дернуть нам в самом деле покормиться?
   - Идет. Я и вчера не ел... Меня зовут Джордж Холл. Ребята прозвали Айк.
Я, собственно, не настоящий бродяга. Просто захотелось свет поглядеть.
   - Боюсь, что и мне придется свет поглядеть,  -  сказал  Фейни.  -  Меня
зовут Мак-Крири. Из Чи (*30). Но родился я много восточное,  в  Мидлтауне,
штат Коннектикут.
   Когда они распахнули дверь в буфет железнодорожного общежития,  в  лицо
им ударил запах жареной грудинки, кофе и порошка от насекомых. Большезубая
белокурая женщина окликнула их скрипучим голосом и очистила для них место.
   - А вы где, ребята, работаете? Что-то я вас раньше тут не видала.
   - Я работал на лесопилке, - сказал Айк.
   - Рассказывай. Лесопилка уже две  недели  как  стала,  после  того  как
управляющий пустил себе пулю в лоб.
   - Да что ты мне-то говоришь, будто я не знаю?
   - Ну а все-таки вам бы лучше заплатить вперед.
   - У меня есть деньги,  -  сказал  Фейни,  тыча  ей  в  лицо  долларовую
бумажку.
   -  Ну  коли  у  рас  есть  деньги,  тогда  все  в  порядке,  -  сказала
подавальщица, улыбаясь и показывая длинные желтые зубы.
   - Верно, красавица, расплатимся, как миллионеры, - сказал Айк.
   Они накинулись на кофе с булочками, маисовую кашу и яичницу с салом,  и
к концу завтрака так хохотали над рассказами Фейни  о  доке  Бингэме,  его
жизни и любовных похождениях, что подавальщица осведомилась, не  пьяны  ли
они. Айк шуточками убедил ее принести еще по кружке кофе задаром. Потом он
выудил из кармана две мятые папироски.
   - Держи, Мак.
   - Здесь нельзя курить, -  сказала  подавальщица.  -  Хозяйка  этого  не
потерпит.
   - Ладно, ясные глазки, что ж, мы смотаемся.
   - Да вы что, далеко ли?
   - Я держу на Дулут. Там у меня вся родня.
   - А, так, стало быть, они из зулусов?
   - Чего ты хохочешь, ну да, из Дулута.
   - Какой тут смех, такая родня - да это несчастье.
   - Ты не воображай, что меня этим поддела, голубушка.
   - Стану я на это порох тратить, голубчик.
   Она захихикала и принялась убирать со стола. У нее были большие красные
руки и грубые ногти, побелевшие от кухонной работы.
   - Не найдется у вас газет? Я бы до поезда почитал, что ли.
   - Ладно, я вам раздобуду. Хозяйка получает чикагскую "Америкэн".
   - Вот дело, а то я уже три недели в газету не заглядывал.
   - Я тоже люблю почитать газету, - сказал Мак. -  Любопытно  знать,  что
делается на свете.
   - Сплошь вранье... они все подкуплены большими тузами.
   - Ну а Херст - он ведь за народ.
   - Я и Херсту верю не больше, чем прочей шатии.
   - Читал "Эппил ту ризн"? (*31)
   - Скажи, ты не из социалистов?
   - А то как же. Я работал у  дяди  в  типографии,  пока  процентщики  не
выжили его из дела за то, что он стоял за стачку.
   - Ну? Вот здорово. Лапу, дружище. Представь, я ведь тоже. Слушай,  Мак,
сегодня для меня счастливый день. Не часто встретишь понимающего человека.
   Они вышли из буфета с пачкой  газет  и  расположились  в  сторонке  под
большой сосной. Поднялось и пригрело солнце, большие беломраморные  облака
плыли по небу. Они лежали на спине, положив голову на  красноватые  корни,
одетые корой, словно крокодиловой кожей. Несмотря на  ночной  дождь,  хвоя
под ними была сухая и  теплая.  Перед  ними,  сквозь  заросли  и  просветы
горелого леса, на плешинах которого уже пробивались бледно-зеленые побеги,
проходила одноколейная дорога. Жадно листая, они читали  газеты  недельной
давности и обменивались мнениями.
   - Может быть, начнется в России - это ведь  самая  отсталая  страна,  и
народ там угнетен, как нигде... У нас на мельнице  работал  один  русский,
образованный парень, бежал из Сибири... Я часто с ним толковал...  Вот  он
так и думал. Он говорил, что социальная революция  начнется  в  России,  а
потом распространится по всему свету. Славный был парень. Он, должно быть,
у себя там большие дела делал.
   - А Дядя Тим думал, что начнется в Германии.
   - Начиналось бы прямо у нас, в Америке. Мы уже многого добились...  Нам
остается только стряхнуть тузов.
   - Дядя Тим говорил, что нам в Америке слишком хорошо живется... что  мы
не знаем по-настоящему ни угнетения, ни нужды. Он был раньше фением у себя
в Ирландии до переезда сюда. Вот почему и меня назвали Фениан... Отцу  это
не больно нравилось. Он был у меня не очень-то ярый.
   - Маркса читал?
   - Нет... а хотелось бы.
   - Я тоже не читал, а вот "Взгляд в прошлое" Беллами прочел, после этого
я и стал социалистом.
   - А ну-ка, расскажи, я только было начал читать  его  перед  уходом  из
дому.
   - А это об одном парнишке, который уснул и проснулся в 2000 году,  -  и
социальная революция уже произошла, и все вокруг  уже  по-социалистически:
нет ни тюрем, ни бедности, и никто сам на себя не  работает,  и  никто  не
может изловчиться и стать богатым купонщиком или фабрикантом,  а  рабочему
классу очень хорошо живется.
   - Вот я так и думал... ведь это рабочие все делают,  им  и  должно  все
принадлежать, а не этим бездельникам.
   - Только б разделаться с капиталистической системой, и с трестами, и  с
махинациями Уолл-стрита - все бы так и было.
   - Ну?
   - Конечно, надо  только,  чтобы  объявили  всеобщую  стачку  и  рабочие
отказались работать на хозяйчиков...  Право  слово,  если  бы  только  все
поняли, как это чертовски легко. Но большие тузы держат в руках все газеты
и не допускают рабочих к знанию.
   - Я знаком с  печатным  делом,  здорово  работаю  на  линотипе...  Черт
возьми, может быть, когда-нибудь пригодится.
   Мак встал. Его так и подмывало. Облака прикрыли солнце, но внизу, вдоль
железнодорожного  пути,  тощий   перелесок   весь   искрился   на   солнце
золотисто-зеленым блеском молодой березовой листвы.  Кровь  в  нем  словно
огнем охватило. Он стоял, расставив ноги, и смотрел вдоль железнодорожного
пути. Далеко,  на  повороте,  показалась  дрезина  с  путевой  командой  -
крошечное  пятно  коричневого  с  темно-синим.   Он   смотрел,   как   оно
приближалось. Красное пятнышко флага  мелькало  на  передке  дрезины;  оно
увеличивалось, ныряя в полосы тени, вырастая и резче  выделяясь  в  пятнах
солнечного света.
   - Слушай, Мак, если мы думаем тут грузиться, так сейчас нам не надо  им
глаза мозолить: на этом участке полно дорожных сыщиков.
   - Ладно.
   Они отошли шагов на полтораста в сторону  от  дороги,  в  рощу  молодых
сосен и березняка. У большого замшелого пня  Мак  остановился  помочиться.
Светло-желтая струйка, блеснув на солнце,  сразу  впитывалась  в  пористую
массу прелого листа и гнилушек. Он был счастлив. Он пхнул пень ногою. Пень
был гнилой. Нога прошла насквозь, и легкая пыль, как дым, поднялась от пня
и стала оседать на ближайшую осиновую поросль.
   Айк уселся на поваленный ствол и ковырял в зубах березовой щепкой.
   - Слушай, Мак, ты был на побережье?
   - Нет.
   - А хочешь?
   - Само собой.
   - Ну, так двинем оба в Дулут... Я там побуду малость, повидаю старуху -
понимаешь, три месяца не  видались.  Потом  мы  захватим  уборку  пшеницы,
подработаем, а к осени доберемся до Фриско и  Сиэтла.  Мне  говорили,  что
там, в Сиэтле, хорошие вечерние школы. Я, понимаешь, хочу поучиться. А  то
ни хрена не знаю.
   - Идет.
   - А ты в товарный на ходу скакал, на крыше багажных ездил?
   - Да нет, ни разу.
   - Ну ничего. Ты только смотри на меня и делай то же. Сойдет.
   Со стороны полотна послышался гудок паровоза.
   - Это проходит поворотом номер третий... Мы его  накроем  как  раз  при
выходе со станции. И он нас сегодня же доставит в Макино-Сити.
   К вечеру того же дня, продрогшие и окоченевшие, они  в  поисках  приюта
забрели под навес пароходной пристани  в  Макино-Сити.  Все  пряталось  за
надвигавшимся с озера туманом, пронизанным дождевыми  струями.  По  дороге
они купили десятицентовую пачку папирос, и в кармане у них осталось  всего
девяносто центов. В то время как они обсуждали, сколько им можно потратить
на ужин, из конторы вышел пароходный агент - худощавый человек в кожане, с
зеленым козырьком над глазами.
   - Что, ребята, работы ищете? - спросил он. - Здесь повар из  гостиницы,
что на острове, искал двух старателей: золото в лохани  промывать.  Должно
быть, биржа но дослала им рабочих рук, а они завтра открывают лавочку.
   - А почем платят? - спросил Айк.
   - Ну, не думаю, чтобы много, но еда там хорошая.
   - Ну как, махнем, Мак? Накопим на дорогу, а потом франтами  прикатим  в
Дулут на пароходе.
   И в ту же ночь они на катере отправились на остров  Макинак.  Там  была
смертельная скука. На острове  стояло  множество  балаганов  с  вывесками:
"Чертов котел", "Сахарная голова", "Прыжок Любви" и кишмя  кишели  жены  и
дети дельцов средней руки из Детройта, Сагино и Чикаго.
   Хозяйка гостиницы, серолицая женщина, которую все звали  Администрация,
заставляла их работать с шести утра и до позднего вечера.  Они  не  только
мыли посуду, приходилось  пилить  дрова,  бегать  с  поручениями,  чистить
уборные, натирать полы, грузить багаж и выполнять уйму грязной работы.
   Женская прислуга была сплошь из старых дев или  разоренных  фермерш,  у
которых  мужья  страдали  запоем.   Единственным   мужчиной   был   повар,
ипохондрический  канадец,  полуфранцуз,  который  настаивал,   чтобы   его
называли "мсье шеф"... Вечерами  он  сидел  в  своей  бревенчатой  каморке
позади отеля, пил настойку опия и бормотал что-то божественное.
   Через месяц, в первую же получку, они завернули свои пожитки в  газету,
шмыгнули на борт "Джуниаты" и отплыли в Дулут. Билеты  поглотили  весь  их
капитал, но они были счастливы, стоя на корме и наблюдая,  как  уходили  в
озеро отороченные бальзамином берега и поросшие сосною холмы Макинака.
   Дулут;  балочные  остовы  новых  построек  вдоль  пристани,  хижины  по
окрестным  холмам,  и  высокие  тонкие  трубы,  и  беспорядочное   скопище
плечистых элеваторов, и дым  заводов  -  все  чернело  на  фоне  огромного
желто-розового заката. Айк стремился познакомиться с красивой темноволосой
девушкой и не расположен был покидать пароход.
   - Да она на тебя и глядеть не хочет, не по зубам кусок, -  дразнил  его
Мак.
   - А что ни говори, старуха нам обрадуется, - говорил Айк, спускаясь  по
сходням. - Я почему-то думал увидеть ее на пристани, хоть  и  не  извещал,
что мы едем. Ну, брат, и накормят нас сегодня.
   - А где она живет?
   - Недалеко. Идем. Ты знаешь, не расспрашивай про моего  старика  -  он,
понимаешь, немного стоит. Сейчас, кажется, в тюрьме. Старухе  очень  круто
приходилось, пока она вырастила нас, ребят... У меня ведь еще два брата  в
Буффало. Но я с ними не в ладах. Мать  живет  вышиванием,  варит  варенье,
печет пирожные, продает всякую мелочь. Одно время она работала в булочной,
но потом у нее разыгрался прострел.  Она  и  сейчас  еще  была  бы  видная
женщина, если б не эта чертовская бедность.
   По грязной  улице  они  свернули  вверх  по  холму.  На  вершине  стоял
небольшой опрятный домик, похожий на школу.
   - Вот тут мы и живем... Но только почему у нас света нет?
   Они вошли в калитку. На клумбе перед  домом  цвела  турецкая  гвоздика.
Цветов почти нельзя было различить в полумраке, но слышен  был  их  запах.
Айк постучал в дверь.
   - Вот дьявольщина, в чем тут дело?
   Он снова постучал. Потом чиркнул спичкой. К двери был приколот  билетик
с надписью: "Продается", подписанный комиссионером по продаже домов.
   - Чудеса... Она, должно быть, перебралась куда-нибудь. То-то она  и  не
писала мне больше двух месяцев. Уж не  заболела  ли?..  Спрошу-ка  у  Беда
Уокера.
   Мак присел на деревянную приступку и ждал. В облаках,  на  которых  еще
теплился розоватый отблеск заката, был просвет, и  взгляд  его  потонул  в
пустой черноте, полной звезд. Запах гвоздики щекотал ему нос.
   Он почувствовал, что голоден. Тихий свист Айка привел его в себя.
   - Идем, - хрипло сказал тот и быстро зашагал под гору, втянув голову  в
плечи.
   - Эй, в чем дело?
   - Очень просто. Старуха переехала жить к моим братьям  в  Буффало.  Эти
стервецы заставили ее продать дом. Рассчитывают,  должно  быть,  промотать
деньги.
   - Вот беда, Айк.
   Айк не ответил. Они молча шагали  до  самого  угла.  Вышли  на  главную
улицу.  Освещенные  магазины,  вагоны   трамвая.   В   каком-то   кабачке,
спотыкаясь, барабанила пианола. Айк обернулся к  Маку  и  хлопнул  его  по
спине.
   - Выпьем, парень... Какого черта...
   Кроме них, у длинной стоики был только один посетитель. Это был  вдрызг
пьяный пожилой  высокий  мужчина  в  болотных  сапогах  и  зюйдвестке.  Он
нечленораздельно вопил: "Валяй ее крепче, ребята",  и  тыкал  при  этом  в
воздух длинной грязной рукой. Мак и  Айк  выпили  по  два  стакана  виски,
такого крепкого и забористого, что дух захватило.  Айк  опустил  в  карман
сдачу с доллара и сказал:
   - Ну его, пойдем отсюда.
   На свежем воздухе их разожгло.
   - А чтоб им всем сдохнуть. Мак, сегодня  же  прочь  отсюда...  Скверно,
брат, попадать в город, где жил мальчишкой...  Сейчас  пойдут  встречаться
все ребята, которых знавал, и все девчонки, за которыми бегал...  Эх,  вот
всегда-то мне так... Словно назло.
   В закусочной возле товарной станции они раздобыли на пятнадцать  центов
сосисок, картофеля, бутербродов и кофе. А  после  покупки  папирос  у  них
оставалось восемь долларов семьдесят пять центов.
   - Э, да мы богачи, - сказал Мак. - Ну а теперь куда?
   - Подожди минутку. Я наведаюсь на товарную станцию. Там  раньше  служил
один мой приятель.
   Мак слонялся вокруг фонарного столба на перекрестке, курил  папиросу  и
ждал. Ветер стих, и стало теплей. Где-то в лужах среди  товарных  путей  -
пи-ип, пи-ип, пи-ип - завели свою песню жабы. С холма  доносилась  музыка.
На товарных путях слышалось тяжелое  пыхтенье  паровоза,  лязг  буферов  и
певучий скрежет колес маневрирующих вагонов.
   Вскоре из  темноты  раздался  свист  Айка.  Мак  перебежал  к  нему  на
неосвещенный тротуар.
   - Вот что, Мак, надо спешить. Я его  нашел.  Он  отопрет  нам  товарный
вагон, который идет на Запад. Он говорит, что, если нас не вышибут,  поезд
доставит нас до самого моря.
   - Да, но как же быть с едой, если он запрет нас в вагоне?
   - Будем сыты до отвала... Можешь быть спокоен.
   - Но, Айк...
   - Заткни плевательницу, слышишь... Что ты хочешь - раззвонить  об  этом
на весь город?
   Они на цыпочках пробирались в темноте между двумя товарными  составами.
Потом Айк нашел полуоткрытую дверь и вскарабкался в вагон.  Мак  взобрался
следом, и они тихонько задвинули за собой дверь.
   - Ну, теперь остается только спать, - прошептал Айк в самое ухо Маку. -
Мой приятель сказал, что сегодня по станции не будет дежурства шпиков.
   В дальнем углу вагона они накидали сена из лопнувшего тюка. Весь  вагон
пропах сеном.
   - А ведь здорово, Мак, - прошептал Айк.
   - Что и говорить, Айк, знатно.
   Немного погодя поезд тронулся, и они растянулись друг возле  дружки  на
раскиданном сене. Сквозь щели в полу  пробивался  холодный  ночной  ветер.
Спали они беспокойно. Поезд трогался, останавливался, и опять трогался,  и
маневрировал взад и вперед по путям, и колеса стучали и гремели им в ухо и
грохотали на стрелках. К утру они пригрелись и уснули, и тонкий пласт сена
у них под боком стал мягким и теплым. У них не  было  часов,  а  день  был
пасмурный, и они не могли  сообразить,  в  котором  часу  проснулись.  Айк
слегка приоткрыл дверь и выглянул: поезд  мчался  по  широкой  долине,  до
краев затопленной, словно  водой  в  половодье,  зеленой  рябью  подросшей
пшеницы. Время от времени вдалеке возникали островки деревьев.  На  каждой
остановке высились плечистые слепые громады элеваторов.
   - Это, должно быть, Ред-Ривер, но  только  куда  это  они  нас,  черти,
везут? - сказал Айк.
   - Теперь выпить бы по кружке кофе, - сказал Мак.
   - Всласть напьемся в Сиэтле, Мак, будь покоен.
   Они снова уснули и проснулись одеревеневшие и  с  пересохшей  от  жажды
глоткой. Поезд остановился. Кругом все было тихо.  Они  лежали  на  спине,
потягиваясь и прислушиваясь.
   - А, черт, и куда это нас завезли?
   Наконец они услыхали, как на путях захрустел под ногами шлак  и  кто-то
стал проверять засовы вагонов. Они лежали тихо, так что слышно  было,  как
колотится сердце. Шаги похрустывали все ближе и ближе. Дверь распахнулась,
и в вагон хлынул солнечный свет. Они притаились. Мак почувствовал, что его
похлопали по груди тростью, и  сел,  озираясь  и  моргая.  Кто-то  твердым
шотландским выговором сказал ему прямо в ухо:
   -  Я  так  и  знал,  что  найду   здесь   знатных   туристов...   Ну-с,
путешественники, вставайте и выворачивайте карманы, а не то  познакомитесь
с констеблем.
   - А, черт, - прошипел Айк, выползая из своего угла.
   - Руганью да чертыханьем делу не поможешь... Наскребете парочку фунтов,
ну и отправляйтесь к себе в Виннипег искать  там  удачи.  А  нет,  так  не
успеете вы помянуть Джона Буля, как придется вам поворачивать восвояси.
   Кондуктор   был   маленький,   черноволосый   и   говорил   с   ехидной
невозмутимостью.
   - Вы сначала скажите,  где  мы,  господин  начальник,  -  спросил  Айк,
стараясь подладиться под английский говор.
   - Гретна... на территории  доминиона  Канады.  Вас  следует  задержать,
помимо бродяжничества, уже за то, что вы  противозаконно  перешли  границу
владений его величества.
   - Ну что ж, видно, придется раскошеливаться... Мы,  знаете,  начальник,
богатенькие сынки, отправились погулять и позабавиться,
   - Нечего зубы заговаривать. Сколько у вас в кармане?
   - Да пара долларов.
   - Ну и выкладывай.
   Айк вытащил из кармана сначала один доллар,  затем  другой;  во  втором
была заложена пятидолларовая кредитка. Шотландец одним махом сгреб все три
бумажки и захлопнул дверь. Они слышали, как он защелкнул  задвижку.  Долго
сидели они молча в темноте. Наконец Айк сказал:
   - Слушай, Мак,  дай  мне  в  рожу.  А!  Чтоб  его...  Разыграть  такого
дурака... Надо ж мне было держать их в кармане... когда зашивать надо -  в
пояс... Итого у нас осталось семьдесят пять центов.  И  наверняка  здорово
влипли... Он, конечно, даст  по  линии  телеграмму,  чтобы  нас  сняли  на
ближайшей станции.
   - А что у них на железной дороге тоже есть конная  полиция?  -  спросил
Мак глухим шепотом.
   - На этот счет я знаю не больше тебя.
   Поезд снова тронулся, Айк уныло уткнулся лицом в сено и  скоро  заснул.
Мак  лежал  на  спине  позади   него,   разглядывая   солнечную   полоску,
пробивавшуюся сквозь щель  в  двери,  и  раздумывал,  каково  им  будет  в
канадской тюрьме.
   Ночью, вскоре после того как поезд остановился, среди шипенья и грохота
большой товарной станции они услышали, как щелкнула задвижка.
   Немного погодя Айк собрался с духом, приоткрыл дверь, и,  одеревеневшие
и смертельно голодные,  они  соскользнули  на  жесткий  шлак  станционного
полотна. На соседнем пути стоял еще один товарный  состав,  и  видна  была
только полоска звездного неба над  головой.  Без  всяких  приключений  они
выбрались с товарной станции и  очутились  в  пустынных  улицах  большого,
широко раскинувшегося города.
   - Ну и паршивая, скажу тебе, дыра - этот Виннипег, - сказал Айк.
   - А теперь уж, должно быть, за полночь.
   После долгих скитаний они  наконец  набрели  на  маленькую  закусочную,
которую хозяин-китаец собирался уже закрывать. Они потратили сорок  центов
на тушеное мясо с картошкой и кофе. Уходя, спросили китайца,  не  разрешит
ли он им переночевать на полу за  стойкой,  но  он  вытолкал  их  вон,  и,
усталые как собаки, они снова побрели по широким пустым улицам  Виннипега.
Было слишком холодно, чтобы ночевать на воздухе, и  нигде  не  видно  было
пристанища, готового приютить их на ночь за тридцать пять  центов,  и  они
все брели и брели, а небо начинало бледнеть  медленной  на  севере  летней
зарею.
   Когда совсем рассвело, они вернулись в  лавчонку  китайца  и  потратили
последние тр