р мистера
   Дарвина
   Спенсера и Хаксли
   вырастил картофель Бербанка.

   Молодежь уходит на Запад;
   Лютер Бербанк отправился в Санта-Розу
   мечтая о зеленой траве зимой о вечно
   цветущих цветах о вечно
   плодоносящих растениях; Лютер Бербанк
   использовал естественный отбор; Лютер Бербанк
   осуществил несбыточный сон о зеленой траве зимою
   сливах без косточек, ягодах без семян розах
   ежевике кактусе без шипов -

   Суровы зимы в суровой
   кирпичной ферме, в суровом Массачусетсе -

   прочь в радостную Санта-Розу;
   И он радостный бодрый старик
   где розы цветут круглый год
   вечноцветущие вечноплодоносящие
   гибриды.
   Америка тоже гибрид
   Америка могла бы использовать естественный отбор.
   Он был безбожник он верил в Дарвина в естественный
   отбор и в наследье великого старца
   и в первосортные стойкие фрукты
   пригодные для перевозок и консервирования.
   Он сам был одним из "великих старцев" пока церковь
   и конгрегации
   не прослышали что он безбожник и верит
   в Дарвина.
   В радостные годы протекшие в Санта-Розе
   за отбором для Америки улучшенных пород и гибридов
   он был чужд самой мысли о зле.
   Но он разворошил осиное гнездо;
   он не отрекся от Дарвина и естественного отбора
   и они ужалили его и сбитый с толку
   он умер.
   Его похоронили под кедром.
   Любимой его фотографией
   был снимок с крохотного карапуза
   возле клумбы гибридов
   вечноцветущих махровых маргариток Шаста
   чуждых самой мысли о зле
   и на заднем плане бывшая когда-то вулканом
   гора Шаста
   но теперь
   нет у них больше вулканов.



НОВОСТИ ДНЯ VII

   ребенок родившийся в Миннеаполисе прибывает сюда в инкубаторе.

   В Шайенн! В Шайенн! (*37)
   Мой резвый пони.

   утверждают что Джим Хилл (*38) побил  нефтяной  трест  на  939  пунктов
КУРЬЕРСКИЙ  БОЛЬШОЙ  ЧЕТВЕРКИ  (*39)  РАЗНЕСЕН  В  ЩЕПЫ  женщины  и   дети
подвергаются издевательствам признал что он видел порку и даже  увечья  но
отрицал мучительные истязания

   ПРАВДА О СВОБОДНОМ ГОСУДАРСТВЕ КОНГО

   найдены большие недостатки в конструкции дредноута Салтос Дюмон говорит
об аэроплане как о сопернике хищной птицы женщины - вот  о  чем  только  и
думают  в  Конго  экстренное  предписание  отзывающее,   сев.-американских
моряков БЕЛЫЕ В КОНГО ТЕРЯЮТ ВСЯКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О НРАВСТВЕННОСТИ в лапах
специалистов по искам за увечья Тзо  встретился  с  Джедом  в  решительной
схватке РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ ОСЛОЖНЯЕТ ПОЛИТИКУ последняя постановка Саломеи в
Нью-Йорке бесполезный героизм матери

   В шарабан усядемся мы вдвоем
   И устав от всех церемоний
   Мы резвого пони с размаху хлестнем
   И прочь из Шайенна погоним

   Говорит что в наш век должны править  доллар  и  смекалка  каждый  день
поднималась на вершину чтобы доставать снег для  сохранения  трупа  Штраус
отстаивает  Саломею  БЛОКИРОВОЧНАЯ  СИГНАЛИЗАЦИЯ  ЗАЛОГ  БЕЗОПАСНОСТИ   НА
ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГАХ



КАМЕРА-ОБСКУРА (8)

   Оставалось только расшнуровать ботинки  и  лечь.  Эй  Французик  заорал
Тайлер иди драться с Козлом. Не хочу я с ним драться. Врешь будешь верно я
говорю ребята? Фредди  просунул  голову  в  приоткрытую  дверь  и  показал
длинный нос напевая Будешь драться не уйдешь и все ребята  верхнего  этажа
были тут же. Если ты не девчонка а на мне  была  пижама  и  они  втолкнули
Козла и во рту был вкус крови и все орали Задай ему  Козел  кроме  Резинки
который орал Дай ему в зубы Джек и Французик повалил Козла  на  кровать  и
все его оттаскивали и они приперли Французика к двери и он дубасил направо
и налево и ему не видно было кто его бьет  и  все  принялись  орать  Козел
вздул его и Тайлер с Фредди держали его за руки и звали Козла дать ему еще
раз но Козел не хотел Козел ревел во все горло.
   Сладкий тошнотворный вкус крови и звонок тушить свет и все  разбежались
по своим комнатам скорее в кровать кровь стучала в висках и по щекам текли
слезы когда Резинка на цыпочках пробрался в комнату и  сказал  Ты  здорово
вздул его Джек не верь стервецам как только им не стыдно ведь  это  Фредди
тебя ударил.
   Но Блоха на цыпочках делал обход по коридору и поймал  Резинку  который
хотел улизнуть к себе и попало ему как следует.



МАК

   В День благодарения (*40) Мак добрался до Сакраменто, где нашел  работу
по разгрузке корзин на складе сушеных фруктов.
   К Новому году он скопил достаточно, чтобы обзавестись костюмом и  взять
билет на речной пароход в  Сан-Франциско.  Он  прибыл  туда  около  восьми
вечера. С чемоданчиком в руке он поднялся от пристаней по Рыночной  улице.
Она была освещена, как днем. Молодые люди и хорошенькие девушки в  пестрых
нарядах быстро проходили мимо, и свежий порывистый ветер, взметая в воздух
песок и обрывки бумаги, трепал их платья  и  шарфы  и  докрасна  нащипывал
щеки. На улицах китайцы, португальцы, итальянцы, японцы.  Народ  спешил  в
театры и рестораны. Музыка доносилась из дверей баров, масляный чад  -  из
ресторанов,  запах  винных  бочек  и  пива  -  отовсюду.   Маку   хотелось
развлечься, но в кармане у него было всего четыре доллара, пришлось идти в
общежитие ХСМЛ, где внизу в пустынной столовой он поужинал куском пирога и
стаканом кофе.
   Поднявшись к себе в комнату, голые стены которой напоминали  больничную
палату, он распахнул раму, но окно выходило в  колодец.  В  комнате  пахло
какой-то дезинфекцией, и, когда  он  улегся  на  койку,  от  одеяла  несло
формалином. Он чувствовал  прилив  бодрости.  Чувствовал,  как  бурлила  и
струилась по всему телу кровь. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, пойти
потанцевать, или выпить со знакомым парнем, или  пошутить  с  какой-нибудь
девушкой. Запах губной помады и мускусной пудры в  комнате  тех  девиц  из
Сиэтла всплыл у него в памяти. Он встал и присел на край  постели,  болтая
ногами.
   Потом он решил пойти прогуляться, но  перед  уходом  положил  деньги  в
чемодан и запер его. Одинокий, словно призрак, до  изнеможения  бродил  он
взад  и  вперед  по  улицам.  Он  шел  быстро,  не  глядя   по   сторонам,
протискиваясь сквозь строй крашеных  девиц,  дежуривших  на  перекрестках;
мимо комиссионеров, совавших ему в руку свои адреса; пьяниц, затевавших  с
ним драку; попрошаек, клянчивших подачку. Потом, ожесточенный, замерзший и
усталый, он поднялся к себе в комнату и ткнулся в подушку.
   На следующий день он получил работу  в  маленькой  типографии,  которую
держал лысый итальянец с большими бакенбардами и пышным черным  галстуком.
Его звали Бонелло. Бонелло сказал ему, что он был краснорубашечником (*41)
у Гарибальди, а теперь его излюбленным героем был анархист  Феррер  (*42);
он и Мака нанял в надежде обратить его в свою веру. Всю зиму Мак работал у
Бонелло, ел спагетти, пил красное вино, толковал о революции с хозяином  и
его друзьями и посещал социалистические митинги и анархистские собрания по
воскресеньям. В субботу вечером он ходил в  публичные  дома  с  приятелем,
которого звали Миллер и с которым он встретился в общежитии  ХСМЛ.  Миллер
учился на дантиста.
   Скоро Мак подружился с Мейси Спенсер, которая служила  в  галантерейном
отделе универмага. По воскресеньям она пыталась водить его в церковь.  Это
была спокойная девушка.  Ее  большие  голубые  глаза  глядели  на  него  с
недоверчивой улыбкой каждый раз, как он заговаривал с ней о  революции.  У
нее были мелкие, ровные, как жемчужинки, зубы, и она очень мило одевалась.
Со временем она перестала приставать к  нему  с  церковью.  Ей  нравилось,
когда он водил  ее  слушать  музыку  в  Пресидио  или  смотреть  статуи  в
Сутро-парке.
   В утро землетрясения (*43) первое, о  чем  подумал  Мак,  когда  прошел
испуг, была Мейси. Дом на Марипоса-стрит, где она жила, еще  стоял,  когда
он добрался туда, но все уже из него выехали. И только через три дня - три
дня, которые он  провел  в  дыму,  среди  рушащихся  балок  и  подрываемых
динамитом развалин, в составе вольной пожарной дружины, - он  нашел  ее  в
хвосте за провизией у входа в парк Золотых ворот. Спенсеры жили в  палатке
вблизи полуразрушенных оранжерей.
   Она не узнала его: волосы и брови у него были  опалены,  одежда  висела
лохмотьями, и он был с головы до ног вымазан сажей. Они  еще  ни  разу  не
целовались, но тут он при всех обнял ее и поцеловал. Когда он выпустил ее,
все лицо у нее было в саже. Кое-кто в очереди засмеялся  и  зааплодировал,
но стоявшая за Мейси старуха в прическе помпадур, сбившейся набок так, что
из-под нее выглядывал валик, и в  двух  надетых  один  на  другой  розовых
шелковых капотах с турнюром сказала сварливо:
   - Ну, теперь вам придется пойти помыть лицо.
   После  этого  они  считали  себя  помолвленными,  но  никак  не   могли
обвенчаться, потому  что  типографию  Бонелло  поглотило  вместе  со  всем
кварталом и Мак был без работы. Мейси позволяла ему  целовать  ее,  и  они
обнимались на прощанье в  темном  подъезде,  когда  ему  случалось  поздно
провожать ее домой, но на большее он и не отваживался.
   Осенью он получил работу в редакции "Бюллетеня". Работа была ночная,  и
он виделся с Мейси только по воскресеньям, но  они  стали  поговаривать  о
том, чтобы обвенчаться после рождества. Без Мейси он досадовал на нее,  но
при ней окончательно таял. Он пытался приохотить  ее  к  чтению  брошюр  о
социализме, но она в ответ смеялась, смотрела  на  него  огромными  милыми
голубыми глазами и говорила, что это для нее слишком мудрено.  Она  любила
ходить в театр и бывать в ресторане,  где  салфетки  были  накрахмалены  и
официанты прислуживали во фраках.
   Примерно в это время он однажды вечером пошел послушать  доклад  Эптона
Синклера о чикагских бойнях (*44). Рядом с ним  сидел  молодой  человек  в
дунгари (*45). У него был ястребиный нос, серые  глаза,  глубоко  запавшие
под скулами щеки, и говорил он с медлительной растяжкой.  Его  звали  Фред
Хофф. После доклада они вышли вместе, выпили пива  и  разговорились.  Фред
Хофф принадлежал к новой революционной организации "Индустриальные рабочие
мира". За второй кружкой пива он прочитал Маку их устав. Фред Хофф  только
что прибыл в порт лебедочником на торговом судне. Ему опротивела  голодная
бродяжья жратва и тяжелая жизнь на море. Получка еще болталась  у  него  в
кармане, и он решил не швырять ее на гулянку. Он слыхал, что  в  Голдфилде
идет забастовка шахтеров, и решил отправиться туда и поглядеть,  не  будет
ли он там полезен. Он дал Маку почувствовать, что  тот,  помогая  печатать
ложь о рабочем классе, поступает нечестно.
   - Ты, парень, нам очень  бы  пригодился.  Мы  затеваем  свою  газету  в
Голдфилде, штат Невада.
   В тот же вечер Мак зашел в районный комитет, заполнил анкету, и,  когда
он вернулся к себе в комнату, голова у него кружилась. "А ведь я чуть-чуть
не продался этим сукиным детям", - думал он.
   В следующее воскресенье они с  Мейси  задумали  подняться  по  железной
дороге на вершину горы Тамолпайс. Когда будильник поднял  его  с  кровати,
Маку чертовски хотелось спать.  Они  решили  ехать  пораньше,  потому  что
вечером ему надо было выходить на работу. Когда он шел к парому,  где  они
должны были встретиться ровно в девять, в голове у  него  еще  стоял  стук
печатных станков и кислый запах типографской  краски  и  стиснутой  валами
бумаги, а поверх всего этого - запах залы того дома, куда  он  завернул  с
товарищами после смены: запах плесени и  умывального  ведра  в  промозглых
комнатах, запах подмышек и туалетного столика завитой девушки, которую  он
взял на липкой постели; и вкус  выдохшегося  пива,  которое  они  пили,  и
воркующий заученный голос:
   - Покойной ночи, миленок, заходи почаще.
   "Господи, какая же я свинья", - подумал он.
   На этот раз выдалось ясное утро, все  краски  на  улице  сияли,  словно
покрытые глазурью. Нет, с него довольно шляться к девкам.  Если  б  только
Мейси была товарищем, если бы Мейси была тоже революционеркой,  с  которой
можно было бы говорить, как с другом. А то, черта с два, как  ей  сказать,
что он намерен бросить работу?
   Она ждала его на пароме в своей синей матросской блузе и модной шляпке,
как две капли воды похожая на картинку  Гибсона  (*46).  Им  некогда  было
перемолвиться словом  -  приходилось  спешить  на  паром.  Устроившись  на
палубе, она подняла к нему лицо для поцелуя. Ее губы были свежи, и рука  в
перчатке так легко лежала на его руке. В Сосалито они сели  в  трамвай,  а
потом опять пересаживались, и она все смеялась над ним, когда они  бежали,
чтобы занять в поезде места получше, и им казалось, что они совсем одни  в
ревущем просторе громадных красно-бурых гор, голубого неба и моря. Они еще
никогда так хорошо себя не чувствовали вдвоем. Она бежала впереди него всю
дорогу к вершине. У обсерватории оба едва переводили дыхание. Они  стояли,
укрытые стеной от прочей публики, и она позволила ему целовать  ее,  и  он
покрывал поцелуями ее лицо и шею.
   Обрывки тумана проплывали мимо, на время скрывая из виду участки залива
и долин и еще затененных гор. Когда они перешли на сторону,  обращенную  к
морю,  ледяной  ветер  пронизал  их  насквозь.  Клубящаяся  масса   тумана
поднималась от моря, как растущий прилив. Она схватила его за руку.
   - О, мне страшно, Фейни.
   Потом он как-то сразу сказал ей, что бросил работу. Она  посмотрела  на
него  испуганная,  дрожащая  от  холодного  ветра  и  такая  маленькая   и
беспомощная; слезы стали стекать по обеим сторонам ее носа.
   - А я думала, что ты любишь меня, Фениан... Ты думаешь, мне легко  было
ждать тебя все это время, когда я так люблю и тоскую по тебе? О, я думала,
что ты меня любишь.
   Он обнял ее одной рукой... Что ему было сказать?
   Они пошли к фуникулеру.
   - Я не хочу, чтобы весь этот народ заметил, что я плакала. Нам было так
хорошо перед этим. Пойдем вниз в Мьюр-Вуд.
   - По это очень далеко, Мейси.
   - Неважно, я так хочу.
   - Ты молодчина, Мейси.
   Они пошли вниз по тропинке, и скоро туман скрыл все вокруг.
   Часа через два они остановились отдохнуть. Они свернули  с  тропинки  и
нашли лужайку в густой заросли ладанника.
   Вокруг клубился туман, но над головой было ясно, и  чувствовалось,  как
сквозь мглу пригревает солнце.
   - Ох, я натерла себе ногу, - сказала она с гримасой, которая вызвала  у
него смех.
   - Теперь уж недалеко, - сказал он. - Честное слово, Мейси...
   Он хотел объяснить Мейси про забастовку и про уоббли (*47) и то, почему
он собирается в Годдфилд, но не мог. Он только и мог целовать ее. Ее  губы
не отрывались от его рта, и руки ее крепко обвивали шею. Что-то суровое  в
нем растоплялось горячими слезами.
   - Но, честное слово, это нисколько не помешает нам пожениться,  честное
слово, нисколько не помешает... Мейси, я с ума  схожу  по  тебе...  Мейси,
позволь... ты должна позволить... Честное слово, ты представить не можешь,
как это ужасно  для  меня,  любить  тебя  так,  и  ты  никогда  не  хочешь
позволить...
   Он встал и оправил ей платье. Она лежала, закрыв глаза, с  побледневшим
лицом; он боялся, что она потеряла сознание. Он стал на колени возле нее и
коснулся губами ее щеки. Она едва заметно улыбнулась, притянула его голову
и взъерошила ему волосы.
   - Дорогой мой муженек, - сказала она.
   Немного погодя они поднялись и, не замечая ничего вокруг, спустились по
сосновой роще к трамвайной остановке. Возвращаясь на пароме,  они  решили,
что обвенчаются на той же неделе. Мак обещал не ехать в Неваду.
   На следующее утро он встал подавленный. Он продавался. Бреясь в ванной,
он поглядел на себя в зеркало и сказал вполголоса:
   - У, стервец, продаешься-таки сукину отродью.
   Он пошел к себе в комнату и написал письмо Мейси.

   Дорогая Мейси,
   Честное слово, ты  ни  одной  минуты  не  должна  думать,  что  я  тебя
разлюбил, но я обещал ехать в Голдфилд помочь ребятам наладить  газету,  и
надо держать слово. Я пришлю тебе свой адрес, как только приеду на  место,
и если я тебе действительно буду почему-нибудь очень нужен, то я сейчас же
приеду обратно. Честное слово, приеду.
   Целую тебя без счета и люблю, Фейни.

   Он пошел в контору "Бюллетеня", взял  расчет,  уложил  свой  чемодан  и
отправился на вокзал узнавать, когда идет поезд в Голдфилд, Невада.



КАМЕРА-ОБСКУРА (9)

   Весь   день   от   фабрик   искусственного   удобрения   несло   чем-то
отвратительным и всю ночь хижина была полна комаров, от которых впору было
бежать и было это на Восточной отмели в Крисфилде.  Будь  у  нас  моторный
баркас чтобы переплавлять их через залив мы могли бы возить наши  помидоры
и маис и ранние персики прямо  в  Нью-Йорк  вместо  того  чтобы  обогащать
балтиморских перекупщиков; могли бы завести огородное хозяйство отправлять
ранние овощи орошать удобрять  обогащать  истощенные  табаком  участки  на
Северной косе; будь у нас моторный баркас мы могли бы зимой перевозить  на
нем устриц разводить черепах для продажи.
   А на товарных путях я разговорился с молодым  парнем  немного  постарше
меня он спал на одной из товарных платформ спал на самом припеке и  вокруг
стоял  запах  маисовой  соломы  и   несло   гниющей   сельдью   с   фабрик
искусственного удобрения. В его курчавых волосах  торчали  соломинки  и  в
широко раскрытый ворот рубахи видно было  до  пояса  бронзовое  от  загара
тело. Парень  был  должно  быть  никчемный  но  он  бродяжничал  от  самой
Миннесоты и направлялся на юг и когда я  сказал  что  впереди  Чесапикский
залив он нисколько не удивился и сказал Да, тут пожалуй не переплывешь  Ну
да я наймусь на рыбачье судно.



БОЛЬШОЙ БИЛЛ

   Большой Билл Хейвуд (*48)
   родился в 69-м в меблированных комнатах в Солт-Лейк-Сити.
   Он вырос в штате Юта, учился в Офере, горняцком поселке, где в  субботу
вечером дулись  в  фаро,  и  виски  лилось  на  игорные  столы,  усыпанные
новенькими серебряными долларами.
   Когда ему было одиннадцать, мать отдала его на выучку к фермеру, но  он
сбежал когда фермер отлупил его кнутом. Это была его первая стачка.
   Он окривел, стругая рогатку из дуба.
   Он  служил  продавцом  на  складах,  держал  фруктовый  ларек,  работал
капельдинером в театре Солт-Лейк-Сити, был рассыльным, коридорным в  отеле
"Континенталь".
   Когда ему было пятнадцать
   он отправился на рудники в округе Гумбольдт, Невада,
   с ним была прозодежда, фуфайка,  синяя  блуза,  рудничные  сапоги,  два
одеяла, шахматы, перчатки для бокса и здоровенный ломоть сливового пирога,
который мать припасла ему на дорогу.
   Когда он женился, он отправился в Форт Мак-Дермитт, построенный некогда
для защиты против  индейцев,  теперь  покинутый,  потому  что  нет  больше
границы;
   там жена родила ему первого ребенка без доктора и  без  повитухи.  Билл
сам перерезал пуповину, сам зарыл послед;
   ребенок выжил. Билл добывал деньги как мог, работая землемером,  косцом
в Райской долине, объезжая жеребят, колеся по дикой гористой местности.
   Они лишились  участка,  все  пошло  прахом,  жена  хворала,  надо  было
содержать детей. Он отправился работать шахтером на серебряные  разработки
Силвер-Сити.
   В Силвер-Сити, Айдахо, он вступил в Западную федерацию горняков и занял
там первую выборную должность; он был делегатом от шахтеров Силвер-Сити на
съезд ЗФГ, созванный в Солт-Лейк-Сити в 98-м.
   С той поры он  был  организатором,  пропагандистом,  защитником,  нужды
шахтеров были его собственными нуждами; он вынес на своих плечах борьбу  в
Кер-д'Ален, Теллюрайд, Криппл-Крик (*49),
   вступил в Социалистическую партию, много  писал  и  выступал  по  всему
Айдахо, Юта, Монтана,  Колорадо  на  собраниях  шахтеров,  бастовавших  за
восьмичасовой рабочий день, сносные жизненные условия, долю  в  богатстве,
которое они добывали из толщи холмов.
   В Чикаго в январе 1905-го созвана была конференция в том же  зале,  где
двадцать лет назад анархисты устраивали свои митинги.
   Уильям  Д.Хейвуд  был  бессменным   председателем.   Именно   на   этой
конференции составлен был манифес