думаю,  наш  первый  понял,  что  меня  скоро  ждет
повышение, а его - пенсия. Но я думаю, нет, теперь точно знаю, что боялся он
не  за себя - ему была  гарантирована специальная пенсия.  За весь свой клан
боялся. За  своих  выдвиженцев.  Мы  хоть и  ленинабадцы с  ним, но  он - из
Костакоза, а я -  из  Канибадама.  И  боялся он не  зря... Вот с  тех  пор и
начались придирки... А в тот день  он позвонил мне и  грубо сказал: "Область
отстает от графика сбора хлопка по сравнению с прошлым годом на десять дней.
Хотя он знал, что прошлый год был на  редкость удачным: и отсеялись в марте,
и  дождей при всходах  не  было -  не пересевали.  Да  и республика  впервые
собрала  почти  миллион тонн  хлопка.  А  этот  год...  Вернее,  тот  год...
пересевали дважды. Но все равно  у нас растения во  время вышли на кондицию.
Урожайность  была бы не намного  ниже рекордной. Первый все это знал, но ему
же  не возразишь.  А  он  мне тут и сказал: "Если дашь хлопка меньше,  чем в
прошлом году - выговор тебе обеспечен. Понял?". - И бросил трубку. Мне стало
все понятно - решили подстрелить на подъеме. Столько, сколько он хотел, мы и
не могли дать. Как предыдущий  год  бывают раз в полсотни лет. А он  мне еще
добавил, словно чувствуя, что я могу возразить: "И не  вздумай мне ссылаться
на  объективные трудности.  Мы должны сохранить темпы.  Иначе наверху нас не
поймут".  Ваот после этой фразы он  и бросил трубку. Ну меня и  схватило. Не
успели скорую вызвать. Я умер прямо за столом. Это потом, для  народа врали,
что  я лежал несколько дней  в  правительственной  больнице, что обострилась
старая болезнь - сердца, мол,  - когда я в жизни не болел... Не объяснять же
людям,  что  лучший  секретарь  обкома  умер  от инфаркта после разговора  с
первым. Так ведь не  должно быть...  "Ну и как вы теперь смотрите на всю эту
историю?".  - "Да как - спокойно". -  Кадыров улыбнулся. Если бы мне с моими
нынешними понятиями - да за тот стол. Я бы в полуха слушал. А сам бы думал о
моей Зебо,  ведь какая красавица и ласковая осталась ТАМ. А доченьки? Фарида
- ей было восемнадцать - уже окончила первый курс экономического факультета,
я  думал, как она начнет работать в каком-нибудь хозяйстве у  нас. Дильбар -
ей  шестнадцать  - заканчивала школу. Вся  в маму -  и умница, и ласковая...
Что, мне, дураку, надо было? Должность первого? Я  же знал, со мной уже были
присрелочные  разговоры...". Кадыров помолчал  и сказал: "На  земле -  сфера
материального производства  - опасная  вещь... Вот  я,  сколько не  наблюдал
раньше - ни один  мулла, ни один русский священник ни у  нас в области, ни в
республике,  не  умер  в  сорок  от  инфаркта. Потому что занимаются  сферой
духовного... А я... Как это у вас, русских говорят?  - гордыня заела? Теперь
мне  все ясно...  Здесь  - только духовно  того  и  спокойно...  А  все, что
пожелаешь увидеть родной  ли кишлак, столицу, какой-нибудь уголок, послушать
шум реки, даже самолет увидеть или даже  полетать на нем - только  подумай -
все сразу перед тобой...  Вы - то по какой  причине так рано здесь? Вам ведь
нет  еще  и пятидесяти?  И занимались  вы вроде  сферой  духовного".  Сергей
горестно улыбнулся и сказал: "А вы посмотрите все обо мне в атомном зеркале.
Это будет и быстрее, и  точнее". А сам подумал: "Раз Кадыров, да и не только
он,  толкуют  здесь  о  чистой,  как  бы   выразился  Фрейд,  высвобожденной
духовности,  то  что  есть  она  на  самом  деле?  В  красивой  вещи  она  -
овеществлена? А в  молчаливой и величественной позе Среднеазиатских старцев,
пьющих-непьющих  свой  зеленый  чай? Или душа  - в терпеливости матери?  Или
высокая духовность - наш марш на полных парах к коммунизму? Но почему  тогда
по подвалам гремят выстрелы и дырявят  головы убийцам и бандитам, а иногда -
чтобы  свести счеты  -  совсем  невинным  людям?  Разве  возможно  такое при
духовности?  Или  духовность  двигала  тем  же  Маяковским?  Да   тщеславие!
Нравиться своей  Бричке и  другим бабам, дерзить и хамить и в  то же время -
извиняться  перед властью.  Разве  когда  он писал стихи о Сталине и Ленине,
Первомае  и какого-нибудь мудака  -  им руководила  высокая  духовность?  Да
может,  сам  Моцарт творил  без этой  самой высокой чистой  духовности?  Кто
знает?  Талант -  еще не  обязательно подразумевает духовность. И  тут ему в
голову  пришла дерзкая мысль: "собрать  вместе  сейчас  самых  умных,  самых
лучших - ну как он когда-то собрал своих баб и  задать им этот вопрос. Пусть
ответят  о духовности!  Нужна ли она искусству, или  иногда  за  башли можно
создать шедевры  (Моцарту  же заказали "Реквием". И не  только  Моцарту. Шах
заказал Фирдоуси "Шахнаме" и мы имеем шедевр. Скажем мягко - гуляка Мопасан)
да  почти любой француз - от Дюма до Гюго  были  ну такими духовно высокими,
что  позволяли себе  так обращаться  с  женщинами.  А наш  А.С.?  А Толстой,
который главный Толстой. Последний,  не главный, показал всю свою духовность
в письмах Бунину.  Так чего от него