вится. Нет,
раствор  уже был не тот. Никакого  негатива. Позитива -  тем более. Курил на
балконе.  А те зашли  на  кухню  -  за чаем,  что ли.  "Ну  и как  этот твой
толстяк?" (это - одна. Хотя - какой он толстяк - налилось все и живот только
чуть-чуть). "Да почему  мой?  Он же пригласил  меня на танец.  Перед  Юлькой
неудобно"  (это - дочь друга, студентка  третьего курса). Опять первая: "Так
он на тебя глаз  положил!.."  -  "Да что я,  дурочка какая - с таким дядькой
контачить". Вот так - дядька. Он никогда не слышал о себе такого. Дядька. До
сих пор  в автобусе или еще где к нему обращались "молодой человек", хотя он
с  Робертом  давно  уже  в  шутку  называл себя  "пожилой  молодой человек".
Прозреть вдруг от  случайно брошенного слова. Как защемило! До этого дня все
откладывалось. Все нелепо верилось, что каким-то чудом он окажется  вместе с
Земмой. От финала всякого бреда его выручала жесткость оценок. И когда вдруг
в том состоянии, когда не сон и не  бденье он  начинал выдумывать, как вдруг
он  напишет  какую-нибудь  очень талантливую книгу (почему-то  никогда после
урока на литконференции он не думал о книге стихов. И об  "Оскаре"  в  кино:
понимал, что даже когда работал в  этом самом кино, что это - только деньги.
А за прозу еще никто не дал по  соплям.  Вот и крутится - эта проза), станет
знаменитым,  как приедет в Москву и из своего Воскресенска примчится  Земма,
как напишет ему записку из густой восторженной толпы придет записка  от нее,
и она сообщит, что с мужем что-то случилось - нет, лучше - если она от  мужа
прилетела  к  нему, поняла,  что любит  его.  Или  там  еще  что. Или  будет
извиняться, что не разглядела, не была рядом, не вдохновляла. Ну так далее -
у бреда  нет границ. Но тот вечер подвел черту - оглянись без гнева - начало
дороги черт-де где!  Дядька... Отошли компании. И так незаметно!  Собирались
ведь нередко. И чем дальше - то просто пображничать, сборища становились уже
и  все  густее  по-мужски  - женщин  становилось  меньше и  меньше,  и  было
незаметно,  как  поменялось их качество,  как  уже появлялись жены некоторых
собутыльников (чего  юлить!  -  именно собутыльников!), или подруги, которые
сами  не  прочь врезать, иногда -  в одном  лице и жена, и врезальщица. И не
заметилось, как они стали страивать, счетвертовывать или не мудрствуя лукаво
- просто  сдваивает. А когда  ему надоедали все, он брал  несколько  бутылок
сухого вина по старой  привычке, а  если  честно  сказать  - на тот же трояк
можно было взять целых  пять бутылок сухого - хватало на целый вечер, или на
всю субботу. Или  на все воскресенье.  Но если вдруг подварачивались деньги,
то  он брад еще и бутылку водки, иногда две. А иногда  и  три. А один раз за
день  и ночь выпил целых пять. Жаль. Похмелиться в воскресенье было нечем, и
ему  опять  пришлось идти  к Шиловскому.  Славка Шиловский его понимал - сам
ходил  уже  лет пять с капсулой в  заднице.  И если бы не последняя  жена  -
Томка, наверное, сам бы вырезал без наркоза эту капсулу. Но как ему попалась
эта Томка - непонятно. В сорок ее  бы  только чуть-чуть подретушировать  - и
накая голливудская  красавица  ей в  подметки не  годилась. Да  гооливудские
куколки тут и  не  годятся: Тамарка  была русской  красавицей -  статной,  с
гитарными формами, бюстом,  которой никаким силиконом не сделаешь. Славка, в
прошлом штангист, многие годы провел на помосте, выигрывая разные медали. Он
рассказывал  Сергею, что на  Спартакиаде народов ССР еще в  пятьдесят шестом
американские журналисты прорвались к нему и убеждали  сняться  для какого-то
журнала, говорили про успех и гонорар, объясняли, что у него  фигура - ничем
не хуже, чем у Винчи. Он, девятнадцатилетний, про фигуру все знал - уже года
три, как  только начал выступать за юниоров на разных первенствах, в букетах
цветов бабы слали ему записки  с недвусмысленными  предложениями.  Совратила
его красавица из саратовского театра юного зрителя. А там - пошло - поехало.
Отбоя  не  было.  Выпивки  в  компании красавиц  стали  частью  жизни. Он  и
чемпионом  мира не стал из-за этих баб. Хотя  и  не жалеет.  Из-за  пьянок и
фигуры несколько раз менял жен. Хорошо еще, что в мореходке успел до загулов
окончить отделение энергетики и даже поплавать, но, как он сам говорил,  его
с  морфлота скоро выдубили, о  чем он ни капельки не жалел: еще  лет  восемь
ездил и таскал железку  за "Трудовые  резервы", числясь на работе в каком-то
ПТУ, потом - работал на  ТЭЦ. Потом - нигде не работал - жил поочередно то у
любовниц, то у жен. А потом стал  ездить по  районам  и делать  фотографии в
школах.  ""Хорошо получается" -  говорил он Сергею.  Во  время съема доходов
Томка изымала  почти  все  деньги  и  успевала купить то  мебель, то дорогие
шмотки, то даже поменять старые "Жигули" на новые. И в деньгах Славки была и
его, Сергея  доля.  Как ни  как  -  Славка  был родственником  его  хорошего
товарища  по  редакции  Сорокаумова.  Род,  у  них,  наверное,  такой.  Олег
Сорокаумов был быстр  и глубок умом, хотя и не был мрачным философом. Скорее
даже - легкий. Даже их, вольнодумцев из девиц в редакции вякнула: "Мы ведь -
журналисты..." И пыталась сказать что-то о статьях в  газете. Олег  ее очень
ласково обнял и сказал: "Родная моя! Где это ты нашла журналистов. Газетчики
- другое дело. Журналистки  и в СССР нет. Настолько у нас все убого, лживо и
кособоко!" Лариса стушевалась и  сказала оправдательно: "Да это я так... Все
же  так говорят..." Сергей увидел Славку в редакции  "молодежки лет двадцать
назад - Олег  хотел приобщить своего шалопаистого  родственника к серьезному
делу  вроде  профилактики  от пузырька. Ничего  не  получилось.  Зато Славка
прошел  у Олега  ускоренные  курсы по фоторемеслу. И  спустя  пятнадцать лет
знания очень пригодились. Сергей случайно обнаружил Славку  в фотомастерской
в микрорайоне, где получил квартиру  от  кино  (Славка там между набегами на
сельские  школы   работал   лаборантом).  Знакомство   оказалось   кстати  -
родственники  уважали  Олега  и  на  Сергея   распространялось   некое  поле
уважительности и долга.
     У Славки всегда можно было стрельнуть трояк - они и в мастерской как-то
химичили -  "левые" деньги всегда были. И была Тока  - заведующая отделом  в
универсаме. Вот устроился!
     Но с Олегом Сергей не  общался уже  лет семь.  Или  даже  больше. И  не
только  с  Олегом.  Все,  что  было  связано  с университетом, газетой - все
осталось в той, докиношной жизни. Знакомые были новыми и постоянными. Сергей
никогда  не акцентировал для себя места знакомства - у пивной или в соседнем
кафе. А с  "Жучком"  так  и вовсе познакомились в медвытрезвителе.  И  утром
оказалось, что живут неподалеку друг от друга.
     Если правду - кино из  всех искусств  выдало ему чуть ли не столько же,
как и этот переводчик Липкинд на республиканском семинаре.
     Вряд ли он продержался бы в газете больше полугода. Хотя там пили почти
все, но в понедельник на работу приходили. И  в рабочее время пили только по
случаю - гонорара или праздника. Дня рождения, например.
     ... Наверное, так образуются облака? - Сначала туманно, потом сгущаются
и превращаются в плотное.  Там - вода. Или это айсберг? Сколько в каждом под
водой? И не важно, что он пошел в  помощники. Как раз у председателя Госкино
старый  помощник, с фамилией известного художника - Кандинский (только какой
он был Кандинский - Пихасович!) стал главным редактором киностудии, и одному
из приятелей  Сергея,  оператору,  не  потребовалось  много  времени,  чтобы
уговорить его  пойти  в помощник:  "Старик! Из  молодежки тебе пора  уходить
(Артур не  знал, что уходить  надо не  по  возрасту -  негативный материал о
Сергее   вот-вот  могло   достигнуть  критической  массы),  а  тут  -  такие
возможности! Смотри  -  Борис Пихасович куда  пошел!  Да  если и не  станешь
главным, все  равно  будешь делать  фильмы -  сначала  документалки.  Потом,
присмотревшись  -  и  художественное.  Не  сравнить же  с  твоими  газетными
гонорарами!  Одна  двухчастевка  даст  весь  твой годовой заработок в газете
вместе с гонорарами!".
     Люди  гибнут за металл? А дружба? Как  бы  это  выразить вот так  же, в
ритм.  Деньги и дружба - не близнецы. И не братья.  Ну ладно - это потом.  А
председатель   комитета  не  скрывал   своего  восхищения  Сергеем:  "Сергей
Викторович! Вам бы в кино попробовать  сниматься. А что? - С вашей фактурой,
лицом..."  Сергея   потом  и  сосватали   -  сыграть  эпизодическую  роль  в
революционном  фильме  -  дали небольшую  роль - белого офицера.  Ну,  он не
Коннори.  Но на фоне  чахлых актеров очень выделялся. Пришлось  даже реплику
вставить. Что-то о богатырском роде Неплевако.
     ... Он  помнит свою первую документалку. Как все не мог придумать ход -
без этого штампа кино. Как пришел в редакцию и вытащил в скверик кинокритика
Соболева и попросил его дать ход -  спец  же по кино. Женька деликатно хотел
выйти  из  игры,  но Сергей был настойчив - время уходило, надо было сдавать
заявку.  "Ты что  же?  -  Только учить  можешь, как снимать кино, а  сам- не
можешь  выдать  ни  одного  варианта?"  Женька обиделся  - не  обиделся,  но
покидать поле  боя  не стал: "Так твой раис - передовой-распередовой? - Ну и
заставь  его  в зале смотреть  другие документалки,  снятые  о нем. Или даже
вообще не о нем - а о том, как было. И что твой раис  сделал, чтобы повысить
урожайность, улучшить агротехнику, поднять жизненный уровень...". И,  сделав
паузу, встал, аккуратно положил  окурок в мусорную  урну  и  повернувшись  к
нему, сказал: "Поверь, для твоей двухчастевки этого достаточно".
     Но   Сергей   не   хотел  провала,  и   вечером   зашел  к  Дорману   -
республиканскому лауреату в документальном кино -  вроде поиграть в шахматы,
и между делом поделился сюжетным ходом, что предложил Женька. Дорман подумал
и с вековой привычкой  не торопиться  и  не высовываться, сказал: "Ну, вроде
ничего. Хотя... Тут можно ведь много чего придумать..." Сергей спросил: "Так
уж и много?" Дорман выдвинул крайнюю  пешку и сказал: "Конечно. Нужно только
подумать..." -  А - сходу?" - "Сходу?" Дорман побил пешку  Сергея  слоном  и
сказал: "Ну, раз у него передовое хозяйство, пусть у него  проводят семинар.
Он  все рассказывает. Тут  возможна  ретроспекция...  Везде можно заглянуть.
Людей показать... А если  семинар  не годится  - пусть ему письма пишут -  с
просьбой рассказать, что и как.  Он всем отвечает - и дается видеоряд. Он по
ходу сам у себя все смотрит. Опять люди. Детские сады. Жилье. Спорткомплекс.
Республиканский  семинар - это из хроники можно взять - твоего раиса снимали
раз  двадцать - не меньше... И название сложно  дать: Вопросы и ответы.  Так
сказать, какие  вопросы  стоят перед каждым  руководителем  и  какие  ответы
находит  твой  раис.  Тут и  проблемку  можно  засунуть. Например,  о полной
механизации уборки хлопка. О гербецидах-пестидицах и прочем". Так шедевры не
рождают чувства.
     Сергей оставил это  название, но в  замысел объединил и Женькин ход,  и
тот, что предложил Дорман  - дураков нет:  никто из них не скажет, что ход -
его.
     Началось с  этого гонорара? Он ведь  даже бутылки не  поставил  Женьке.
Дорману он ставить не мог по  простой причине: все же помощник председателя,
а Дорман  хоть и лауреат, но просто  автор. Ему и так капает  достаточно  из
кассы  кино.  Еще он  там сценарный планы пишет - Сергей это знал  -  весьма
доходное дело.  Совсем не бедствовал. И потом - Женьку он не стал баловать -
еще трепанет.  И вообще, как он убедился,  киношников от газетчиков отличают
не  только  джинсы  и куртки. Почти все - окончили ВГИК. Или  высшие  курсы.
Сценаристов или там режиссеров. Знали много такого, что  газетчикам в тупике
страны было не известно. И держаться умели. Ну словно  каждый - как  минимум
Феллини.  Он  сам  раздражался,  улавливая нечто,  что объединяет  этих всех
джинсово-курточных, какой-то шарм, другие привычки, другой язык.  Хотя никто
из  них не был ни Феллини, ни  Бергманом.  Но закон - есть закон: отраженный
свет ненамного тускнее  первоисточника.  Сергей перестал  бывать в редакции:
там все было исчерпано, к тому же мир кино был сложнее  и глубже. Если бы он
сразу понял, насколько.
     Это - его  голова?  А рука?  Что-то  подняло  ее и он полетел. На одной
руке. Нет, это же рука, а крыло. Неправда, что трудно лететь с  одним крылом
- отлично  даже. Никакого перекоса! Когда научаться делать такие  самолеты -
чтобы с  одним крылом могли летать? Ах, милый! Без меня  тебе лететь с одним
крылом. Он сразу и не заметил, что окружение стало другим. Милый... Милый...
Милка  была аспиранткой  в  академии  и занималась  кино. Двадцать семь. Она
почти сразу пошла с  ним на  контакт.  Часто приезжала  к  нему. А свободные
вечера он проводил в Доме кино на просмотрах, куда плебсу путь был  заказан.
Даже  журналистам из молодежки. Из партийной газеты пускали только редактора
да заведующего отделом литературы и искусства. Милка очень сильно отличалась
от  его  прежних подружек - была собрана  и себе на  уме.  Все-таки окончила
ГИТИС. Папа -  управляющий  трестом. Ноне  он  опора семьи. Мама  - спец  по
женским болезням. Это ничуть не хуже, чем зубной врач. Сергей всегда смотрел
на Милку сквозь образ Земмы. Да, они похожи. Необъяснимая культура в одежде.
Никакого крика, но все гармонично, все им идет. Или  потому,  что красивы  и
молоды? И -  умны. Хотя Земма, наверное, и не замечала своего ума. И не была
резка. Хотя  свою  точку зрения отстаивала всегда  твердо,  приводя новые  и
новые доказательства, пока  он  не соглашался  с нею. Или  просто уходила от
спора, если он  мог вывести на глубоко интимные  моменты. Такт. Милка иногда
вскрывала все и  этим поражала Сергея. Приехала. Бросила сумку. Спросила: "У
тебя есть чистое полотенце? - Пойду приму душ". Сергей понимал - не на ферме
она была целый день - в  академии, под  кондиционером.  Сказал:  "Потом". Но
Милка настояла: "Нет, я не лягу в постель  без душа. Я же не успела съездить
домой -  было собрание после работы. Не хочу, чтобы запах нам все испортил".
-  "Да какой  запах, - удивился он. -  От тебя?" Он, конечно, хотел сказать,
что от нее ничем, кроме  Фиджи  не пахнет, но Милка была  неуклонна: "Ну что
ты! Человек  -  самое  вонючее животное. От  макушки до кончиков  пальцев на
ногах - от всего свой запах. Так что не скажи - давай полотенце". Она ушла в
душ,  а  он подумал  - не намек  ли  ей принимать еще  раз  душ,  когда  она
приезжает?  И - точно. Один раз он приехал к ней - родители были на курорте.
В ее комнате на столике стоял коньяк, фрукты, шоколад. Они  выпили  немного.
Но когда  он подумал, что - время,  она отстранила его: "Нет, нет. Сначала -
душ". Он сказал: "Да я - из дома. Принимал душ. - Мало ли что - ехал полтора
чала по жаре. Нет, нет. Только через душ!" - и мягко повела его в ванную.
     Вот Земма  никогда  бы так откровенно  не стала бы говорить о человеке.
Нет, не умнее. А, может, все-таки - умнее? Хотя Милка...  Они лежали с ней в
постели -  милка  перебралась на край: "Покурю. Ты - не против?" Говорили  о
кино. "Да брось  ты - хорошо-плохо.  Дело  же не  в  этом..." - А  в чем?  -
спросил он ее. Она стряхнула пепел и, повернувшись к нему, сказала: "А то ты
не  знаешь.  Ловчее  или нет. Вот и все. Вот ты  снимая про своего бабая. Ты
что, хоть капельку открыл его мир? Ну, например, какой он с женой в постели.
Или думает или не думает где-нибудь в Сочи-мочи снять русскую бабу. А может,
и снимал?  С  такими  же раисами. Многие русские  дуры отдаются  азиатам  за
деньги на этих самых курортах.  А потом еще дома жену бьет, что дает не так,
как те мастерицы секса". "Ну - так уж и бьет! Тронь пальцем - сразу  побежит
в партком  - теперь все  азиатки грамотные!" - Да я  к примеру! А в партком,
кстати,  не любая  побежит. Если  ум есть - не побежит. Ведь если накажут, с
работы снимут - по ней же это и ударит. По детям. Синекура же кончится. "Так
что, мой милый -  из всех  искусств - самым фальшивым является кино". Сергей
узнал  новое  о  Милке  -  ее  статьи  в  газетах  читались  как  лирические
откровения.  Ну конечно же:  так не банально  писать  - надо  знать суть  до
первоосновы. Все - игра. Если ты классный артист - никто и не заметит. Разве
в  той  же любви так редко умело охмуряют?"  Лили!  Посмотрите, какие у меня
красивые  глаза! Я вам нравлюсь, у?" Ведь так и  происходит, только  в  этой
сценке все приоткрыто -  требование жанра. А жизни -  дурят. Мужчина девочку
обманывает.  Ее  как веточку обламывает. Он сам,  правда,  редко прибегал  к
такой  игре:  почти  откровенно  предлагал  близость, и,  если  упиралась  -
выставлял вон. Хотя... Знала же - зачем идет на квартиру.  И некоторым он об
этом говорил прямо, но не грубо - чтобы не вспугнуть, а помочь преодолеть то
ли  робость,  то ли соблюсти  правила  игры: "Ну  зачем тогда  пришла? Чтобы
расстроить  меня?   Разумеется!  Ну  иди  сама  -  разденься,  а  я  приду!"
Срабатывало практически всегда, хотя  двух или трех - выправодил - уламывать
долго не хотелось. Как говорил Роберт:  вместо б.....  одних мы найдем много
других!
     Игра, игра. Не совсем в бисер.  Молодцы, кто так и живет: для всех - он
игрок, а для себя... Только  чавкающий, совокупляющейся  и  так  далее? Так?
Может, так? Что тогда жизнь? Ложь - все? А чувства к Земме? По этим правилам
создаются все кинематографические шедевры в милой азии? Милка права.
     ...  Сергей сразу  почувствовал,  что  нравится  председателю  Госкино.
Конечно:  за  плечами  -  университет,  десять  лет  работы  в  газете. И  -
творческие признания. А внешний вид? Ну, помимо роста и мышц. Сергей никогда
не  выходил  из  дома в грязной рубашке  или  не  поглаженных брюках. Вообще
терпеть не мог нерях. У него и тарелка после обеда  не  успевала остыть, как
уже была помыта. Уже через полгода  председатель делился с ним о расстановке
сил  на  киностудии, в комитете. Говорил, что такого-то народного и лауреата
невозможно остановить -  запускает  фильм за  фильмом. Сценаристы  - опытные
волки  из Москвы,  имеющие  большие  связи. Заруби им  сценарий  -  наставят
подножек в столице. Жены или любовницы, друзья или просто соплеменники сидят
во всех  кабинетах.  К  качеству печати  в  последний квартал  придерутся  -
полетели премиальные.  Да еще  категорию фильму понизят - всех накажут.  Для
Сергея  еще глубже открывался  хищный мир  кино. Он  еще встречался иногда с
коллегами по газетной работе, и когда его спрашивали; как дела на киностудии
(Госкино мало кого интересовало), он уже говорил: "Как в Амазоке. Там - стая
пираний".  А  для все он делал новые  выводы,  которые  проясняли  ему и его
самого,  и - смутно - многие великие  имена. "Вот  в такой  жетской  битве -
рождается искусство? Да  ладно бы в битве -  в изничтожении друг друга. Рвут
на части. Как это можно? А так -  отвечал сам  себе. Убийство и красота, или
хотя бы красивое  -  неразрывны. Убили овец, к тому же съели, а  из  шкуры -
дубленок наделали. Порядок. Кто о бедных овечках замолвит слово? Овец кругом
полно. Но  если ты не  баран. Волк даже. Матерый. Что изменится, если против
тебя - шайка? Съедят. Он еще не видел неясной  дали  своего романа с кино, и
не хотел видеть, так как волком себя не считал и никого грызть не собирался,
это  придет потом, но в  минуты откровений  думал о тех самых пружинах,  что
двигали  и  им,  когда  он намеревался стать поэтом. Конечно, не как Пушкин.
Хотя бы как Маяковский. А что - и по фигуре не хуже гарлапана-главаря. И был
бы знаменит. А автомобильчики привозил бы  из Парижа. В этом - соль? В этом!
Славы и деньги! Не хлеба и зрелищ, а славы и денег! Может, Земма чувствовала
в нем эту настроенность? Ложность цели? Или его никчемность, решившего стать
знаменитым через поэзию? Но раз  выбрал ложную  цель, значит, мало что стоит
сам? Она - это чувствовала? Может, она полюбила бы его, если бы она увидела,
что в