л пить его пополам с имбирным элем. Так было действительно много
лучше, но Чарли стало грустно и скверно на душе, ему не  хотелось  идти  к
Эмиске. Они еще выпили, а потом пошли играть в кегли.  Чарли  взял  четыре
партии из пяти, и Гендрикс сказал, что теперь он угощает.
   Гендрикс  был  широкоплечий  рыжий  детина  с   морщинистым   лицом   и
свороченным на сторону носом. Он стал плести  всякие  небылицы  о  веселых
приключениях с бабами и объявил, что он по таким делам  мастак.  Он  всюду
побывал, гулял и с метисками, и  с  негритосками  в  Новом  Орлеане,  и  с
китаянками в Сиэтле, штат Вашингтон, и с чистокровной  индианкой  в  Бэтт,
штат Монтана, и с француженками и  немецкими  еврейками  в  Колоне,  и  со
старухой караибкой девяноста лет от роду в Порт-оф-Спейн. Он говорил,  что
Миннеаполис - порядочная дыра и что стоящему парню  надо  поскорее  отсюда
убираться и искать работы на нефтяных промыслах в  Тампико  или  Оклахоме,
где можно заработать монету, можно и потратить  ее,  как  подобает  белому
человеку. Чарли заявил, что он сейчас же распростился бы с  Миннеаполисом,
если бы не вечерние курсы, которые ему очень хочется кончить,  а  Гендрикс
возразил на это, что он болван, что книжная зубрежка ни до  чего  хорошего
не доведет и что все, что требуется, - это хорошо  проводить  время,  пока
молод и силен, а потом, ну их всех, провались они ко всем чертям. И  Чарли
сказал, что он согласен, ну их всех, провались они ко всем чертям.
   Они наведались еще в несколько баров, и Чарли, который обычно пил  одно
пиво, теперь начал пошатываться, но слоняться вместе с Гендриксом из  бара
в бар было чудесно. Гендрикс  спел  "Два  коммивояжера"  в  одном  баре  и
"Король британский - пащенок" в другом, где старый краснорожий забулдыга с
сигарой в зубах угостил их стаканчиком. Потом они попытались было пройти в
дансинг, но в дверях им сказали, что они слишком пьяны, и выпроводили  их,
и все это им казалось чертовски забавным, и потом они оказались  в  задней
комнате  какого-то  известного  Гендриксу  заведения  и  там  очутились  в
компании двух известных Гендриксу девиц,  и  Гендрикс  уговорился  с  ними
обеими: по десяти долларов на всю ночь, потом они еще раз  выпили,  прежде
чем идти к девицам, и Гендрикс снова запел:

   Два коммивояжера зашли в большой отель,
   Им в голову ударил после обеда хмель,
   И кельнерше хорошенькой от них прохода нет,
   Послушайте достойной девушки ответ.

   - Какой веселый молодой человек, - сказала одна из девиц другой. Но  ту
развезло, и она жалобно  разнюнилась,  когда  Гендрикс  и  Чарли,  положив
головы друг другу на плечо, запели дальше:

   Я из семьи почтенной, но разорились мы,
   И папенька несчастный едва избег тюрьмы.
   Приехала я в город, чтоб брата разыскать,
   При Джеке не осмелились меня б вы обижать, -

   горланили они, и одна из девиц утешала другую, приговаривая:
   - Вытри глаза, моя милая, полно реветь.
   И это было чертовски забавно.
   Несколько недель Чарли ходил как потерянный.  От  пилюль  Эмиске  стало
совсем плохо, но  в  конце  концов  они  подействовали.  Чарли  теперь  не
очень-то охотно заглядывал к Свенсонам,  хотя  они  по-прежнему  говорили:
"Вот после свадьбы", и Свенсоны обращались с Чарли, как  с  зятем.  Эмиска
уже начинала пилить Чарли за то, что он сильно  пьет  и  шатается  с  этим
Гендриксом. Чарли бросил вечерние курсы  и  подыскивал  службу  в  отъезд,
безразлично куда, только бы уехать. Потом его угораздило попортить станок,
и мастер  рассчитал  его.  Когда  он  сказал  об  этом  Эмиске,  та  очень
огорчилась и сказала,  что  пора  бы  ему  образумиться,  бросить  пить  и
побольше думать о ней, а он  возразил,  что,  видно,  пора  ему  сматывать
удочки, надел пальто, взял  шляпу  и  ушел.  Уже  шагая  по  тротуару,  он
вспомнил, что надо было взять у нее обратно  кольцо  с  его  вензелем,  но
возвращаться за ним он не стал.
   В воскресенье он обедал у Фогелей, но не сказал им, что лишился  места.
Был не по времени жаркий весенний день. Он все утро пробродил по городу  с
головной болью - накануне они с Гендриксом сильно накачались. В парках  на
клумбах зацветали крокусы и гиацинты, в палисадниках набухали почки. Он не
знал, что ему с собой делать. За  квартиру  было  не  плачено  уже  вторую
неделю, учиться он не учился, девушки знакомой у него не было, и  на  душе
было так скверно, что впору послать все к черту и наняться в  солдаты,  на
мексиканскую границу. Голова у него трещала, и он с трудом  волочил  ноги,
измученный непривычной жарой. Щегольски одетые мужчины и женщины проезжали
мимо в дорогих машинах. Подросток  промчался  на  красном  мотоцикле.  Вот
хорошо бы набрать монет, купить мотоцикл и отправиться на нем  куда  глаза
глядят. Вчера он пробовал было уговорить Гендрикса махнуть с ним на юг, но
Гендрикс сказал, что связался с одной девчонкой, прелесть  что  за  девка,
есть теперь у кого погреться ночью, уезжать он сейчас не  намерен.  "Ну  и
черт с ними со всеми, - подумал Чарли, - а я хочу свет поглядеть".
   У него был такой угнетенный вид, что, когда  он  вошел  в  гараж,  Джим
спросил:
   - Что случилось, Чарли?
   -  А,  ничего,  -  отмахнулся  Чарли  и  стал  помогать  Джиму  чистить
карбюратор грузовика, с которым тот возился. Шофер, еще молодой  загорелый
парень  с  коротко  остриженными  черными  волосами,  с  первого   взгляда
понравился Чарли. Он собирался на другой день везти в Милуоки груз  мебели
и искал подручного.
   - Возьмите меня, - предложил Чарли.
   Шофер замялся.
   - Это мой брат, Фред, он подойдет... Но только как же твоя служба?
   Чарли покраснел.
   - Я взял расчет.
   - Ладно, - сказал шофер, - пойдем поговорим с хозяином. Возьмет хозяин,
возьму и я.
   На рассвете они уже выехали из города. Чарли неприятно было уезжать, не
расплатившись с хозяйкой, но он утешал себя тем, что оставил ей  на  столе
записку с обещанием выслать долг, как только получит работу.  Хорошо  было
смотреть, как уходили назад, в сероватую дымку холодного рассвета и  город
и фабрики и элеваторы. Дорога шла по берегу реки, обходя крутые обрывы,  и
грузовик с ревом плюхался в лужи по  разъезженным  колеям.  Было  холодно,
хотя, как только выглядывало из-за  облаков  солнце,  сейчас  же  начинало
припекать. Им с Фредом приходилось вопить во весь голос, чтобы перекричать
рев мотора, но они все-таки пытались рассказывать друг другу анекдоты  или
болтать о разных пустяках. Ночь они провели в Ла-Кроссе.
   Они добрались до закусочной как раз к самому  закрытию  и  едва  успели
заказать бифштексы.  Чарли  показалось,  что  он  приглянулся  официантке,
которая сказала, что родом она из Омахи и что зовут ее Эллен. Ей было  под
тридцать, под глазами темные круги, и Чарли подумал, что, должно быть, она
не из недотрог. Он проболтался в закусочной до самого  закрытия,  а  потом
пошел провожать ее, и они прошли вдоль реки,  и  ветер  был  теплый,  и  с
лесопилки  шел  свежий  запах,  и  молодой  месяц  светил  из-за  пушистых
барашков,  и  они  сидели   на   пробившейся   траве   в   тени   штабелей
свеженапиленного леса. Она уронила голову ему  на  плечо  и  называла  его
"милый мальчик".
   Когда он вернулся к грузовику, Фред,  закутавшись  в  одеяло,  спал  на
брезенте, укрывавшем груз. Чарли лег рядом и съежился под пальто. Он скоро
промерз, и спать на ящиках было жестко и неудобно, он  устал,  обветренное
лицо горело, и он крепко заснул.
   Они пустились в путь еще до рассвета.
   Фред первым долгом спросил его:
   - Ну как, обладил дельце?  -  Чарли  засмеялся  и  кивнул  головой.  Он
чувствовал себя превосходно и  решил,  что  ему  здорово  повезло,  быстро
разделался и с Миннеаполисом и с Эмиской и с этим стервецом мастером. Весь
мир развертывался перед ним, как на карте, и грузовик гудя несся навстречу
новым городам, где ожидала его работа и богатство и  хорошенькие  девушки,
которым не терпелось назвать его милым мальчиком.
   Он не задержался в Милуоки. По гаражам не нуждались в подручных,  и  он
взял место судомоя в закусочной. Поганая, грязная  работа,  и  бесконечный
рабочий день. Чтобы сберечь деньги,  он  не  снимал  комнаты,  а  спал  на
грузовике в гараже, где  работал  приятель  Джима.  Он  предполагал  плыть
дальше пароходом после первой же получки.  Один  из  судомоев  закусочной,
Монти Дейвис, оказался  уоббли.  Он  убедил  всех  служащих  бастовать  из
солидарности с кампанией за свободу слова, которую проводили в это время в
городе уоббли, и в результате Чарли, проработав целую неделю,  не  получил
ни гроша и голодал двое суток, пока его не  встретил  Фред,  приехавший  с
новым грузом, и как следует не накормил его. Закусив, они  выпили  пива  и
потом долго спорили  по  поводу  забастовок.  Фред  заявил,  что  вся  эта
агитация уоббли - сущая чепуха и жаль, что полиция не переловила их  и  не
засадила за решетку всех до единого.  Чарли  возражал,  что  рабочим  надо
сообща добиваться человеческих условий жизни и  что  близко  время,  когда
разразится большая революция вроде американской революции  (*163),  только
побольше, и после нее не будет  хозяев  и  сами  рабочие  будут  управлять
фабриками. Фред сказал, что он говорит ни дать  ни  взять,  как  проклятый
иностранец, и что ему должно быть  стыдно  своих  слов,  и  что  настоящий
американец должен верить в свободу личности, и что если не ладится дело на
одной работе, то ведь на то у него и голова на плечах,  чтобы  найти  себе
другую. Они распрощались, досадуя друг на друга, но Фред был добрый  малый
и одолжил Чарли пять долларов на проезд до Чи.
   На другой день он уехал пароходом.  По  озеру  еще  плавали  желтоватые
глыбы насквозь  протаявших  льдин,  вода  была  холодного  бледно-голубого
цвета, и кое-где  мелькали  барашки.  Чарли  никогда  еще  не  приходилось
плавать по такому большому озеру, и его слегка  подташнивало,  но  приятно
было смотреть, как из-за  клубов  фабричного  дыма  поднимаются  заводские
трубы и массивы зданий и  окна  переливчато  блестят,  когда  в  них  бьет
солнце, и растет волнорез и тяжелые  баржи  с  рудой,  взрывающие  голубую
воду, а потом сойти на набережную, где все для него было ново, и нырнуть в
толпу, в поток автомобилей  и  зеленых  и  желтых  автобусов,  запрудивших
Мичиган-авеню у разводного моста, и  брести  по  улицам,  подставляя  лицо
прохладному  ветру,  заглядываясь  на  сверкающие  витрины  и  хорошеньких
девушек и раздуваемые ветром юбки.
   Джим посоветовал наведаться к одному  приятелю,  работавшему  в  гараже
Форда на Блу-Айленд-авеню, но это оказалось так далеко, что, пока он  туда
добрался, знакомый Джима ушел домой. Старший по гаражу велел Чарли  прийти
утром и обещал ему работу. Ночевать было негде, но и сознаться, что он без
гроша, не хотелось, и он, оставив чемодан в гараже, пробродил всю ночь  по
улицам. Время от времени он присаживался где-нибудь в парке на скамейку  и
на несколько минут смыкал глаза,  но  сейчас  же  просыпался,  окоченев  и
промерзнув  до  костей,  и  принимался  бегать,  чтобы  согреться.   Ночи,
казалось, конца не будет, а у него не было ни гроша, не на что даже выпить
утром чашку горячего кофе, и он  битый  час  прогуливался  перед  гаражом,
дожидаясь прихода служащих.
   В гараже он проработал несколько недель, пока не встретил Монти Дейвиса
на Норт-Кларк-стрит и не пошел с ним на  митинг,  который  собрали  уоббли
перед библиотекой Ньюберри. Полиция разогнала митинг,  Чарли  недостаточно
быстро улепетывал от них, и не успел он опомниться, как его  оглушил  удар
резиновой дубинкой и его втолкнули в тюремный автомобиль. Ночь он провел в
камере в обществе двух вдрызг пьяных бородачей, которые  к  тому  же,  как
видно, не говорили по-английски. Наутро его повели  на  допрос;  когда  он
сказал полицейскому агенту, что  работает  в  гараже  механиком,  один  из
шпиков позвонил в  гараж  проверить  это;  его  отпустили  на  все  четыре
стороны, но, когда он явился на службу,  заведующий  заявил  ему,  что  не
потерпит в своем гараже бездельников уоббли, рассчитал его и тоже отпустил
на все четыре стороны.
   Он заложил чемодан и праздничный костюм, связал в  узел  несколько  пар
носков и рубашек и пошел сказать Монти Дейвису, что думает махнуть  зайцем
в Сан-Луис, Монти сказал ему, что в Эвансвилле сейчас проводят кампанию за
свободу слова и что он едет туда посмотреть, как идут  дела.  Они  поездом
добрались до Джолиета. Проходя мимо тюрьмы,  Монти  заметил,  что  вид  ее
всегда вызывает у него тошноту  и  плохие  предчувствия.  Говоря  это,  он
нахмурился и добавил, что его, должно быть,  скоро  упрячут,  но  что  его
заменят другие. Монти был еще совсем молодой парень, родом  из  Маскасина,
штат Айова. У него было бледное худое лицо и длинный нос с  горбинкой,  он
заикался и не помнил  себя  иначе  как  продавцом  газет  или  рабочим  на
пуговичной фабрике. Он только и думал, что об ИРМ и революции.  Он  бранил
Чарли соглашателем за то, что тот смеялся, вспоминая, как его арестовали и
в тот же день выпроводили из кутузки и со службы, и твердил, что ему нужно
быть сознательным рабочим и принимать такие вещи всерьез.
   На окраине Джолиета их подобрал грузовик, который довез их  до  Пеории,
где они расстались, потому что Чарли встретил знакомого по Чикаго  шофера,
который взялся подвезти его  до  самого  Сан-Луиса.  В  Сан-Луисе  ему  не
повезло, работы не было, и у него вышла история с проституткой, которую он
подцепил на Маркет-сквер и которая пыталась обокрасть его, и  так  как  он
слышал, что работу легко найти в Луисвилле,  то  он  стал  пробираться  на
восток. Уже в Нью-Олбани его встретила адова  жара,  никто  не  соглашался
подвезти, ноги у него распухли и покрылись волдырями. Он долго простоял на
мосту, глядя в быстрые мутные воды Охайло, слишком измученный, чтобы  идти
дальше. Ему опротивело слоняться с места на  место,  гоняясь  за  работой.
Река  цветом  напоминала  имбирный  пряник;  он  вспомнил  запах  имбирных
пряников, которые пекла дома Лиззи Грин, и подумал, как, в сущности, глупо
с его стороны скитаться бездомным бродягой. Надо вернуться домой и  пожить
там на подножном корму, вот что надо сделать.
   Мимо него, шлепая пустой шиной, продребезжал разбитый грузовой "форд".
   - Эй, у тебя шина лопнула, - крикнул Чарли.
   Шофер круто затормозил машину. Это был крупный круглоголовый  детина  в
красном свитере.
   - А тебе что за дело?
   - Да я думал, что ты не заметил.
   - Еще бы не заметить, все вижу, да так уж с  самого  утра  не  клеится.
Тебя подвезти, что Ли?
   - Хорошо бы, - сказал Чарли.
   - А ты что думал, так мне тут и  ночевать  на  мосту  из-за  шины...  С
самого утра не везет, понимаешь, и все тут. Встал, понимаешь, чуть свет  и
попер эту колымагу с четырьмя бочками  табаку,  а  эта  чертова  образина,
негритянская его харя, засунул куда-то ключ от склада. Честное слово,  был
бы у меня с собой револьвер, так и пристрелил  бы  его,  сукина  сына,  на
месте. - Проехав мост, он остановился и с помощью Чарли сменил покрышку.
   - Ты откуда, малец? - спросил он, вылезая  из-под  машины  и  отряхивая
пыль.
   - С Северо-Запада, - сказал Чарли.
   - Значит, швед.
   Чарли засмеялся.
   - Да нет, просто механик, работал в гараже, теперь ищу работу.
   - Ну лезь, что ли, поедем к старику  Уиггинсу,  к  моему  хозяину,  там
что-нибудь сварганим.
   Чарли все лето провел в Луисвилле, работая в ремонтном гараже Уиггинса.
Он снимал  комнату  пополам  с  итальянцем  Грасси,  который  эмигрировал,
спасаясь от мобилизации. Итальянец каждый  день  читал  газеты  и  страшно
боялся, что  Соединенные  Штаты  ввяжутся  в  войну.  Тогда,  говорил  он,
придется удирать в Мексику. Он был анархист и на редкость спокойный  малый
и все вечера проводил, сидя на крылечке, тихонько напевая какие-то песни и
наигрывая на гармонике. Он рассказывал Чарли о больших  заводах  "Фиат"  в
Турине, где он работал, учил его есть спагетти, и  пить  красное  вино,  и
играть на  гармонике  Faniculi  Funicula.  Больше  всего  он  хотел  стать
летчиком. Чарли сошелся с молодой еврейкой, работавшей на табачном складе.
Ее звали Сара Коэн, но  она  заставляла  называть  себя  Беллой.  Она  ему
приглянулась, но он сразу дал ей понять,  чтобы  она  не  рассчитывала  на
свадьбу. Она называла себя революционеркой и стояла за  свободную  любовь,
но и это ему не очень нравилось. Он водил ее в театр и  в  Чироки-парк  и,
когда она сказала, что ее любимый камень  аметист,  купил  ей  аметистовую
брошку.
   Когда он думал о себе, он испытывал какое-то беспокойство. День за днем
все та же однообразная работа, без всякой надежды заработать побольше, или
учиться, или даже повидать свет. С наступлением зимы он стал тосковать еще
сильнее. Он раздобыл ветхий фордик, который давно уже  собирались  стащить
на свалку, и кое-как починил его завалящими частями других машин.
   Потом он подговорил Грасси вместе отправиться в  Новый  Орлеан.  У  них
были кое-какие сбережения, и они  прекрасно  доберутся  туда,  найдут  там
работу, а кроме того, попадут как раз к карнавалу.  С  самого  отъезда  из
Миннеаполиса он впервые почувствовал себя хорошо в то  туманное  январское
утро, когда они выехали из Луисвилла, держа  путь  на  Юг,  и  все  четыре
цилиндра отчаянно кашляли и чихали, и  на  задних  сиденьях  лежала  груда
заплатанных бросовых камер.
   Они приехали Нашвилл, Бирмингем, Мобил, но дороги были ужасные, им  все
время приходилось чинить машину, и они чуть не замерзли, попав  в  снежную
бурю у Гантерсвилла, и пережидали ее в городе несколько дней,  так  что  к
тому времени,  когда  они  добрались  до  бухты  Сан-Луис  и  покатили  по
прибрежной дороге, радуясь горячему солнцу и голубому  небу  и  пальмам  и
бананам, и Грасси стал толковать о Везувии,  и  Bella  Napoli  [прекрасный
Неаполь (итал.)], и своей подружке в Турине, которую он никогда больше  не
увидит из-за этой паршивой капиталистической войны, деньги у них  были  на
исходе. В Новый Орлеан они приехали с долларом пятью центами в  кармане  и
чашкой бензина в баке, но по счастливой случайности  Чарли  удалось  сбыть
машину, как она  ни  была  разбита,  перекупщику-негру  за  двадцать  пять
долларов.
   Они сняли комнату неподалеку от мола за три доллара в  неделю.  Сдавала
комнату желтолицая метиска из Панамы,  и  на  их  балконе  стояла  большая
клетка с попугаями, и солнце припекало им плечи, когда они шли по  улицам.
Грасси был в восторге. "Совсем, как в Италии", - то и  дело  повторял  он.
Они толкнулись кое-куда в поисках работы, но везде только и было разговору
что о предстоящем карнавале. Они прошлись  вдоль  по  Кэнел-стрит,  полной
негров, китайцев, красивых  девушек  в  ярких  платьях,  щегольски  одетых
молодых людей и стройных стариков в полотняных костюмах. Они  остановились
выпить  пива  у  стойки  бара,  выходившей  прямо   на   тротуар,   сплошь
заставленный столиками, за которыми сидел самый разношерстный народ,  куря
сигары и потягивая пиво. Грасси купил вечернюю газету. Вдруг он  побледнел
и показал Чарли на заголовок; ВОЙНА С ГЕРМАНИЕЙ НЕИЗБЕЖНА.
   - Понимаешь, когда Америка будет воевать с Германией, полиция переловит
всех итальянцев и пошлет их воевать в Италию. Это мне приятель сказал,  он
служит в консульстве, понимаешь? Ну а я не пойду воевать за капиталистов.
   Чарли пробовал развеселить его, но Грасси казался  очень  расстроенным,
и, как только стемнело, он сказал Чарли, что пойдет домой и ляжет спать.
   Чарли продолжал бродить один. В воздухе стоял  теплый  запах  патоки  с
сахарных заводов, аромат садов и чад жирной чесночной  перченной  стряпни.
Всюду были  женщины,  они  толпились  в  барах,  стояли  на  перекрестках,
зазывающе выглядывали из-за приоткрытых ставен и дверей,  но  с  ним  было
двадцать долларов,  и  он  боялся,  что  его  оберут,  поэтому  он  просто
прогуливался, пока не устал,  и  тогда  побрел  домой.  Грасси  у