ельник,  и  народу  было
немного. Чарли разок-другой скатился  с  гор  и  спросил  молодого  парня,
который пускал вагонетки, нельзя ли ему здесь пристроиться.
   Парень предложил ему подождать хозяина  аттракциона  Свенсона,  который
должен был прийти к закрытию в одиннадцать; возможно, что  ему  нужен  еще
один подручный. Парня звали Эд Уолтерс, и он сказал, что  работа  не  ахти
какая выгодная, но что Свенсон ничего себе малый; он даром прокатил  Чарли
еще несколько раз, чтобы показать ему, как работают горки, и  угостил  его
содовой прямо из бутылки и всячески подбадривал его в ожидании хозяина. Он
уже второй год работал в этом деле, у него была острая  лисья  мордочка  и
многоопытный вид.
   Сердце у Чарли отчаянно заколотилось, когда большой поджарый мужчина  с
жесткими рыжеватыми волосами подошел к билетной будке и стал  подсчитывать
дневную выручку. Это был Свенсон. Он осмотрел Чарли  с  головы  до  ног  и
сказал, что возьмет его на испытание,  сроком  на  неделю,  но  что  здесь
приличный семейный увеселительный сад и он не потерпит никаких вольностей,
и велел приходить на следующее утро к десяти часам.  Чарли  распрощался  с
Эдом Уолтерсом и едва поспел на последний пароходик и последний трамвай  в
город. Когда он сошел с трамвая, было слишком поздно идти за  чемоданом  в
камеру хранения багажа; тратить деньги на комнату или ночевать у Джима ему
не хотелось, и он устроился на ночлег на  скамье  перед  самым  Сити-холл.
Ночь была теплая, и ему было приятно, что он ночует на скамье под открытым
небом, словно заправский бродяга. Но дуговые фонари светили  ему  прямо  в
глаза, и он побаивался полиции; было бы чертовски  некстати  попасться  за
бродяжничество и  потерять  работу  в  парке.  Когда  он  проснулся,  едва
рассветало, и у него зуб на  зуб  не  попадал  от  холода.  Фонари  тускло
моргали розоватым светом на  бледной  лимонно-желтой  полосе  рассвета,  и
большие дома  делового  квартала  глядели  рядами  черных  пустых  окон  и
казались странными, серыми и заброшенными.  Чтобы  разогнать  застоявшуюся
кровь, он несколько раз прошелся взад и вперед, гулко стуча  каблуками  по
тротуару.
   Он отыскал киоск, где ему за пять центов отпустили чашку кофе  с  двумя
пончиками, и на первом трамвае отправился на озеро Миннетопка.  Был  яркий
солнечный день, с севера тянул свежий  ветер.  Озеро  было  ярко-синее,  и
стволы берез  на  берегу  ярко-белые,  и  листочки  трепыхались  на  ветру
зелено-желтые на фоне темной хвои и темной синевы неба. Чарли никогда  еще
не видел места красивее. Греясь на солнце и подремывая, он  долго  прождал
на пароходной пристани. Когда он переправился  на  остров,  парк  был  еще
заперт; в ярком  утреннем  свете  закрытые  ставни  балаганов  и  ларьков,
неподвижные красные и синие вагонетки американских горок  -  все  казалось
заброшенным и жалким. Чарли  побродил  вокруг  ограды,  но  глаза  у  него
слипались, ноги ныли, чемодан оттягивал руку, и  он  присмотрел  местечко,
укрытое стеной от ветра, улегся на самом  припеке  на  прогретую  сосновую
хвою и сейчас же заснул, подложив под голову чемодан.
   Он проснулся в испуге. На его часах было  одиннадцать.  Сердце  у  него
замерло, и внутри все  похолодело.  Какой  срам  -  проспать  свою  первую
службу. Свенсон, сдвинув  на  затылок  соломенную  шляпу,  сидел  в  кассе
американских горок. Он ни словом не обмолвился  насчет  опоздания.  Просто
велел Чарли снять пиджак и помочь механику Макдональду смазать мотор.
   Чарли проработал у Свенсона все лето до самого сентября, когда закрылся
парк. Они вместе с Эдом Уолтерсом и итальянцем Спаньоло жили  в  маленьком
бараке в "Эксельсиоре".
   В соседнем бараке жил Свенсон и шесть его  дочерей.  Жена  его  умерла.
Старшая дочь, Анна, лет тридцати,  служила  кассиршей  парка,  еще  две  -
официантками в отеле "Тонка Бэй", а остальные учились в школе и  нигде  не
работали. Все сестры были высокие  румяные  блондинки.  Чарли  влюбился  в
младшую, Эмиску, свою сверстницу. Они устроили себе мостки  и  трамплин  и
купались все вместе. Чарли все лето ходил в майке,  брюках  цвета  хаки  и
сильно загорел. Эд ухаживал за сестрой Эмиски,  Зоной,  и  после  закрытия
парка они вчетвером отправлялись кататься  на  лодке,  особенно  в  теплые
лунные ночи. Вина они с собой не брали, но с ними  всегда  был  патефон  и
вволю папирос, и можно было целоваться и возиться на дне лодки, Воротясь в
свой барак, Эд и Чарли обыкновенно находили Спаньоло уже  спящим  и  шутки
ради пускали майских  жуков  ему  под  простыню,  и  тот  чертыхался  и  с
проклятиями барахтался по кровати.  Эмиска  мастерски  варила  тянучки,  и
Чарли с ума по ней сходил, и ему казалось, что он ей нравится.  Она  учила
его целоваться, и ерошила ему волосы, и по-кошачьи ластилась  к  нему,  но
никогда не позволяла ему заходить слишком далеко, да он и сам бы этого  не
сделал. Раз ночью они все вчетвером отправились гулять в лес за поселком и
развели костер под сосной над  обрывом.  Они  сидели  вокруг  огня,  грели
маршмэллоу (*160), рассказывая страшные истории. С ними были одеяла, и  Эд
умел  делать  постель  из  стеблей  болиголова,  и  все  четверо  укрылись
одеялами, и щекотали друг друга, и возились,  и  долго  не  могли  уснуть.
Часть ночи Чарли лежал между обеими девушками, и они тесно  прижимались  к
нему, и он был страшно возбужден, и не мог  заснуть,  и  боялся,  что  они
заметят.
   Он научился танцевать и играть в покер, и,  когда  наступила  осень,  в
кармане у него не было ни цента, но зато,  утешал  он  себя,  лето  прошло
превосходно.
   Вместе с Эдом он снял комнату в Сент-Поле. Он  получил  место  младшего
механика в мастерских Северной Тихоокеанской железной дороги и зарабатывал
хорошие деньги. Он научился работать на электрическом  токарном  станке  и
стал посещать вечерние курсы подготовки на гражданского инженера.  Эду  не
везло с работой, только  изредка  перепадало  ему  несколько  долларов  за
подноску  шаров  в  кегельбане.  По  воскресеньям  они  часто  обедали   у
Свенсонов. Мистер Свенсон содержал теперь маленькое кино "Лиф Эриксон"  на
4-й стрит, но дела у него шли неважно. Он считал делом решенным,  что  оба
юноши помолвлены с его младшими дочерьми, и с  радостью  принимал  их.  По
субботам Чарли водил Эмиску в оперетку  и  в  китайский  ресторанчик,  где
попозднее можно было и потанцевать, и тратил на это  и  на  угощение  уйму
денег. На рождество он подарил ей кольцо со своим вензелем, и после  этого
она согласилась считаться его невестой. Вернувшись домой  после  прогулки,
они подолгу сидели в гостиной Свенсонов, целуясь и обнимаясь.
   Ей, видимо, нравилось раздразнить его, а потом увернуться, и поправлять
прическу, и подкрасить губы, и убежать наверх, и он слышал,  как  она  там
хихикает с сестрами. А он ходил взад и  вперед  по  гостиной,  где  горела
всего одна затененная абажуром лампа,  и  чувствовал,  что  нервы  у  него
натянуты до отказа. Он не знал, что ему  делать.  Он  не  хотел  жениться,
потому что это помешало бы ему повидать свет и  продолжать  подготовку  на
гражданского инженера. Холостые парни из мастерской ходили в  поселок  или
знакомились на улице  с  проститутками,  но  Чарли  боялся  заразиться,  и
времени у него после вечерних курсов не оставалось, да,  кроме  того,  ему
нужна была только Эмиска.
   Жадно поцеловав ее последний раз и все еще чувствуя ее язык в своем рту
и запах ее волос и вкус ее рта, он уходил, и по дороге у  него  звенело  в
ушах, и он еле шел, слабый и разбитый; добравшись  до  кровати,  он  не  в
состоянии был заснуть и ворочался всю ночь, думая, что сойдет с ума, и  Эд
ворчал на него с другого конца кровати, спрашивая, скоро ли он,  черт  его
побери, даст ему спать.
   В феврале у Чарли заболело горло, и доктор, к  которому  он  обратился,
сказал, что это дифтерит, и отправил его в больницу.  После  прививки  ему
несколько дней было очень плохо. Когда он стал поправляться, его навестили
Эд и Эмиска. Они сидели на краешке его кровати,  и  ему  приятно  было  их
видеть. Эд был расфранчен и сообщил, что перешел на новую работу  и  много
зарабатывает, но не сказал, что это за работа. Чарли показалось, что Эд  с
Эмиской очень подружились за время его болезни, но  он  не  видел  в  этом
ничего дурного.
   Соседнюю койку  занимал  некий  Михельсон,  тощий  седой  старик,  тоже
поправлявшийся после дифтерита. Он эту зиму проработал в скобяной лавке  и
сильно нуждался. Несколько лет назад он  был  фермером  в  Айове,  но  ряд
неурожаев разорил его, банк подал ко взысканию и отобрал у  него  ферму  и
потом ему же предложил арендовать ее, но он сказал, будь он проклят,  если
станет работать на кого-нибудь, он смотал удочки и перебрался в  город,  и
тут ему, пятидесятилетнему старику с женой и тремя ребятишками  на  руках,
надо опять начинать все сначала.  Он  горой  стоял  за  Боба  Лафоллета  и
придерживался мнения, что банкиры  Уолл-стрита  составили  заговор,  чтобы
захватить власть в свои руки и править страной за счет разорения фермеров.
Тонким всхлипывающим голосом он говорил  весь  день  не  переставая,  пока
сиделка  не   заставляла   его   замолчать,   о   Лиге   беспартийных,   и
Рабоче-фермерской партии, и о будущем великого Северо-Запада, и о том, что
рабочим и фермерам надо держаться вместе и выбирать  честных  людей  вроде
Боба Лафоллета. Чарли этой осенью записался в местный  отдел  Американской
федерации труда, и рассказы Михельсона, прерываемые приступами всхлипов  и
кашля, волновали его и заставляли задумываться о политике. Он решил больше
читать газеты и быть в курсе того, что делается на  свете.  А  то  с  этой
войной и прочей заварухой, кто знает, что может случиться.
   Когда Михельсона пришли проведать жена и дети, он познакомил их с Чарли
и сказал, что лежать  рядом  с  таким  умным  молодым,  человеком  -  одно
удовольствие, не замечаешь, что болен. Чарли стало не по  себе,  когда  он
разглядел, какие они исхудавшие и бледные и как легко они одеты, а  погода
стояла такая холодная. Он выписался  из  больницы  раньше  Михельсона,  и,
когда нагнулся пожать его иссохшую, костлявую  руку,  тот  сказал  ему  на
прощание:
   - Почитайте Генри Джорджа (*161), молодой  человек,  слышите?  Вот  кто
знает, чем помочь делу, и по-настоящему знает, черт его побери.
   Чарли так приятно было шагать по занесенной снегом улице и чувствовать,
как сухой колючий ветер выдувает запах йода и больничной  палаты,  что  он
сейчас же позабыл напутствие старика.
   Первым долгом он направился к Свенсонам. Эмиска спросила  его,  где  Эд
Уолтерс. Он сказал, что еще не был дома и не знает.  Казалось,  ее  что-то
беспокоит, и он удивился этому.
   - А разве Зона не знает? - спросил он.
   - Ну, Зона завела нового поклонника и только о нем и думает.
   Потом она улыбнулась ему, погладила его  руку  и  приласкала  его;  они
уселись на диван, и она достала пирожное собственного изготовления,  и  он
не выпускал ее руки, и поцелуи были совсем липкие, и Чарли  был  счастлив.
Когда пришла старшая сестра, она разахалась, как он  исхудал,  и  сказала,
что теперь его надо  откармливать  и  чтобы  он  остался  ужинать.  Мистер
Свенсон сказал, чтобы он приходил каждый вечер к ужину, пока он совсем  не
поправится. После ужина они в гостиной играли в карты и прекрасно  провели
время.
   Придя домой, Чарли в передней встретил хозяйку. Она  сказала,  что  его
товарищ скрылся,  не  заплатив  за  квартиру,  и  если  он  сейчас  же  не
расплатится за обоих, то она не пустит его в комнату. Он долго убеждал  ее
и сказал, что пришел прямо из больницы, и в конце концов  она  согласилась
держать его еще неделю. Она была полная незлобивая женщина с морщинками на
щеках и в желтом ситцевом переднике со множеством кармашков.  Когда  Чарли
поднялся к себе в комнату, где он с Эдом прожил всю зиму,  ему  показалось
там ужасно холодно и одиноко. Он улегся в ледяную постель  и  лежал,  весь
дрожа, чувствуя себя слабым и маленьким, готовый  заплакать  и  не  находя
объяснения, почему Эд скрылся, не оставив ему ни строчки, и почему  Эмиска
так странно посмотрела на него, когда он сказал, что ничего  не  знает  об
Эде.
   На другое утро он пошел в мастерские и получил прежнюю работу, хотя  он
так  ослабел,  что  толку  от  него  было  мало.  Мастер  отнесся  к  нему
сочувственно и сказал, чтобы первые дни он не слишком  надрывался,  но  за
время болезни заплатить  не  захотел,  потому  что  Чарли  не  был  старым
служащим и не взял удостоверения у фабричного доктора. Вечером Чарли пошел
в кегельбан, где обычно подрабатывал Эд. Буфетчик сказал, что Эд смылся  в
Чикаго после большого скандала с кражей каких-то часов.
   - А по мне, оно и лучше, скатертью дорога, - сказал он. - У этого парня
повадки большого мерзавца.
   Пришло письмо  от  Джима;  брат  писал,  что  мама  пишет  из  Фарго  и
беспокоится о нем и что Чарли не мешало бы пойти проведать их,  и  вот  он
наконец собрался и пошел к Фогелям в ближайшее воскресенье. Увидев  Джима,
он первым делом сказал, что вся  эта  история  с  "фордом"  просто  глупое
мальчишество, и они пожали друг другу руки, и Джим сказал, что  это  давно
забыто, и никто слова не скажет, и чтобы Чарли оставался с  ними  обедать.
Обед был прекрасный,  и  пиво  прекрасное.  Малыш  Джима  такой  занятный;
забавно подумать, что он  теперь  дядя;  даже  Хедвиг  не  казалась  такой
сварливой. Гараж давал хороший доход, и старый Фогель предполагал  закрыть
конюшню и уйти на покой. Когда  Чарли  рассказал,  что  посещает  вечерние
курсы, старик Фогель стал внимательно прислушиваться к его словам.  Кто-то
упомянул имя Лафоллета, и Чарли сказал, что это великий человек.
   - Напрасно бить феликий шеловьек,  когда  идешь  по  лошной  дорога,  -
сказал старый Фогель, обсасывая пивную  пену  с  усов.  Он  отхлебнул  еще
глоток из своей кружки  и  посмотрел  на  Чарли  поблескивавшими  голубыми
глазами. - Но это нишего, это всегда так в нашапье... мы  еще  стеляем  из
теня социалиста.
   Чарли вспыхнул и сказал:
   - Ну, я в этом плохо разбираюсь.
   И тетушка Гартман положила ему на тарелку еще порцию зайца с  лапшой  и
картофельным пюре.
   Однажды холодным мартовским вечером он повел Эмиску смотреть  "Рождение
нации" (*162). От картин сражений, от музыки и фанфар их бросало то в жар,
то в холод. У обоих выступили слезы, когда два главных  героя  встретились
на поле битвы и умерли на поле битвы друг у друга  в  объятиях.  Когда  на
экране появился ку-клукс-клан, Чарли тесно прижал ногу к  ноге  Эмиски,  а
она так глубоко впилась ему ногтями в колено, что ему стало больно.  Когда
они вышли, Чарли заявил, что, ей-богу,  поедет  в  Канаду,  и  поступит  в
армию, и отправится в Европу поглядеть на великую войну.  Эмиска  сказала,
чтобы он не дурил, а потом как-то странно посмотрела на него  и  спросила,
уж не за англичан ли он. Он сказал, что ему все равно, кто  возьмет  верх,
потому что, кто бы ни победил, в выигрыше останутся одни банкиры.
   - Ах, это все так ужасно, - сказала она. -  Не  будем  об  этом  больше
говорить.
   Когда они вернулись к Свенсонам, мистер Свенсон сидел  в  гостиной  без
пиджака и читал газету. Он встал и, озабоченно нахмурясь, пошел  навстречу
Чарли, видимо собираясь ему что-то сказать, но Эмиска покачала головой. Он
пожал плечами и вышел из комнаты. Чарли спросил Эмиску, что это старик так
хмурится. Она порывисто обхватила его, положила  ему  голову  на  плечо  и
разразилась рыданиями.
   - В чем дело, кисонька, ну в чем же дело, кисонька? -  бормотал  он.  А
она все плакала и плакала, пока слезы не потекли у него по щеке и по  шее,
тогда он сказал: - Ну перестань же, ради бога, кисонька. Ты мне  испортишь
воротничок.
   Она тяжело опустилась на диван, и видно было,  что  она  изо  всех  сил
старается удержаться от слез. Он сел рядом с ней и стал гладить  ее  руку.
Вдруг она вскочила и выбежала на середину комнаты. Он потянулся  обнять  и
приласкать ее, но она оттолкнула его.
   - Чарли, - сказала она жестким, натянутым тоном,  -  мне  надо  сказать
тебе... у меня, вероятно, будет ребенок.
   - Да ты что, рехнулась? Ведь я же никогда...
   - Ну значит, другой... Господи, я убью себя.
   Чарли взял ее за руки и усадил на диван.
   - Успокойся и скажи толком, в чем дело.
   - Побей меня, - истерически хохотала Эмиска, - ну бей, бей кулаком!
   Чарли весь как-то обмяк.
   - Да говори же, в чем дело, - сказал он. - Неужели Эд? Быть не может.
   Она подняла на него испуганные глаза, ее лицо по-старушечьи осунулось.
   - Нет, нет... это  вот  как...  Понимаешь.  У  меня  уже  второй  месяц
задержка, и, знаешь, я ничего не понимаю в этом  и  спросила  Анну,  и  та
сказала, что у меня, наверное, будет ребенок и  что  нам  надо  непременно
сейчас же пожениться, и надо было  ей,  паршивке,  наябедничать  обо  всем
папе, и я не могла сказать ему, что это не ты... Они,  понимаешь,  думают,
что это ты, и папа говорит, что раз уж пошла теперь такая молодежь, что же
делать, и надо только нам пожениться, и я думала, что не проговорюсь, и ты
бы никогда не узнал, но, милый, я не могла не сказать тебе.
   - А, черт, - еле выговорил Чарли. Он смотрел на розовые цветы и бахрому
абажура стоявшей возле него на столе лампы, и на бахромчатую  скатерть,  и
на собственные ботинки, и на розы, вышитые на ковре. - Как же это?
   - Это случилось, когда ты лежал в больнице,  Чарли.  Мы  выпили  ужасно
много пива, и он повез меня в отель. Просто я  скверная,  вот  и  все.  Он
швырял деньгами, и мы поехали в такси, и я, должно быть, с ума сошла. Нет,
просто я скверная женщина, вот и все, Чарли. Я встречалась  с  ним  каждый
вечер, пока ты лежал в больнице.
   - Так кто же это? Эд?
   Она кивнула и потом спрятала лицо и снова заплакала.
   - А, сукин сын, сволочь поганая, - повторял Чарли. Она вся съежилась на
диване и закрыла лицо руками.
   - Он удрал в Чикаго... А, мерзавец, - сказал Чарли.
   Ему хотелось скорее вон отсюда на воздух. Он схватил шляпу и  пальто  и
стал торопливо одеваться. Тогда она вскочила с дивана и бросилась  ему  на
грудь. Она прижалась к нему, и руки ее крепко обнимали его шею.
   - Честное слово, Чарли, я все время любила тебя. Мне казалось, что  это
ты.
   Она поцеловала его в губы. Он оттолкнул ее, но чувствовал себя слабым и
усталым и подумал о том, что возвращаться домой надо по такому  холоду,  и
дома ждет ледяная постель, и потом, черт возьми, в чем дело? И он  сбросил
пальто и шляпу. Она целовала и ласкала его и заперла дверь в  гостиной,  и
они обнимались на диване, и она позволила ему делать все,  что  он  хотел.
Потом, немного погодя, она зажгла свет  и  оправила  платье  и  у  зеркала
привела в порядок прическу и пригладила ему,  как  сумела,  волосы,  и  он
перевязал галстук, они осторожно отперли дверь, и она пошла в  переднюю  и
позвала  отца.  Ее  лицо  разрумянилось,  и  она  опять   казалась   очень
хорошенькой. Мистер Свенсон и Анна и все девочки были на кухне,  и  Эмиска
сказала:
   - Папа, мы с Чарли через месяц женимся.
   И все сказали: поздравляю.  Все  девочки  поцеловали  Чарли,  а  мистер
Свенсон принес бутылку виски, и все выпили, и Чарли пошел домой,  чувствуя
себя словно побитая дворняга.
   В  мастерской  работал  один  парень,  Гендрикс,  по-видимому   человек
бывалый. Чарли на следующий день  спросил  его,  нет  ли  какого  средства
против беременности, и тот сказал, что знает  рецепт  таких  пилюль,  и  в
самом деле на другой день принес рецепт, но предупредил Чарли не  говорить
аптекарю, для чего он их берет. Был как  раз  день  получки,  и  Гендрикс,
освободившись, зашел к Чарли и спросил, удалось  ли  ему  достать  пилюли.
Коробочка уже лежала у Чарли  в  кармане,  и  он  собирался  в  этот  день
пропустить вечерние курсы  и  отнести  пилюли  Эмиске.  Но  сперва  они  с
Гендриксом завернули  выпить.  Он  не  любил  чистого  виски,  и  Гендрикс
посоветова