у  фонтана,  обмениваясь   впечатлениями   о
сегодняшнем фильме, об Оливин Томас, и Чарли Чаплине, и Джоне  Бэнни.  Она
стала ежедневно  просматривать  газету,  заинтересовалась  политикой.  Она
начала сознавать, что где-то существует кипучий и яркий мир и  что  только
жизнь в Джорджтауне, где все так ограниченно  и  старомодно  и  Мамочка  с
Папочкой такие ограниченные и старомодные, мешает ей броситься туда очертя
голову.
   Сознание это еще усиливали открытки  от  Джо.  Он  служил  матросом  на
броненосце "Коннектикут". То это был вид набережной в  Гаване,  то  гавань
Марселя или Виллафранша или фотография девушки  в  крестьянском  платье  в
осыпанной блестками подкове вместо рамки, и  каждый  раз  всего  несколько
строк "надеюсь, что у тебя все хорошо и служба тебе по душе", и Никогда ни
слова о себе. Она писала ему длинные письма, полные вопросов и о нем  и  о
странах, которые он видел, но он никогда не  отвечал  на  них.  И  все  же
открытки вызывали у нее какое-то романтическое чувство. Каждый раз, как ей
встречался на улице моряк или матрос из Куонтико, она вспоминала о  Джо  и
думала, как-то ему теперь живется. При виде матроса в синей форме  и  лихо
заломленной шапочке,  размашисто  шагавшего  по  тротуару,  сердце  у  нее
странно сжималось.
   Почти каждое воскресенье  в  Джорджтаун  приезжала  Элис.  Все  в  доме
изменилось, Джо не было, мать и отец постарели и притихли, Франси и  Эллен
расцвели в хорошеньких хохотушек. Они уже учились в школе и кружили голову
соседским мальчикам, пропадали на вечеринках и все сокрушались, что у  них
нет карманных денег. Сидя с ними за столом, помогая Мамочке разливать суп,
подавая  картофель,  а  по  воскресеньям  брюссельскую   капусту,   Джейни
чувствовала себя взрослой, почти старой девой. Теперь она была на  стороне
отца и матери против сестер. Папочка одряхлел и  заметно  сдал.  Он  часто
поговаривал об отставке и только ждал пенсии.
   Проработав восемь месяцев у миссис Робинсон, она  получила  предложение
от "Дрейфуса и Кэрола", Патентное  бюро  в  верхнем  этаже  Риггс-билдинг.
Место было на семнадцать долларов в неделю, на пять долларов больше, чем у
миссис Робинсон. Это ее порадовало. Она поняла, что хорошо  справляется  с
работой; теперь, что бы ни случилось, она прокормит себя. На радостях  она
отправилась к "Вудворду и Лосропсу" купить себе платье, захватив  с  собой
Элис. Ей хотелось взрослое шелковое платье с  вышивкой.  В  двадцать  один
год, зарабатывая семнадцать долларов в неделю,  она  считала  себя  вправе
иметь хоть одно по-настоящему нарядное  платье.  Элис  говорила,  что  оно
должно быть под цвет волос - бронзово-золотистое. Они обошли все  магазины
на Эф-стрит, но все, что им нравилось, не подходило по  цене,  и  пришлось
купить материи и несколько модных  журналов  и  отнести  их  домой  матери
Джейни. Джейни не по душе было хоть в этом зависеть от матери,  но  делать
было нечего. Миссис Уильямс сшила и это платье, как она шила  всем  детям,
начиная с самого их рождения. Джейни никогда не хватало терпения выучиться
шить так же хорошо, как Мамочка. Материи хватило  и  для  Элис,  и  миссис
Уильямс сшила два платья.
   Работа у "Дрейфуса и Кэрола" совсем не  походила  на  службу  у  миссис
Робинсон. Служащие  были  по  преимуществу  мужчины.  Мистер  Дрейфус  был
маленький тонколицый человечек с маленькими черными усиками  и  маленькими
черными пронзительными глазками  и  легким  акцентом,  который  делал  его
похожим на родовитого иностранного дипломата. Он  носил  желтые,  моющейся
замши перчатки и желтую трость  и  каждый  день  приходил  все  в  разных,
изысканно сшитых пальто. По словам Джерри Бернхэма, это  был  мозг  фирмы.
Мистер Кэрол,  тучный,  краснолицый,  курил  без  перерыва  сигары,  часто
отхаркивался и уснащал  речь  старомодными  южными  словечками.  Про  него
Джерри Бернхэм сказал, что это вывеска фирмы. А  сам  Джерри  Бернхэм  был
юноша с помятым лицом и беспутными глазами и служил консультантом фирмы по
техническим вопросам. Он вечно хохотал, всегда опаздывал на службу; Джейни
ему чем-то пришлась по душе, и,  диктуя,  он  обычно  развлекал  ее  своей
болтовней. Он ей нравился, хотя его беспутный взгляд  немножко  пугал  ее.
Джейни очень хотелось поговорить с ним, как старшей сестре,  убедить  его,
что не надо так прожигать жизнь. Был еще пожилой  счетовод  мистер  Силлс,
какой-то весь ссохшийся, он жил в Анакостии, и никто никогда не слышал  от
него ни слова. В полдень он не ходил завтракать, а тут же,  за  конторкой,
съедал сандвич и яблоко, а вощеную бумагу, в которую они  были  завернуты,
аккуратно  складывал  и  прятал  в  карман.  Было,  наконец,  двое  бойких
мальчишек рассыльных и крошечная серенькая машинистка мисс Симондс,  всего
на двенадцати долларах в неделю. Всякого сорта люди в элегантных  костюмах
или поношенно  респектабельных  пиджачках  постоянно  толпились  в  первой
комнате, прислушиваясь к звучному басу мистера Кэрола, доносившемуся из-за
стеклянной двери. Мистер Дрейфус скользил  взад  и  вперед,  не  роняя  ни
слова, мимоходом  улыбаясь  знакомым,  вечно  в  таинственной  спешке.  За
завтраком в  какой-нибудь  закусочной  или  у  киоска  фруктовых  вод  она
рассказывала обо всем  этом  Элис,  и  та  глядела  на  нее  восторженными
глазами. Около часу Элис обычно ждала ее в вестибюле. Они всегда уходили в
час, потому что в это время толкотни было меньше. Ни та ни другая  никогда
не тратила больше двадцати центов, и завтрак продолжался недолго, так  что
до возвращения на службу они успевали пройтись по Лафайет-сквер  или  даже
по лужайке Белого дома.
   Как-то в субботу вечером  она  засиделась  в  конторе,  допечатывая  на
машинке описание подвесного лодочного мотора, которое должно было  уйти  в
"Центральное патентное бюро" первой почтой в понедельник.  Все  уже  ушли.
Она старательно разбирала запутанные технические термины, но мысли ее были
прикованы к открытке, полученной этим утром от Джо. На ней было только: "К
черту жестяные посудины дяди Сэма. Скоро буду дома".
   Подписи не было, но она знала почерк. Открытка ее  встревожила.  Джерри
Бернхэм сидел у телефонного аппарата, проверяя листы по мере того, как она
их кончала. Время от времени он наведывался в умывальную,  и  каждый  раз,
как он оттуда возвращался, по комнате волной проходил запах виски.  Джейни
нервничала. Она допечаталась до того, что маленькие черные буквы плясали у
нее в глазах. Она тревожилась о Джо. Как мог он вернуться домой до  срока?
С  ним  что-нибудь  стряслось.  И  фигура  Джерри   Бернхэма,   беспокойно
вертевшегося на табурете телефонистки, смущала ее. Сколько раз они с  Элис
толковали, как опасно оставаться в конторе вот так наедине с  мужчиной.  У
пьяного мужчины, да еще под вечер, всегда только одно на уме.
   Когда она передавала ему предпоследнюю страницу, его глаза, блестящие и
влажные, перехватили ее взгляд.
   - Вы, должно быть, порядком устали, мисс Уильямс, - сказал он. - Право,
стыдно так задерживать вас, и притом под воскресенье.
   - Это ничего, - ледяным тоном сказала она, и ее пальцы застрекотали еще
проворней.
   - А все виноват  старина  Кэрол.  Он  сегодня  целый  день  болтал  про
политику и не давал никому толком работать.
   - Теперь поздно об этом думать, - сказала Джейни.
   - Да и вообще теперь поздно... смотрите, скоро восемь. Я уже  пропустил
свидание со своей  возлюбленной...  или  почти  пропустил.  Ведь  вы  тоже
заставляете кого-нибудь ждать, мисс Уильямс, не так ли?
   - Нет, я просто собиралась пойти к подруге...
   - Да, да, рассказывайте...
   Он так заразительно захохотал, что и она невольно рассмеялась.
   Когда последняя страница была проверена и рукопись вложена  в  конверт,
Джейни поднялась за своей шляпой.
   - Послушайте, мисс Уильямс, закинем все это на почту, а  потом  давайте
закусим вместе.
   Спускаясь в лифте, Джейни собиралась извиниться и ехать домой, но вышло
как-то так, что она этого не сделала, и скоро, вся внутренне трепеща,  она
уже сидела с ним во французском ресторанчике на Эйч-стрит.
   - Ну что вы думаете о "Новой свободе" (*69), мисс  Уильямс,  -  спросил
Джерри Бернхэм, со смехом усаживаясь за стол и  протягивая  карту.  -  Вот
меню... и пусть руководит вами совесть.
   - Право, не знаю, мистер Бернхэм...
   - А я, так, по правде сказать, за  демократов...  По-моему,  Вильсон  -
великий человек. Я всегда за новшества, нет ничего на свете лучше перемен.
Брайан - старый болтливый брюхан, но  и  он  что-нибудь  да  значит,  даже
Джозеф Дэниелс (*70), который потчует моряков  виноградным  соком,  и  тот
идет в счет. Этак, пожалуй, мы и в самом деле добьемся демократии... Может
быть, и без революции обойдемся, как по-вашему?
   Он не дожидался ответов на свои вопросы и  все  болтал  и  смеялся  без
умолку.
   Когда позднее Джейни пыталась рассказать о  происшедшем  Элис,  то  все
сказанное Джерри Бернхэмом уже не казалось ей таким забавным,  ужин  таким
вкусным и весь вечер вообще таким приятным. Элис была очень недовольна.
   - О Джейни, как же ты могла отправиться ночью, и с пьяным,  и  в  такое
место, зная, что я тут на стену лезу от волнения... Ты  знаешь,  у  пьяных
мужчин всегда одно на уме... Как хочешь, но я  считаю,  что  это  с  твоей
стороны бессердечно  и  легкомысленно...  Я  не  думала,  что  ты  на  это
способна.
   - Но, Элис, ведь все было вовсе не так... - повторяла Джейни,  но  Элис
расплакалась и целую неделю ходила с обиженным видом, так что  Джейни  уже
не пыталась заговаривать с нею о  Джерри  Бернхэме.  Это  была  ее  первая
размолвка с Элис, и ей было очень грустно.
   И все же она подружилась с Джерри Бернхэмом. Ему,  казалось,  нравилось
проводить  время  с  ней,  заставляя  ее  выслушивать  свою   беспрерывную
болтовню. Даже перестав работать у "Дрейфуса и Кэрола", он иногда  заходил
за ней в субботу после занятий и водил ужинать к Кэйту. Джейни,  пригласив
Элис, попробовала было устроить пикник в парке Рок-Крик, но он вышел не из
удачных. Джерри угощал  девушек  чаем  на  "Старой  мельнице".  Он  теперь
работал в техническом  журнале  и  еженедельно  давал  фельетон  в  газете
"Нью-Йорк   сан".   Он   шокировал   Элис,   утверждая,   что    Вашингтон
просто-напросто выгребная яма и скучища тут непролазная, что сам он  гниет
здесь и что большинство вашингтонцев или уже превратились в  живых  мумий,
или ссохлись по меньшей мере от макушки до плеч. После того как он  усадил
их в вагон, Элис на обратном пути в  Джорджтаун  решительно  заявила,  что
молодой Бернхэм не из  тех  юношей,  с  которыми  может  вести  знакомство
порядочная девушка.  Джейни,  довольная  вечером,  откинулась  на  сиденье
открытого вагона и, следя, как скользят мимо  деревья,  по-летнему  одетые
девушки, мужчины в соломенных шляпах, почтовые ящики, освещенные  витрины,
сказала:
   - Но, Элис, ведь он такой умный... Я так люблю остроумных людей,  а  ты
разве не любишь, Элис?
   Элис не отвечая, только поглядела на нее и сокрушенно покачала головой.
   В тот же день к вечеру они пошли в джорджтаунскую  больницу,  навестить
Папочку. Это было ужасно. Мамочка, и Джейни, и доктор,  и  сиделка  -  все
знали, что у него рак мочевого пузыря и что он не жилец на этом свете,  но
они не смели признаться в этом даже самим себе. Они только перевели его  в
отдельную палату, где ему было спокойнее. Все это  стоило  уйму  денег,  и
пришлось перезаложить дом.  Уже  истрачены  были  все  сбережения  Джейни,
которые она держала на собственной книжке про черный день. В этот  раз  им
пришлось ждать очень долго. Когда появилась  наконец  сиделка  с  покрытым
полотенцем стеклянным урильником в руках, Джейни вошла к отцу одна.
   - Хелло, Папочка, - сказала она с принужденной улыбкой. Ее  тошнило  от
запаха дезинфекции. В открытое окно вливался теплый воздух от  провяленных
солнцем  деревьев,  сонные  звуки  воскресного  вечера,  карканье  вороны,
отдаленный шум улицы. Лицо у Папочки  было  исхудалое  и  перекошенное  на
сторону. Большие,  совсем  поседевшие  усы  жалостно  распушились.  Джейни
чувствовала, что любит его больше всех на свете.
   Голос его был слаб, но отчетлив.
   - Ну, Джейни, плохи мои дела, видно, пора мне  на  слом,  и  теперь  уж
отсюда мне одна дорога... ну да ты знаешь лучше меня, эти сукины дети  мне
ничего не хотят говорить... Слушай, расскажи  мне  о  Джо,  он  ведь  тебе
пишет, я знаю. Эх, и зачем только он поступил во флот, без  протекции  там
не пробьешься, но я рад, что он пошел в море, берет  пример  с  меня...  В
старые времена, мне еще двадцати не было, а я уже трижды обогнул мыс Горн.
Это, понимаешь, было еще  до  того,  как  я  пришвартовался  к  буксирному
делу... По тут, лежа один, я поразмыслил, что Джо сделал то же,  что  и  я
когда-то: видно, в отца пошел, ну я и рад этому. О нем-то я  не  забочусь,
только  вот  хотелось  мне,  чтобы  вы,  девочки,   повыходили   замуж   и
пристроились. Мне было бы легче. Не доверяю я теперешним девчонкам: юбочки
по колено, ну и все прочее.
   Глаза Папочки, еле теплившиеся холодеющим блеском, от  которого  у  нее
сжалось горло, когда она попробовала  заговорить,  медленно  скользили  по
ней.
   - Я думаю, что сумею о себе позаботиться, - сказала она.
   - Прежде тебе надо позаботиться обо мне. Я из сил выбивался  ради  вас.
Все вы были у меня под крылом и знать не знали, что такое жизнь, а  теперь
вы меня сплавили умирать в больницу.
   - Но, Папочка, ты ведь сам говорил, что лучше лежать там, где за  тобой
будет постоянный уход.
   - Ну да, но не нравится мне эта сиделка, она очень груба со мной...  Ты
скажи там в конторе, Джейни.
   Она почувствовала облегчение, когда пришло время уходить.  Они  с  Элис
молча шагали по улице. Наконец Джейни сказала:
   - Бога ради, Элис, не дуйся на меня. Если бы ты знала, как  я  все  это
ненавижу... О боже, я хотела бы...
   - Что ты хотела бы, Джейни?
   - Ах, не знаю.
   В это лето июль выдался жаркий, в конторе работа  шла  под  непрерывное
гудение электрических  вентиляторов,  воротнички  у  мужчин  размякали,  а
девушки густо штукатурились пудрой; один мистер  Дрейфус  по-прежнему  был
свеж и одет с иголочки, словно прямо с модной картинки.
   Тридцать первого, когда Джейни после работы  сидела  за  своим  столом,
собираясь с духом, чтобы выйти на пышущие зноем  улицы,  в  комнату  вошел
Джерри Бернхэм. Рукава рубашки были у него засучены выше локтя, полотняные
брюки безукоризненно выглажены, пальто через руку. Он осведомился у нее  о
здоровье отца и заявил, что весь взбудоражен вестями  из  Европы  и  хочет
пригласить ее ужинать, чтобы с кем-нибудь отвести душу.
   -  Я  на  машине  Бегса  Делана,  правда,   у   меня   нет   шоферского
свидетельства, но я думаю, что мы проскользнем мимо постов  на  Спидуэй  и
хоть немного освежимся.
   Она собиралась отказаться, потому что условилась ужинать  дома  и  Элис
всегда так дуется после ее встреч с Джерри, но он видел,  что  ей  хочется
прокатиться, и настоял на своем.
   Они вдвоем уселись на  переднем  сиденье  "форда",  а  пальто  закинули
назад. Они прокатились раз  по  Спидуэй,  но  асфальт  был  горяч,  словно
противень. Деревья и бурая медленная вода реки прели в густеющих сумерках,
словно томящееся в чугуне  тушеное  мясо  с  овощами.  Они  изнемогали  от
жаркого дыхания мотора. Джерри, весь раскрасневшись, говорил без умолку  о
назревающей в Европе войне и о том, что это  будет  концом  цивилизации  и
сигналом к мировой пролетарской революции, и как ему на все наплевать, и с
какой радостью он ухватился бы за первую возможность бежать из Вашингтона,
где он пропивает свои мозги и где к тому же жара и скука  и  нужно  давать
отчет о сессии Конгресса, и как он устал от женщин, которые ждут  от  него
только денег и развлечений или брака  или  еще  черт  знает  чего,  и  как
освежают и успокаивают его встречи с Джейни, которая так на них не похожа.
   Было слишком жарко, и, отложив катание  на  более  позднее  время,  они
поехали к "Виллару" закусить. Он настоял именно на "Вилларе", потому  что,
говорил он, карманы у него набиты деньгами, он  все  равно  их  как-нибудь
растранжирит, а Джейни была  очень  смущена,  потому  что  ей  никогда  не
приходилось  бывать  в  большом  отеле  и  она  чувствовала,   что   одета
недостаточно хорошо, и она сказала ему, что боится шокировать  его,  а  он
смеялся и уверял,  что  это  невозможно.  Они  сидели  в  большой  длинной
раззолоченной столовой, и Джерри заметил, что  зала  напоминает  торг  для
миллионеров, и официант был очень предупредителен, и Джейни никак не могла
решить, что ей выбрать по  большой  печатной  карте,  и  наконец  заказала
салат, и Джерри убедил ее выпить имбирной шипучки, уверяя, что это освежит
ее, и, выпив бокал,  она  показалась  себе  легкомысленной,  долговязой  и
неуклюжей. Она затаив дыхание слушала его, с тем  же  чувством,  с  каким,
бывало, плелась вслед за Джо и Алеком  к  трамвайному  парку,  когда  была
маленькой.
   После ужина они опять поехали кататься, и Джерри стал спокойнее, а  она
чувствовала себя принужденно и не знала, что сказать. Они выехали за город
по Род-Айленд-авеню и завернули назад  мимо  Дома  ветеранов.  Нечем  было
дышать, и уличные фонари глазастыми близнецами утомительно  мелькали  мимо
по обеим сторонам  улицы,  выхватывая  из  тьмы  куски  влажных  замерзших
деревьев. Даже за городом на холмах не ощущалось ни дуновения.
   На темных дорогах без фонарей было лучше. Джейни  потеряла  способность
определять направление и откинулась  на  подушки,  изредка  вдыхая  свежую
струю с какого-нибудь несжатого поля или рощицы. Потом  легкий  прохладный
туман с болота окутал дорогу, и Джерри вдруг остановил машину, нагнулся  к
ней и поцеловал в губы. Сердце у  нее  бешено  заколотилось.  Ей  хотелось
сказать ему, чтобы он этого не делал, и она не могла.
   - Я не хотел, но это сильнее меня, - шептал  он,  -  от  этой  жизни  в
Вашингтоне становишься тряпкой... А может быть, я и люблю вас,  Джейни,  я
не знаю... Давайте пересядем на заднее сиденье, там прохладней.
   Слабость, зародившаяся где-то глубоко внутри, волной охватила ее. Когда
она ступила на подножку, он обнял ее. Она уронила  голову  ему  на  плечо,
прижала губы к  его  шее.  Его  руки,  сжавшие  ей  плечи,  обжигали,  она
чувствовала его ребра сквозь его рубашку.  Голова  у  нее  закружилась  от
резкого запаха табака, спирта и мужского пота. Его ноги стали  прижиматься
к ее ногам. Она вырвалась и скользнула в автомобиль. Она вся  дрожала.  Он
последовал за ней.
   - Нет, нет, - твердила она.
   Он сел рядом, обняв ее за талию.
   - Давайте закурим, - сказал он дрожащим голосом.
   Папироса заняла ее внимание и как-то сравняла их. Два зернистых красных
огонька тлели почти рядом,
   - Джерри, я вам нравлюсь?
   - Я без ума от вас, крошка.
   - Так значит, вы?..
   - Женился бы на вас?.. А почему бы и нет? Не знаю... Будем считать, что
мы помолвлены.
   - Так значит, вы хотите, чтобы я за вас вышла замуж?
   - Пожалуй... но неужели вы не понимаете?.. такая ночь... и этот запах с
болота. Бог мой, я все бы на свете отдал, чтобы вы были моей.
   Они докурили папиросы. Долго сидели, не говоря ни слова. Волосы на  его
обнаженной руке щекотали ей руку выше локтя.
   - Меня заботит мой брат, Джо... Он во флоте, Джерри, и я боюсь, как  бы
он не дезертировал... Мне  кажется,  он  бы  вам  понравился,  изумительно
играет в бейсбол...
   - Почему это вы о нем вспомнили? Разве вы  и  ко  мне  так  относитесь?
Любовь - это же замечательная штука, неужели  вы  не  понимаете,  что  это
вовсе не то, что вы чувствуете к брату?
   Он положил руку ей на колено. Она чувствовала в темноте его взгляд.  Он
склонился  к  ней  и  нежно  поцеловал  ее.  Ей   нравилось   это   нежное
прикосновение его губ. Она  поцеловала  их.  Она  погружалась  в  столетия
топкой, удушливой ночи. Его горячая грудь  давила  ей  груди,