причинам не поехали на сборы.
С  этих  денег  платили  судьям  или  покупали  подарки, привозили  презенты
вышестоящим шефам, подарки домашним, те, кто  был  женат - заваливали жену и
детей шоколадом и конфетами.
     Роберту очень понравилось  в  гостях  у Сергея.  На следующий день были
другие девушки и другое шампанское, на третий - новые. Проводив утром девок,
они ходили в  одних спортивных трусиках или плавках  по дому - боги с бодуна
(Николай уезжал на базу в Чкаловск до того, как  просыпались даже девчонки -
сборная  - взрослые и  дети  - тридцать  с лишним  человек - не дай бог  без
присмотра кто-нибудь кому-нибудь прыгнет  на голову с вышки - точно решетка.
Такие  случаи  в  водных   видах  спорта  бывали  -  даже  у  ватерполистов:
разойдутся, прыгнул кто-то с вышки другому ногами на голову - вогнал  шейные
позвонки в голову - смерть мгновенная.
     Роберт шутил:  переехать к тебе сюда,  что  ли? Но  жена... (Роберт уже
пять  лет  как  был  женат  на  совершенно  поразительной  девушке  -  Нине,
поразительно  похожей  на  Жаклин  Кеннеди,  только  мягче  и  милее русской
открытой красотой.  "Сам  ты  сколько  здесь  пережарил,  признавайся.  Сто?
Двести?"  -  Роберт  шутил  по-дружески. И  Сергей,  показывая  на  дома  на
противоположной  стороне   улицы,   большие,  современные,   четырехэтажные,
говорил: "ну, все три дома ими заселить не хватит (столько  домов было видно
из комнаты через балкон), а вот два -  точно хватит. Даже  в третий придется
подселять". Роберт не  унимался: "Это -  как считать? Ты  - селишь их  как в
общежитие -  по три-пять  в комнату, или как в квартиру?" - "Конечно,  как в
квартиру", - отвечал в тон Сергей.
     Но такое настроение бывало редко. Он так  быстро привык к такому обилию
баб,  как  называли они  между собой девчонок с  комбинатов  и фабрики,  или
пединститута, что  иногда  даже забывал, как зовут ту  или иную  спутницу на
ночь -  особенно если это было где-то по киру, приловчился всех называть: ты
мое солнышко,  -  чтобы  не  обижались,  что  -  не помнит. Но  с некоторыми
поддерживал  знакомство  не один  день. Иногда встречал такую - давал ключ и
говорил: ты  иди,  подождешь  меня там. У меня - в семь  встреча. Буду  чуть
позже. И знал - дома хоть что-то приготовлено,  иногда - и прибрано, хотя он
терпеть не  мог грязи и даже ванную чистил каждый день обычной содой, считая
ее лучше любого порошка. А  простыни и другое белье  относил  в прачечную  в
пяти минутах от дома - это тоже привлекало девчонок: живет один, а в доме  -
все блестит, как не  у  всякой  хозяйки.  Но отдав иногда  ключ той, которой
наверняка  нравился и очень - злился. Знал: ждет и безотказна.  И когда  его
посещала угрюмая сосредоточенность - а только он знал, о  чем  он думает или
не  думает или  не думает в эти  минуты, тему женщин лучше  было не трогать.
Даже  Роберту,  шутливо спросившему, сколько из них милы его сердцу,  он зло
махнул рукой: "А! Все это - дырки!". Роберт не знал, что безысходные мысли о
Земме не отпускали Сергея. Разве  он будет хоть с кем-нибудь говорить о ней!
И не только потому, что  Земма не ответила ему на  его  чувства  - все здесь
было сложней. На  каком-то неведомом экране она видела Сергея, видала и  то,
что он может вот сказать о нелюбимых женщинах: дырки. Как она улавливала его
суть? Он ведь при  ней ни разу  ни о  ком  не  отозвался  высокомерно. Разве
иногда  снисходительно.  Он  очень  ясно  понимал,  что  Земма  несет что-то
непонятное ему. И лучше  было  не пить.  Тогда  злость становилась круче,  а
мысли  о  ней  -  слишком  щемящими.  Он помнит,  как  заплакал единожды  от
осознания, что никогда и ни при каких обстоятельствах онен будет с ней. Даже
если  бы он вдруг стал знаменитым, ну как Маяковский (Есенин  не подходил  -
другой  тип  и внешне, и по характеру), если  бы  ему  рукоплескали  залы  и
стадионы (он  еще тогда не  мог точно ответить себе  на  вопрос, что ему  не
нравится в  их  лирических и патриотических творениях, но  знал  -  Земма ни
одного из  них не любила, и когда он предлагал ей послушать что-нибудь новое
из самых популярных, она неохотно соглашалась словно зная заранее что ее эти
- стихи не тронут. Ее чувства были выше? - У нее был данный ей свыше эталон,
о котором он ничего не знал? Он ведь разберется в поэтах-задорниках четверть
века спустя!  Это - такой разрыв в развитии? Не могла же она в двадцать  лет
быть  образованной,  как  академик.  И  училась  - на  инязе.  Английский  с
французским. Что-то было у них в подходе к поэзии схожее с Робертом. Сергей,
еще когда они учились (а Роберт был двумя  курсами старше, так как  не летал
на самолете,  ну  учился  в авиационном, а  сразу  после  школы  поступил на
филфак,  удивив  комиссию  не только  идеально  грамотным сочинением,  но  и
абсолютно грамотным. Вот  что  значит сочинять всерьез стихи - Роберт тысячи
раз прокручивал каждую  фразу, каждое слово, КАЖДЫЙ  ЗНАК, так как,  говорил
он, даже чуть опущенное, по сравнению с другими словами строки слово, меняет
интонацию. Но он  - занимался  поэзией. И после сочинения декан вызвал его к
себе, проговорили они больше часа  (Роберт хоть и не был златоустом, говорил
чуть ли не коряво, но реплики имели под собой свое мнение. Декан рассказывал
ему годы спустя Роберт, приходил на все экзамены - подстраховывал, чтобы, не
дай  бог кому-нибудь из  экзаменаторов вдруг не понравились его уши  или нос
или еще что и его  не срезали.  В итоге он набрал двадцать пять из  двадцати
пяти, хотя тот  год по конкурсу был самым сумасшедшим и  конкуренция на ряде
факультетов  шла  и среди отличников. Тут  бала  не доберешь - прощай вуз  -
здравствуй, армия! А дальше - помогут ли тебе, как помогал Сергею отец?
     Но  Земма... Нет, она  любила поэзию, ноне любила  говорить об  этом. А
когда ему  все же удавалось прочесть ей какое-нибудь стихотворение из Нового
мира или "Юности", она, дослушав  до конца, обязательно вставит:  надуманная
искренность.  Или  того хуже:  это же  все придумано.  Он  помнит,  какрешил
"пробрать" ее стихами Слуцкого и начал читать ей "Лошади в океане". Страшная
история, если вдуматься. Но Земма вдруг  спросила: "Слуций,  что - не знает,
как устроен корабль? Если "в трюмах, добрыми мотая мордами", то лошади пошли
на дно  вместе  с кораблем.  Они же не люди - чтобы выбраться из трюмов". Он
засмеялся: "А  мне это даже не  пришло  в голову!". Она посмотрела  на  него
внимательно, словно  прикидывая  - дуб он или не совсем дуб? Правда,  она  в
таких словах подумать не могла - она  говорила просто и точно, без эпитетных
перехлестов - ей это было не нужно:  и так все ее слова были убедительны. Он
не  удивился,  когда  от  девчонок случайно  узнал,  что  Земма -  Ленинский
стипендиат. Это было для него совсем неприятной новостью - он  знал, что все
Ленинские стипендиаты - не только отличники, но и активнейшие общественники.
Его, например, некоторые преподаватели любили, ставили отличные  оценки даже
не  дав  рта  открыть,  а  преподаватель  по  древнерусскому,  когда  узнал,
чтоСергей прочитал  в  оригинале  древнерусские  повести  и труды  Лихачева,
вообще  смотрел  на него как  на богоизбранного.  Как-то  знаток  двенадцати
языков (кроме древнерусского) остановил Сергей во дворе университета и решил
пообщаться с ним, а он, Сергей, решил пошутить со  старым ученым: "Извините,
Александр  Прохорович!  Но я  последнее  время  занимался  Арминием Вамбери.
Почитал  его  книги.  О нем.  Как это  можно за такой  короткий срок выучить
столько языков?". Почти блаженно карапузик (так его звали за глаза студенты)
пояснил: "Да  есть  сложности при изучении первых пяти-семи языков. Потом  -
все  просто. Вот  я  недавно  решил прочесть ряд  работ  польских коллег.  В
подлиннике. Так у меня  на изучение  польского - не поверите  - и месяца  не
ушло.  И  старославянский,  древнерусский,  и  знание  систем  языков  очень
выручает. Да и словарный  состав.  Если знаешь санскрит, европейские языки -
польский читать можно сразу. Трудноваты, правда, отдельные места, но потом -
все приходит в норму". Александр Прохорович поинтересовался, откуда он знает
об Арминии Вамбери - его не пропагандируют  и не издают. "Да я читал записки
одного русского  офицера, этнографа, об исследовании Памира и  его  народов,
так он там вскользь упомянул, что, мол, наша экспедиция, в начале двадцатого
века, не  была,  мол,  сопряжена  с таким  риском, как путешествие Армининия
Вамбери. А дальше - полез в каталог  и все..." Сергей благодарил себя за то,
что не похвастался знанием  других редких, дореволюционнных  книг  о Средней
Азии, но и так доктор наук проникся  к нему высочайшим расположением. Но все
равно Сергей не был Ленинским стипендиатом.  И повышенную получал всего один
семестр.  А Земма... Оказалось, что она  не была ахти какой общественницей -
просто  подала идею  пассивного изучения (дома)  языка, тогда только  в моду
широко входили  магнитофоны и Земма предложила оригинальные  идеи  -  как не
тратить попусту дома время. И  по остальным  предметам, как сказала подруга,
поставить  рядом было  некого.  Неужели  есть  другой материал, чем тот,  из
которого  сделан он?  Или что-то влияет на формирование человека? Уже  когда
виски изрядно  побелели,  он увидел в книжном  магазине  пособие по изучению
иностранных языков. Он сразу узнал ее инициалы и фамилию.  Открыл книгу: Да,
Земма Михайловна. Ну конечно - она дослужиться до доктора наук -  это точно.
Магазин колыхался  у него перед глазами, незабытые разделы наплывали титрами
модных съемок, он слышал  шелестение троллейбусных шин по главному проспекту
- конечно, имени Ленина. Шум улицы вваливался в открывающиеся двери, залазил
в уши,  ударялся в полки и там гас, словно  книги могли его впитать,  как те
знания,  что  многопудьем  были  придавлены  страницами.  Еще  до  книги  он
встретился  с Земмой так, как не хотел:  Лариса,  ее подруга, узнала его  на
улице, осветила радостной улыбкой - столько лет не видеться  в одном городе,
хотя она, наверное, знала, что он уже трижды был женат -  ну кто не разнесет
такую  новость по всем знакомым,  тем более по  телефонному проводу  новость
туда-сюда, с изгибами, как  молния, или нет, как чертеж звездного  неба, где
звезды соединены разными линиями - вот мол какие фигуры  - рыбы и драконы  с
ковшами, ну, может, не чертеж звездного неба, а нечто среднее между молниями
и этим  чертежом (вот так и написать -  среднее  между тем и этим - какой  я
новатор - промелькнуло и хахакнуло опять привычной язвительностью), Лариса в
тридцать пять была  важной матроной  -долбила свой инглиш смуглокожим юношам
из  кишлаков,  но  не  озверела:  кишлачные  первые  два  года  молились  на
муаллимов,  это  потом в  них  начинала появляться самоуверенность,  да и то
далеко не  у всех. Вот потому Лариса и была только матроной, а не цербером с
вечно  злыми  губами, она  знала о  Сергее  больше, чем он  о ней - все-таки
какой-никакой - он - журналист, уже начавший понимать, какой хреновиной он в
принципе занимается.  Но народ  это знал только в самых общих чертах  "врут,
мол, все в  газетах, или что правду можно купить в  киоске  за две копейки".
"Правда" с  тех пор выросла в цене -  воскресный номер стоит целых пять,  но
как много там  страниц -  почти как в  каком-нибудь "Таймсе" - ну страниц на
сорок  всего  меньше.  Чего это  они  там  печатают?  Тут  на  четыре полосы
материала не всегда хватает. А Лариса теребит:  "Сережа". Ты помнишь, как мы
на велосипедах  ездили в Каратаг? Конечно, он помнит. У Земмы  был не новый,
но прекрасный немецкий велосипед "Диамант". "А помнишь, как у Земмы вылетело
сразу пять спиц, когда она зацепила какую-то  корягу? Кстати, ты знаешь, что
она живет  в  Воскресенске? У нее  уже  двое детей!  А  муж  у  нее какой-то
инженер,  какими-то глинами занимается". Дуреха! - Знала бы  она, что это за
глины. -  Из них  делают  точную аппаратуру для  сверхзвуковых  самолетов  и
ракет.  А Лариса  продолжала: "Я виделась с  ней в  Москве  у Нины  - ну  ты
помнишь ее, москвичка. Тоже давно замужем. Но не это главное - представляешь
-  их мужья работают вместе в каком-то НИИ и  уже доктора наук. А им - всего
по тридцать  восемь! "Сергей остановил ее пыл: "Да  у нас в  республике есть
тридцативосьмилетние доктора. Когда  Хрущев все начал омолаживать, по-моему,
были профессора, которые еще  и паспорта не получили". - "Да ладно,  Сережа!
Ты  же не ревнуешь?  Столько лет прошло! А им докторов дали  за эту шлину  в
двадцать девять  лет! Нина говорит, что их мужья с  Земмой -  очень закрытые
ученые, ну почти как Королев до последнего времени".
     ...Он чуть  не влез  под троллейбус, забыв посмотреть  на сфетофор,  за
рукав  его  дернул какой-то  мужик, Сергей  стряхнул  сигарету  и машинально
бросил: "Спасибо", брел невесело по улице  в свою любимую редакцию. Конечно,
у  Земмы только  такой муж и  должен быть. Доктор - двадцать девять.  Точно,
шарабан работает. И наверняка любит его Земму. И - она его. Вот там - семья.
И ныло внутри,  что никогда в его жизни не  будет Земмы.  Весь остальной мир
женщин словно не существовал, словно не было их, как они шутили с Робертом -
хороших  и разных, шутил так Роберт, он  только  поддерживал шутку,  так как
все, что было связано с поэзией, он отрубил. Как и с любовью.  Он понял, что
Земма  - это то, от чего не освободиться, не перепрыгнуть. Ни одна из жен не
была даже близко похожа на нее. Эта такая у нее аура? (Когда он познакомился
с Земмой в пятьдесят восьмом, об ауре еще ничего не знали) ...Такое биополе?
Она  - из другого материала? Или из  зеленых человечков? Может,  есть  такие
(ха-хаза!)  на земле и  все - не байки? Одно он знал твердо:  если бы она не
была одним из этих зеленых человечков и  между ею и  им,  земным,  ничего не
могло бы быть в принципе, он согласился бы просто быть  рядом  с нею, дышать
ее воздухом,  тихо  лежать ночами и балдеть,  глядя в южное  небо, слушая ее
легкое дыхание. Ему бы этого точно хватило - он купался бы в море любви (чьи
это строки - неужели забыл?), нет, точно он  был  бы счастлив, если  бы  она
только никогда  не смотрела на него  почти вопросительно, не  понимая или не
принимая его шуток, сравнений, замечаний. Другая?  Нет,  родила же она двоих
детей  своему  доктору. Ему  показалось, что он даже шевельнул  рукой. Все -
ошибки.  И есть,  есть она,  такая любовь (а-а! -  это  я  не забыл  - Павел
Когоут). Есть счастье. От краткого мига первой встречи - как взрыв вселенной
- все шире и  шире тепло.  До тепловой смерти. Неужели она умрет? И никто не
запечатлит ее?  Да,  Сергей Егорович -  вы - не  Данте. И не  Шекспир. "И  я
твержу, что милая - прекрасна". Разве надо так писать о Земме? Зачем об этом
твердить? Чтобы убедить себя? Но тут все  ясно - как то, что  вода - мокрая.
Или  сахар  - сладкий. БЕССПОРНОСТЬ. Встретил бы старик такую -  посмотрели,
что бы с  ним  было?  Или (опять это злое  сомнение,  что  "понравился -  не
понравился здесь не подходит: тысячам он нравился! - и еще как! - но вот она
была  другая и таких он больше не  встречал. Не  по  Сеньке  шапка. Вот что.
Давайте начистоту,  Сергей  Егорович!)  Он не понимал, что  грубые отзывы  о
некоторых женщинах шли от этого понимания, это как бы сравнение  наоборот он
ни  разу не  спросил себя  -  что бы сказала Земма, услыхав что-нибудь вроде
того, как он ответил на вопрос Роберта, что это он не суетится насчет кадров
на вечер, он ответил: "Да лежит там уже какая-нибудь, с раздвинутыми ногами.
Ждет. Приду - выгоню. "Роберт пригвоздил: "А зачем тогда ключ ей давал?".  -
"Да не  давал - они знают, где он лежит. И я уверен, что какая-нибудь пришла
и  уже лежит". -  "А если другая придет?" - Не бойся - инструкции строгие  -
если ключ на месте - заходи, закрой двери и никому не отвечай. А у меня есть
свой". - "Многих ты держишь на крючке,  ой - на ключе?" - "Да хрен их знает.
Думаю,  штук  шесть.   Не  меньше.  "Роберт  тогда  впервые   царапнул  его:
"Заливаешь,  наверно,  а?" Сергей  думал не  долго:  "Ну  давай  я  тебе  их
представлю. В воскресенье соберу всех. Скажем, в одиннадцать утра.  При тебе
пообщаемся".
     Сергей сидел и смотрел  в окно, ожидая  подружек  и усехаясь: стульев у
него было только два. Плюс кресло. Плюс табуретка с кухни. А их будет шесть.
Он знал - придут все. Вот он снова слышит стук каблучков в майском азиатском
утре, вот тенями они промелькнули к нему в комнату. Он каждой объяснил: "Вот
подождем Юлю (Олю, Свету, Иру) и начнем.  А что - не говорил. Выручил Роберт
-  он  пришел  раньше  всех  и  теперь  балагурил  с  девчонками,  не  давая
возможности одуматься. Одну он усадил на диван. Роберта - на кровать.  А сам
- вот он видит себя - и что не пошел в прокуроры? - ходит и строго указывает
пальцем в землю:  "Мои дорогие! Все  вы  знаете, что все  вы здесь  бывали в
разное время. Да, это моя вина, что я  всех вас горячо и беспощадно полюбил.
Сердце мое разрывается на части: я не могу решить, кто  на свете всех милее,
всех  румяней и белее. Решить должны вы - кто останется со  мной. Я - выйду.
Оставлю вам  Роберта - он будет пристяжным заседателем. Все оформит в стихах
и прозе (это он сделал алаверды за сомнение Роберта)". Первой все сообразила
Милка - ну так и положено: ей было двадцать семь, не то что всем остальным -
до  двадцати трех. Зачем он держал такую старуху, как Милка? Что привозила с
рейсов коньяки? Или он  просто из  спортивного интереса увел ее из-под  носа
командира корабля, когда ему другая стюардесса, Галка, сказала, что на Милку
положил глаз командир? Он решил привязать ее  к себе и посмотреть, как летун
будет беситься. Вот-вот.  Это  Милка вылетела. Как ИЛ-18. Нет, шустрей - как
"ЯК-40".  Остальные   дурочки  еще  чуточку  похлопали  глазами  и  невнятно
разбежались. Роберт подал ему руку:  "На, держи.  Точно - шесть штук. Но что
ты будешь делать?" Сергей махнул рукой: "Э, как сказалклассик, вместо б....й
одних мы найдем  много других". Честно говоря, они мне  надоели.  И я  решил
идти своим путем. Ну как Владимир Ильич. Буду подбирать  либо по цвету, либо
по..."  Ему  показалось, что он улыбнулся и  что это было  тогда  счастливой
находкой  -  по  размеру попы.  Скажем, чтобы были в-о-т  такой ширины.  Как
задумка, старик?" ни разу не мелькнула Земма.  Он знал, почему: она не имела
к этим никакого отношения. А Роберта он пытался разозлить (запомнил, что тот
ему  не поверил). И  в компании, куда  он  его дернул,  он шептал ему на ухо
(пока  все  решали,  на  какое  озеро  ехать  купаться -  на Варзобское  или
Комсомольское. "Вот с той  Ирой  я  бы сегодня ночью.  А  вот  с  той - буду
вечером. Но  жалко  пропускать обед  - поеду-ка домой с третьей  Ирой. Потом
подъедем к вам на озеро - на такси".  И что-то пошептал  Ире на ухо, а потом
сказал,  что  ему надо по делам  и  что он обязательно  подъедет. Да,  да. К
северному  пляжу.  И  ушел. А  нашептанная  Ира  сославшись  на что-то, тоже
уехала. Кажется, за купальным костюмом. Приехали они с Сергеем отдельно друг
от друга часа в три  - самая жара. И, раздеваясь Сергей сказал Роберту: "Эта
уже восьмая Ира. У меня - именной период. Попы - на потом". Роберт улыбнулся
- да нет, это улыбается двухспальная кровать. Был у него и  такой период. Но
- не  сейчас. Не до нее. И теперь ему не  двадцать семь, а всего на двадцать
больше.  И  сам -  шифоньер  с  ногами.  Это его так  распрыгало  после всех
боксов-волейболов. Жертва  профессионального спорта.  Сто двадцать. Ни хрена
себе!  А было - восемьдесят шесть.  Ни  кг. лишнего. Потом  дошел до  ста (к
сорока), а  потом - вообще понесло. Но  еще  бывало. Хотя, как он  понял,  с
ярмарки  поехал два  года  назад,  попав на день  рождения  к  дочери одного
знакомого. Им  там было всем по  девятнадцать.  Нет,  он не забылся. Даже не
думал об этом. Он просто пригласил одну милашку на танец. Нет, он не пытался
ее  нахально прижимать. Честно? - Думал, может,  сама  как - проя