о  Земме,  так  некстати  посетившее  его, помогло узнать многое  о Любе.  А
хахели... Потом, когда он оставался дома один, раздавались звонки и он часто
слышал мужские  голоса. Но говорили всегда вежливо: Люба умела отбирать себе
партнеров.
     Он понимал, что у Любы просто не может не быть  поклонников, но то, что
до него у нее после развода с мужем были другие мужчины, он не думал. Просто
автоматом отключал подобный ход мыслей.  Да  для них и  не находилось долгое
время  места.  Звонки (мужские голоса) скоро  перестали  звучать в  трубке -
врубились, что у  нее снова надежный причал. А потом - те, кому надо,  легко
могли дозвониться до работы - в гримерной у дикторов было два телефона: один
для внутренней  связи,  другой  -  с  выходом  в  город.  Иногда у  дикторов
возникали  непредвиденные  проблемы (например, неожиданный насморк или голос
сел, тогда дежурный диктор обзванивал коллег,  прося прийти  на выручку. Те,
кто был свободен,  никогда не отказывали  в срочной  помощи коллеге:  каждый
понимал ответственность перед эфиром.
     Наверное,  несколько недель  они  были предоставлены сами себе - любили
друг друга  всласть и до  изнеможения.  Люба  не  была такой уж  и дурой:  в
рабочие дни она говорила ему "на сегодня хватит. А то утром не проснешься на
работу. Или, что хуже  - будешь  спать на  рабочем месте".  Он удивился, как
легко и нежно  она переходила к  интиму  - без пошлости  и  цинизма. Иногда,
только  открыв двери дома, она обнимала его, нежно прижималась губами к щеке
и шептала: "Мне до выхода на дежурство  еще  полчаса.  Давай немножко...". А
рука ее тихонько и  ласково скользила  вниз,  она так умела коснуться  самых
интимных частей тела - опять - без резких движений,  чуть заметно, но как-то
призывно. И  он  едва успевал сказать ей: "Подожди,  я  на минутку заскочу в
душ.  Жара  ведь...". И  она  тут же  лисичкой спрашивала: "А  можно  мне  с
тобой?". Боже - что она спрашивала - конечно можно! На нее посмотреть только
-  море  наслаждения.  А  он  знал,  что будет  в душе  и полчаса  им вполне
хватит... потом она выбегала из дома, еще раз  осмотрев себя в зеркало около
дверей, и, подправляя карандашом  или  губнушкой  последние штрихи  на лице,
любоваться которым через час будут сотни тысяч (а  если передача шла на Союз
- то многие десятки  миллионов), опять говорила ласково и очень легко: "Если
захочешь первое  - придется греть самому. А второе - на плите.  Еще горячее.
Что будешь пить  - не знаю. Заваришь сам.  По  мне  - так лучше кофе. А если
кофе не будешь - поспи пару часов. Чтобы был как огурчик!" - она шаловливо и
мило  смеялась и уже дверью закрывала свою милую улыбку.  Он шел на кухню  и
смотрел, что она приготовила. Удивительным  вкусом, тонко, красиво.  На  сей
раз в  глубокой  сковороде толстыми кусками была запечена грудная вырезка  с
различными  специями.  Салат,  приготовленный в прозрачной  тарелке  (кто-то
презентовал ей французские прозрачные тарелки -  разных  видов и размеров  -
привезли из  соседнего Афганистана. Он  открыл крышку  и мысленно определил:
"Икэбана!" - так  все  было соразмерно, изящно, нарезанные ломтики помидоров
словно  росли в  тарелке,  ровно  как  и веточки укропа и петрушки с кинзой.
Может быть, эту ее тонкость узрели те, кто отбирал ее в пятьдесят девятом на
должность  стажера? (сразу  в дикторы  не брали). И в  доме каждая вещь  или
вещица были соразмерны, соцветны другим. Все создавало уют, притягательность
жилья.  Сквозь  двери на  балкон видны были  разные  растения,  удивительным
образом  образовывшие  шатер,  хотя  растения  были  разных  видов.   Об  их
совместимости  Люба  наверняка расспросила знающих людей, может быть  - даже
кого-нибудь  из  ученых  -  док  из  ботанического  сада  -  ей  приходилось
предоставлять слово  самым  разным  людям  и он не  раз  слышал, как  совсем
незнакомые люди  называли ее ласково: наша  Любочка. Наверное, это  от бога,
думал  Сергей. Все,  что  бы Люба  не делала  - получалось красиво,  изящно,
казалось  - то, что она сделала  единственный вариант, заданный  господом  -
богом  и воплощенный ею.  Это потом станет первым предвестником беды, потому
что Люба  причесывала всех дикторов  - европейских  и  азиатских  - ни  один
гример не мог соревноваться. А домой приходили подруги и она ласково и нежно
хлопотала вокруг их головок  и он видел, как преображались женщины. Ладно бы
приходили  самые  близкие  подруги. А  то  без  всякого стеснения  приходила
стричься  вся  женская половина  телевидения и даже из комитета  - приходили
главный экономист  и главбух. Один  раз с ними приперлась даже новая молодая
кассирша. Поначалу, когда он обосновался  у Любы, желающие сделать  прическу
не появлялись.  Но потом, через  полгода, стали  появляться одна за  другой:
сначала  близкие  подруги,  которых  он вынужден  был  узнать  -  на  разных
праздниках  и  юбилеях. Потом  народ  пошел погуще.  В  один  выходной  Люба
причесала  целых восемь  человек! Он устал  сидеть на кухне и уходя, излишне
сильно  хлопнул  дверью -  впервые  позволив  себе  выразить  таким  образом
отношение к происходящему. Он вернулся домой, когда Люба была на дежурстве и
все думал, как они будут объясняться. Но та вернулась  с  дежурства, бросила
на  него тревожный взгляд  с улыбкой и поняла, что Сергей сам не  знает, как
сгладить свою выходку. Она  погладила его по животу, скользнула вниз рукой -
нежно  и коротко  погладила его  и  сказала: Заждался? А  меня вот  тортиком
угостили - сейчас будем чай пить...". А он приготовил ей лопнувшую перчатку:
на одном из пальцев разошелся шов и он только сегодня  заметил это,  впервые
одев перчатки. Люба взяла иголку, подобрала нитки и села штопать.  Когда она
закончила штопку,  протянула ему перчатку со словами: "Принимай работу".  Он
долго смотрел на шов - тот ничем не отличался от фабричных рядом, и если  не
знать - в жизни не скажешь,  что здесь шили вручную, простой иглой. Он потом
на работе ради хохмы  просил определить, где  зашита  его перчатка. И только
после  очень тщательного  осмотра  одна  из сотрудниц заметила  свежий  шов.
Сергей похвастался: "Целый  день сидел! Под микроскопом ремонтировал. Ну как
Федоров  делает  операцию  на  глазах".  Сотрудницы  улыбались - знали,  что
разыгрывает, ноне лезть же с расспросами!
     Люба абсолютно все  шила  себе сама и весь город удивлялся ее модным  и
красивым нарядам.  Шила она и обеим своим сестрам  и самым близким подругам.
Он как-то отметил про себя, что когда Люба уйдет из дикторш, станет одной из
самых  модных  портних  в городе.  А может  - и  самой  модной:  все  бывшая
телезвезда!
     Люба как-то  сказала ему: "Ты знаешь, я прописать тебя  здесь не  могу:
сама  на птичьих  правах.  Квартира  принадлежит  телецентру.  И хотя  здесь
прописана, меня не выгоняют только потому, что я - ведущий диктор.  Квартиру
давали  моему бывшему мужу. И ордер - на  него.  Я все пытаюсь  переоформить
ордер - да не так просто. Сам министр связи говорит: мы же ее не выгоняем. А
хотите, чтобы мы за вашей Любой закрепили квартиру - отдайте  нам из  своего
лимита  аналогичную. Легко сказать - аналогичную: министерство связи строило
два дома для будущих специалистов телецентра и чтобы заманить  сюда людей из
других  городов, дом построили  вне существующих  норм. На  фоне  хрущевской
квартиры были просто великолепными. Даже в однокомнатной квартире кухня была
под  десять квадратных  метров, в  двух  комнатах  было сорок  метров  жилой
площади  - двадцать  два  зал  и  восемнадцать - спальня. И  потолки  -  три
двадцать,  а не как в современных квартирах  -  рукой можно достать потолок.
Вот  комитет  по  телевидению  и  радиовещанию  все  никак  не  мог  угодить
министерству связи и  дело тянулось уже целых  два  года. И переехать к нему
она  не могла, хотя в первые месяцы кажется ни у нее ни  у него не возникало
сомнения, что они встретились - навсегда. С Любой даже воспоминания о  Земме
были не так болезненны, хотя в минуты откровений он четко представлял  себе,
насколько  Земма  и Люба - разные. Земма, если все сократить и в числителе и
знаменателе - высшее, духовное создание. Он даже не представлял  себе, каким
могут  быть  с  ней интимные отношения, но что-то  подсказывало ему, что они
были бы  божественными, хотя такой  страсти, как с Любой, он, возможно, и не
познал  бы. Люба - это  стопроцентно бытовая  женщина.  Ее  не  интересовали
высокие  материи,  модные  писатели   (а  иным  залетным   гастролером   она
предоставляла  слово  в  эфире, как  и  режиссерам,  композиторам  и  прочей
подобной публике. Но  из  всех выступавших она  выделила  Зинаиду  Кириенко,
когда были дни культуры РСФСР. И то - Любе понравилось, что, как выяснилось.
Кириенко совсем неплохо поет - и русские народные  песни и романсы. В "Тихом
Доне"  она не  пела, а тут вдруг  все узнали,  как  говорят, новую грань  ее
таланта.  И все, что касалось дома -  уборки, стирки, шитья, готовки, штопки
(образец - его перчатка) она делала безукоризненно. Но ни разу не заговорила
о  театре,  хотя до  оперного было всего метров пятьсот.  "Зачем  они мне, -
отшутилась  она,  когда он  предложил ей сходить посмотреть  "Дон  Кихота  с
Маликой Собировой. - Они здесь нам показали все главные партии. У нас о  ней
была  передача.  И Лисициан, когда приезжал, мы транслировали его концерт. А
потом  мы  у  одной нашей  сотруднице - ее муж, Айрапетян,  главный  дирижер
нашего  театра,  пили  чай.  Могу  сказать -  Павел  Герасимович  - лапочка:
настоящий  интеллигент. Так что  мне незачем бегать по театрам - все сами  к
нам приходят". Он понимал, что спорить с ней -  бессмысленно: для нее вполне
достаточно  увиденного  на  экране  телевизора, звучания -  через динамик. А
Сергей  был на  двух концертах  Лисициана  и мог  только  пожалеть,  что нет
возможности  вот  так,  живьем,  слушать  этого  артиста.  Был он  на  обоих
концертах и  Огнивцева  и смотрел "Мефистофеля",  где тот с блеском исполнял
главную  партию.  Он еще думал, что  обязательно  пошел бы на  концерты Тома
Джонса или Энгельберта Хамбердинга, если бы они заехали сюда, на край света,
хотя  у  него  были пластинки того и  другого и несколько кассет с записями,
привезенными  из-за  бугра.  Но  Любе   достаточно  с  пластинки   послушать
"Последний вальс" или "Делайлу". Что делать - и на солнце есть пятна.  И тут
же  поплыл  над  землей,  над  бытием  голос  Хамбардига.  Последний  вальс.
Последний вальс вместе. Неужели  последний вальс? К  чему пришли эти  слова.
Какие  слова - он уже  не мог вспомнить их и только Люба нарочно, что ли, не
войдет, потому что  там, в  комнате,  под  колпаком сушилась подруга и  Люба
шептала ему: "Бессовестный! Закройся! Мы же не одни!". И он отвечал ей: "Так
она - под напряжением! Иди сюда и пытался в шутку затащить ее к себе.
     Да, подруги. Он иногда ловил обрывки их разговора - совершенно случайно
и опять не хотел верить, что у Любы до него была другая жизнь.  И до первого
мужа -  тоже. К Любе особенно часто  заходили две подруги -  одна - кандидат
медицинских  наук  и  Сергей удивлялся, что  ее  муж  ждет  свою  жену (надо
сказать,  что тогда  Сергей по наивности думал, что  тот, под окном, ревнует
жену из-за красоты. Дежуривший под окнами и сам был что надо - мастер спорта
по альпинизму, а  в свободное время  от дурацкого  занятия (Сергей  искренне
считал,  что более  идиотского  дела,  чем  отупело  лезть  в  горы,  терять
соображение  из-за  кислородного  голодания  и  потом   срываться  вниз  или
проваливаться  в скальные  трещины,  присыпанные снегом и  гибнуть -  ну  не
идиоты ли? -  только за  прошлый год  погибло  на Памире около десятка таких
придурков - трупы вывозили их санавиация), ревнивый муж работал лаборантом в
одном  из  проектных  институтов и  печатал  там  свои сказы  и  восхождения
форматом  чуть  ли не  в рост человека. Платили ему там копейки. Но какие-то
деньги  он  имел от летних  сборов. Воровали,  наверное, пуховики и бинокли,
ружья  и консервы - Сергей  знал, что  везде  списывают как в кино называют,
уходящий реквизит, - при  нем  один  директор  художественного фильма списал
двух лошадей, несколько  ковров и десятки метров высококачественной ткани, в
костюмах из которой щеголяла  потом вся директорская семья режиссер и  члены
семьи директора киностудии (сам шеф не рискнул ходить на работу в костюме из
списанной ткани. Но  у него были другие прекрасные костюмы, которые шили ему
в  костюмерном  цехе  ассы портняжных наук  из  лучших тканей, что  получала
республика: на складе при получении тканей давно научились к взаимной выгоде
менять  кусок  побольше  на  кусок поменьше  - шефу на  тройку). Так что муж
медички, судя  по всему, не бедствовал: Сергей сам видел его с "Ниппоном" на
шее -  вряд ли проектный  институт  стал бы покупать  своему лаборанту такую
дорогую камеру. Но потом Сергей узнает,, что  этот  лаборант после лазанья в
поднебесье спускался  на  грешную землю и нередко  узнавал о  новых,  иногда
весьма высокопоставленных любовниках жены (та  работала  в правительственном
стационаре,  так что  клиентов особо искать  было незачем: в стационар часто
ложились практически  здоровые большие начальники, чтобы отдохнуть  и пройти
плавное обследование. И трудно было здоровому восточному мужику не завестись
при  виде  русской красавицы,  каковой  была юная  кандидатша  по внутренним
болезням.   Сергей   поначалу   не    сразу    и   специальность   запомнил:
гастроэнтеролог.  Лаборант-альпинист бил красавиц жену, но не бросал: другой
такой в городе  не  было. Вторая подружка Любы была прямо с обложки  журнала
мод:  профессиональная  портниха,  она   тем  не   менее,  бегала   к   Любе
советоваться, как воплотить в материале  (и каком)  ту  или  иную новинку из
польского  журнала "Ванда".  Разумеется, дело было не  только  в  портняжьих
интересах - когда  подруги долго не виделись, разговор почти  без подготовки
переходил на то, что им было ближе всего. Сергей иногда улавливал (хотя  при
нем   разговоры   на   "запретные"   темы   прекращались,   чаще   всего   с
возбужденно-игривыми  улыбками,  хранившими  от  него  миллион  и  маленькую
тележку тайн, но он не придавал этому особого значения). Он подолгу сидел на
кухне,  пока  в  большой  комнате  стирались,  рассматривались  выкройки   и
сплетничали, иногда  уходил  прогуляться  и нередко  вспоминал тот  анекдот,
когда еврей-экономист приходил  после сверхурочной работы домой и каждый раз
заставал  у Сары нового любовника в  постели, та  отсылала его  пить кофе на
кухню. Он уже подумывал, не пойти ли и ему к  доктору  и спросить, не вредно
ли ему  так много  кофе. Сначала  об этом думалось спокойно, тем более,  что
иногда  он   использовал   это   время,  чтобы  посмотреть  свою   квартиру,
"отметиться", чтоб ретивые соседи не настучали, что он здесь не живет и чтоб
не  возникли  проблемы.  Иногда навещал  редких  знакомых,  с  которыми  еще
сохранились  более-менее  открытые отношения. Он давно не удивлялся, что  за
час  хоть  бы по городу - особенно по его центру, - он  здоровался, а иногда
останавливался перекинуться парой фраз с несколькими десятками человек, хотя
понимал, что вся эта вежливость  -  обычная игра. Всем было известно, что он
давно ушел  из журналистики, а значит, из  значимых  фигур  на игровой доске
жизни  превратился  в  обыкновенную  пешку. Но некоторые, на всякий  случай,
широко  улыбались:  вдруг  фортуна  повернется  лицом к  Сергею и  он  снова
окажется  там,  откуда легко достать  не только  маленького  человека, а при
желании - завалить и крупную бюрократическую дичь. Но знающие понимали: вряд
ли  Сергею  удастся   подняться   до  журналиста  партийной  газеты  -  туда
беспартийных и со знанием прошлых грешков путь был закрыт. В лучшем случае -
помощник  вот  такого  не  идеологического  министерства,  или  редактор   в
издательстве - вообще мышиная работа и самое большое  зернышко там - бутылка
водки   от   местного   Льва  Толстого   или  Пушкина,  проталкивавших  свои
классические по провинциальному  убожеству  книжки, которые, тем не менее, в
перспективе  сулили  членство  в  СП,   и,   как  следствие   -  пропуск   в
правительственную клинику, улучшенная квартира, поездки по стране и зарубеж,
хотя  для русских это членство было весьма призрачно. Вот почему так  дешево
стоили  подношения редакторам русских  авторов. Но иногда  ему  не  хотелось
никуда уходить, особенно с наступлением местной не то зимы, не то осени, тем
более,  если  он накануне  побывал  в своей  квартире  -  нужно  было  взять
что-нибудь из вещей  или отнести  на место  взятую  раньше книгу. Тогда  его
Любины  гостьи начинали  раздражать,  он нередко  язвительно  отвечал на  их
вопросы,  хотя вроде говорилось  все  в  шутку. Но после  одного случая  его
грубость часто стала явной  и неприкрытой  даже  фальшиво-шутливым тоном. Он
вышел  из  "Академкниги" где время  от времени смотрел новинки и увидел, что
рядом,  на остановке такси, стоит сразу несколько свободных машин.  Потом он
узнал  причину  столь  необычного явления:  оказалось, что  шофера  накануне
получили премиальные  и  вечером решили  посидеть в "Рохате", а машины потом
одна  за другой  переехали  с  другой стороны  улицы. Предложения  превысили
спрос. Но самое удивительное было в том,  что за рулем  одной из машин сидел
бывший  известный  футболист,  пути  их  иногда  пересекались  где-нибудь  в
бассейне на стадионе  или даже в игре в парагвай во время  тренировок. Вадим
спросил  его:  "Куда едем?".  Сергей коротко  бросил: "К  телестудии". Вадим
спросил  почти  дурашливо:  "Ты -  не  к Любе  заглянуть под юбку?".  Сергей
ответил бы  утвердительно, если  не вот  эта "юбка". Он отрицательно  кивнул
головой,  а  Вадим,  как  старому знакомому, посочувствовал:  "А  зря. Стоит
попробовать... Мы  с Альбертом  (Сергей  знал этого  чемпиона  республики по
фехтованию, как что - пару бутылок водки, закуску и до утра гудим... У нее и
подружки классные". И  Вадим назвал и кандидата меднаук, и модельершу. "Она,
между прочим,  безотказная. Как  и  ее  подружки.  Правда,  всех  подряд  не
привечают.  Но если кто-то  приехал со мной - все - обслуживание по  высшему
разряду. И представь - денег  не берут - просто мы стол накрываем. Ну  и она
салатики там порежет, кофе-мофе...".  Сергей  спросил:  "Часто ли они  ездят
туда  сейчас". Да  что ты,  я как женился -  все.  Как привязанный.  Моя  по
телефону через диспетчера узнает, где я. Под предлогом, что мол, хочет все к
приезду на стол поставить. Ну а наши диспетчерши - что Соня, что Нина - рады
доложить.  Все  ведь понимают,  стервы...".  И Альберт  женился.  Так  там -
любовь... Он от жены - никуда... Не знаю, сколько лет он будет хранить такую
верность. Я бы  тебя и сейчас к  Любе завез - был бы рад знакомству. Сто раз
сказал бы спасибо. Да неизвестно, дома ли она...".
     Сергей  вышел  у  телестудии,  и  вопреки  сопротивлению  Вадима, отдал
положенный рубль. Он был рад, что Люба уже  ушла на работу, иначе она по его
лицу  поняла бы, что  он расстроен неспроста. У Сергея было  несколько часов
для  размышлений. Поначалу он  просто  подумал  о  Любе и ее  подругах: "Вот
бл.ди!". Но потом, под влиянием некоторых уроков, когда перед  ним открывали
правду   все   до  конца,   он  попытался   спокойно   оценить   услышанное.
Действительно, чем Люба и ее подруги  отличаются от него с Робертом?  Это им
можно  было иметь в день и ночь столько девушек,  сколько вмещал график. Как
они сами шутили с Робертом, пахать нам не перепахать, перефразирую классика.
Действительно:  шелкокомбинат  с   несколькими   тысячами   присланными   из
центральных областей  выпускниц ПТУ, швейная фабрика, пединститут,  рядом, в
Кайраккуме - ковровый комбинат  с тысячами практически безотказных девчонок.
Он вспоминал, как на редакционной машине они с Робертом ехали после работы -
вечерело, девочки после работы поужи