сно. Но я уверена, что она поручит это нам. Я сейчас же  побегу
к ней.
   Эвелин разрумянилась. Она  вскочила  на  ноги,  нагнулась  к  Элинор  и
поцеловала ее.
   - О, Элинор, ты такая душка.
   - Подожди минутку, мы не заплатили за чай, - сказала Элинор.
   Весь  следующий  месяц  ей  были  непереносимы  и  магазин,  и   жалобы
заказчиков, и утренняя спешка из "Айвенго" на службу, и вежливая  маска  в
обращении с мистером Спотманом, и придумывание шуточек,  чтобы  рассмешить
его. Комната в "Айвенго" показалась ей тесной и угрюмой, в окно  доносился
запах кухни и запах смазки старого лифта. Иногда она  звонила  на  службу,
что больна, но сидеть у себя в комнате оказывалось выше сил, и она бродила
по городу, заходя то в магазины, то в  кино,  а  потом  вдруг  чувствовала
смертельную усталость, и возвращаться домой надо было в такси, чего она не
могла себе позволить.  Она  стала  иногда  заходить  по  старой  памяти  в
Институт изящных искусств, но она знала там наперечет  все  картины  и  не
могла больше смотреть на них. Но вот наконец Эвелин убедила  миссис  Филип
Пэйн Эмерсон, что ее новый  дом  не  может  обойтись  без  модной  отделки
столовой, и они составили смету гораздо более скромную, чем  декораторы  с
именем, и Элинор имела удовольствие  наблюдать  озадаченное  лицо  мистера
Спотмана, когда она объявила, что не останется даже с прибавкой до  сорока
долларов в неделю, и сказала, что ей с подругой  поручена  отделка  нового
дома Пэйн Эмерсон в Лейк-Форест.
   - Ну, моя дорогая, - сказал мистер Спотман,  щелкнув  своей  квадратной
седой челюстью обрюзгшего мопса, - если вам угодно  губить  карьеру,  едва
начав ее, что ж, я вас не удерживаю. Можете считать  себя  свободной  хоть
сегодня же. Но само собой, вы лишаетесь рождественских наградных.
   Сердце Элинор забилось. Она смотрела на тускло освещенную  контору,  на
желтый карточный каталог, на регистраторы с торчащими  из  писем  клочками
образцов. В передней комнате стенографистка Элла Боуен бросила  писать  на
машинке - должно быть, слушает. Она  вдохнула  безжизненный  воздух,  весь
пропитанный  запахом  ситца,  и  мебельного  лака,  и  утюжного  пара,   и
человеческого дыхания, и наконец сказала:
   - Пусть так, мистер Спотман, я ухожу.
   Она истратила целый день на получение жалованья и страховых взносов, на
долгое препирательство с кассиром по поводу  окончательного  расчета,  так
что из конторы она вышла уже к вечеру  и,  пробираясь  сквозь  метель,  из
ближайшей аптеки вызвала Эвелин.
   Эвелин уже сняла два этажа старого  дома,  в  викторианском  стиле,  на
Чикаго-авеню, и всю зиму они устраивали  контору  и  выставку  образцов  в
нижнем этаже  и  жилое  помещение  наверху  и  отделывали  столовую  Салли
Эмерсон. Они наняли прислугу, негритянку Амелию,  которая  хотя  и  любила
выпить, но зато хорошо готовила, и у них бывали очень милые обеды с вином,
и   они   курили   папиросы   и   пили   коктейль,   и   нашли   недорогую
портниху-француженку, которая сшила им бальные платья для выездов с  Салли
Эмерсон и ее свитой,  и  разъезжали  в  такси,  и  познакомились  с  уймой
интересного народа. К весне, получив наконец от Эмерсонов чек  на  пятьсот
долларов, они были в долгу на  тысячу,  но  зато  жили  по  своему  вкусу.
Столовую все нашли немного смелой, но  кое-кому  она  понравилась,  и  они
получили еще несколько заказов. Они завязали много знакомств, снова  стали
дружить с артистами и рецензентами  "Дейли  ньюс"  и  "Америкэн",  которые
возили их по ресторанам, где было накурено и  где  без  конца  говорили  о
современной французской живописи, о Миддл-Уэсте и о  том,  как  бы  хорошо
было перебраться в Нью-Йорк. Они побывали на выставке  старинного  оружия,
повесили у себя в конторе репродукцию с "Золотой птицы" Бранкуси (*105), а
по столам, среди регистраторов с письмами заказчиков и неоплаченных счетов
из магазинов, появились номера "Литл ревью" и "Поуэтри" (*106).
   Элинор много выезжала с Томом Кэстисом, пожилым краснолицым поклонником
музыки, хористок и спиртных напитков, членом  всех  клубов  и  многолетним
обожателем Мэри Гарден. У него  была  ложа  в  опере,  собственная  машина
"стивенс  дьюри"  и  бездна  свободного  времени,  которое  он  тратил  на
посещение портных, врачей-специалистов и на то, чтобы  в  одном  из  своих
бесчисленных клубов при случае забаллотировать еврея или иностранца. Фирма
"Армор" купила консервный трест его  отца,  когда  он  сам  еще  занимался
атлетикой в колледже, и с тех пор он палец о палец не ударил. Он  говорил,
что устал от светской жизни, и  патронирование  ателье  обеих  подруг  его
развлекало. Он поддерживал связь с Уолл-стритом и нередко  покупал  Элинор
акцию-другую из тех биржевых ценностей, на которые  сам  играл.  Если  они
поднимались, разница шла ей, если падали - убыток он покрывал сам. Он  был
женат, и жена его безвыездно жила в каком-то частном санатории,  и  они  с
Элинор решили, что будут просто друзьями. Иногда, возвращаясь по вечерам в
такси, он бывал уж слишком нежен, но Элинор бранила его,  и  на  следующий
день он имел вид кающегося грешника и присылал ей  большие  корзины  белых
цветов.
   У Эвелин было несколько поклонников из писателей, иллюстраторов и  тому
подобной публики, но народ был все  безденежный,  и  когда  они  приходили
обедать, то поедали и выпивали все в доме. В их числе был Фредди Сарджент,
актер и постановщик, временно застрявший в Чикаго. Он дружил  с  Шубертами
(*107), и заветной  мечтой  его  было  поставить  пантомиму,  нечто  вроде
"Сумурун" у  Рейнхардта,  но  только  на  материале  древних  сказаний  об
индейцах майя. Он привез с собой много снимков с развалин майя, и Элинор с
Эвелин принялись рисовать  по  ним  костюмы  и  декорации.  Они  надеялись
убедить Тома Кэстиса или Эмерсонов дать денег на  постановку  пантомимы  в
Чикаго.
   Главная задержка была за композитором. Молодой  пианист,  которого  Том
Кэстис посылал учиться в Париж, начал писать к ней музыку и как-то вечером
пришел сыграть написанное. Слушать  его  собралось  много  народа.  Пришла
Салли Эмерсон, и с нею вся ее блестящая свита, но Том Кэстис выпил слишком
много коктейлей и не слышал ни одной ноты, и  кухарка  Амелия  напилась  и
спьяну испортила  обед,  и  Эвелин  заявила  молодому  пианисту,  что  это
киномузыка, и он ушел разобиженный. Когда все разошлись, Фредди  Сарджент,
Эвелин и Элинор бродили по перевернутой вверх дном квартире и  чувствовали
себя прескверно. Фредди  Сарджент  ерошил  свои  черные,  слегка  тронутые
сединой волосы и говорил, что покончит с собой, а Элинор и  Эвелин  не  на
шутку ссорились.
   - Но ведь это же на самом деле звучало как киномузыка, да и что в  этом
обидного? - повторяла  Эвелин.  Потом  Фредди  Сарджент  схватил  шляпу  и
выбежал вон, восклицая:
   - Это не жизнь, это ад кромешный, и все из-за вас, женщин.
   И Эвелин забилась в истерике, и Элинор пришлось посылать за доктором.
   На другой день они наскребли пятьдесят долларов, чтобы отправить Фредди
обратно в Нью-Йорк, а  Эвелин  вернулась  к  своим  на  бульвар  Дрексель,
предоставив Элинор самостоятельно вести дело.
   Весной следующего года, как раз когда Элинор и Эвелин  удалось  продать
за пятьсот долларов несколько канделябров, случайно купленных за  двадцать
пять долларов у  старьевщика  в  Уэст-Сайде,  и  они  выписывали  чеки  по
наиболее срочным платежам, пришла телеграмма:

   ПОДПИСАЛ  КОНТРАКТ  ШУБЕРТОМ  ПОСТАНОВКА  ТЭСС  ИЗ  РОДА   Д'ЭРБЕРВИЛЕЙ
СОГЛАСИТЕСЬ ЛИ СДЕЛАТЬ ДЕКОРАЦИИ КОСТЮМЫ ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ В НЕДЕЛЮ  КАЖДОЙ
НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙТЕ НЬЮ-ЙОРК НЕМЕДЛЕННО  ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ  ОТЕЛЬ  АРТИСТОВ
СЕНТРАЛ-ПАРК ФРЕДДИ.

   - Элинор, надо соглашаться,  -  сказала  Эвелин,  доставая  из  сумочки
папиросу, и принялась ходить по комнате, с ожесточением пуская клубы дыма.
   - Придется спешить, давай поедем сегодня же с  экспрессом.  Сейчас  уже
двенадцать, - с дрожью в голосе сказала Элинор.
   Не отвечая, Эвелин подошла к телефону  и  вызвала  кассу  пульмановских
вагонов.
   Вечером того  же  дня  они  сидели  в  своем  купе,  глядя  в  окно  на
сталелитейные  заводы  Индиан-Харбор,  на   огромные   цементные   заводы,
изрыгающие облака желтоватого дыма, на огнедышащие домны Гэри,  исчезавшие
в клочьях дыма и зимних сумерках. И обе молчали, не находя слов.



КАМЕРА-ОБСКУРА (19)

   Жена методистского пастора была высокая тонкая женщина и  она  пела  за
пианино песенки тонким надтреснутым голосом. Она  слышала  что  ты  любишь
книги и выращиваешь цветы и овощи ее это  очень  интересовало  потому  что
когда-то она принадлежала к епископальной церкви и любила все  красивое  и
рассказы ее печатались в журналах. Она была моложе своего мужа молчаливого
черноволосого со ртом точно мышеловка и табачным соком на подбородке и она
любила белые платья и тонкие духи и  звеневшим  как  колокольчик  голоском
говорила о вещах прекрасных как лилии.  Луна  была  яркая  словно  готовый
лопнуть мыльный пузырь там за большой сосной когда мы  возвращались  вдоль
по берегу и надо бы обнять ее и поцеловать но не хотелось  да  и  духу  не
хватило бы и мы медленно брели по песку и сосновой хвое под большой  луной
раздувшейся и готовой лопнуть как огромная  капля  ртути  и  она  печально
говорила о надеждах своей юности и ты думал что все это очень грустно
   Я любил книги "Упадок и  падение  Римской  империи"  Гиббона  и  романы
капитана Марриэта и хотелось уехать отсюда прочь за море  в  чужие  города
Каркассонн Марракеш Исфахан (*108)  и  чтобы  все  было  красиво  и  чтобы
хватило духу обнять и поцеловать дочь старой Эммы Марту о ней еще говорили
что она наполовину индианка и маленькую рыжеволосую Мэри которую я  научил
плавать только бы хватило духу в недвижные ночи в полную луну но ради бога
только не лилии




** ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ **


НОВОСТИ ДНЯ XIV

   КАНОНЕРКА ОСТАНОВИЛА АВСТРАЛИЙСКОЕ СУДНО

   полковник говорит что демократы губят нацию  Я  уйду  со  своего  поста
когда умру зловеще усмехнулся Уэрта и половина  Мексики  умрет  вместе  со
мной пламени не было видно но облако черных от пепла  паров  колыхалось  в
небе над кратером огромным вышиною в милю  веером  и  вулканический  пепел
оседал за тринадцать миль на плато Макомбер

   У пристани тесной
   На старой, чудесной
   Реке Алабаме
   Встречались мы с вами
   И Дадди и Мэмми
   И Эфрем и Сзмми

   Лунные феи танцуют на лугах Равинии

   ВИЛЬСОН НАКОНЕЦ ПРИСЛУШИВАЕТСЯ К СОВЕТАМ ДЕЛЬЦОВ

   признает что кинул бомбу полисмен-женщина  покупает  спирт  после  часу
потери на зерне убит как налетчик

   И все собирались мы тут
   Над самой водою
   Под яркой луною
   Играют на банджо, поют
   О чем эти песни
   Что сказок чудесней
   Кого эти песни зовут

   узнав каракули Джеймса президент взял хлопушку и выдернул запал На стол
высыпалась груда золоченых лепешек; потом взглянув  на  записку  верховный
администратор прочел: "Не кушайте их слишком много. Мама говорит  что  вас
будет тошнить".
   Меня  нисколько  не  удивило  бы  сказал  полицейский  инспектор   Макс
Шнитбергер  если  бы  дальнейшее  расследование  установило  что   динамит
взорвавшийся сегодня предназначался для Джона Д.Рокфеллера

   ВЕРХОМ НА МОРСКОМ ВОЛКЕ В МЕКСИКАНСКИХ ВОДАХ

   Смотри как танцуют
   Как пляшут, ликуют
   ведь судно "Роберт И.Ли"
   Хлопка захватит кули

   Новое увлечение Айседоры Дункан
   Сегодня  в  годовщину  рождения  Гарибальди  в   Розебэнк-Стэйтн-Айленд
хулиганы  из  шайки  ИРМ  напали  на  демонстрацию;  нанесли   оскорбление
итальянскому  флагу,  избили  кулаками  и  палками   членов   Итальянского
стрелкового общества и втоптали бы в грязь американский флаг если бы

   ВОДОЛАЗЫ-ИНДЕЙЦЫ ИЩУТ ТЕЛО УТОНУВШЕГО МАЛЬЧИКА

   некоторые из свидетелей утверждают что видели в толпе женщину. Она была
ранена кирпичом. Какой-то мужчина в  сером  стрелял  прячась  за  нее.  На
верхней палубе и в укромных уголках парохода раздолье для волокит где  они
позволяют себе  неслыханные  вольности  с  опьяневшими  девушками  матерям
которых не следовало бы позволять своим  дочкам  ездить  на  пароходе  без
провожатых
   Избрание Вильсона  в  руках  Мидуэста  полиция  стреляет  на  улицах  в
забастовщиков

   ПРИЧИНЫ ВОЛНЕНИЙ СРЕДИ РАБОЧИХ

   "Я Швейцарский адмирал и направляюсь в Америку"  -  и  полисмен  вызвал
такси

   И шаркают ноги
   По пыльной дороге
   Под банджо, и пенье, и крик
   Часы промелькнут, словно миг
   Эх, весело, братцы,
   Нам с вами смеяться
   И весело ждать, как вдали
   Покажется
   "Роберт
   И.
   Ли".



КАРИБСКИЙ ИМПЕРАТОР

   Когда Майнор Ч.Кейт (*109) умер все газеты поместили  портрет  человека
почтенной наружности  с  ястребиным  носом  и  тревожным  взглядом  острых
блестящих глаз.
   Майнор Ч.Кейт был сын богача, родился в семье, где любили запах  денег,
в этой семье чуяли запах денег хоть с другого конца света.
   Его дядя был Генри Мэйгз, дон Энрике Западного побережья. Его отец  вел
крупное лесное дело и спекулировал недвижимостью в Бруклине;
   юный Кейт был яблоком с той же яблони.

   (В 49-м золотая лихорадка увлекла донна Энрике в Сан-Франциско.  Он  не
пошел ставить заявки по холмам, он не умирал от жажды, просеивая  щелочную
пыль в Долине Смерти. Он продавал снаряжение другим искателям счастья.  Он
обосновался в Сан-Франциско, ввязался в политику и крупную биржевую игру и
так увяз, что ему пришлось спешно спасаться на корабле.
   Корабль завез его в Чили. Он чуял запах денег в Чили.
   Он был capitalista yanqui. Он построил железную дорогу от  Сантьяго  до
Вальпараисо. На островах Чинча были залежи гуано. Мэйгз чуял запах денег в
гуано. Он вырыл себе  состояние,  копая  гуано,  стал  силой  на  Западном
побережье, жонглировал цифрами,  железными  дорогами,  армиями,  интригами
местных кациков и политиканов; все это были только фишки гигантской игры в
покер. И, набрав полную игру, цепкая рука загребала доллары.
   Он финансировал невероятный проект железной дороги через Анды.)
   Когда Томасо  Гуардиа  стал  диктатором  Коста-Рики,  он  написал  дону
Энрике, прося построить ему железную дорогу.
   Мэйгз был занят в Андах; подряд в 75.000  долларов  не  заслуживал  его
внимания, и он выписал племянника Майнора Кейта.
   В этой семье не теряли времени даром:
   шестнадцати лет Майнор Кейт жил на свой заработок, продавая  воротнички
и галстуки в галантерейной лавке.
   Потом он был надсмотрщиком на лесозаготовках и вел свое лесное дело.
   Когда его отец купил остров  Падре  близ  Корпус-Кристи  в  Техасе,  он
послал туда Майнора, чтоб оправдать покупку.
   Майнор Кейт стал разводить на  острове  рогатый  скот  и  завел  рыбные
промыслы,
   но деньги, вложенные в рыбу и скот, оборачивались недостаточно быстро,
   тогда он накупил  свиней,  и  стал  бить  быков  и  варить  их  мясо  и
скармливать свиньям, и стал бить рыбу и скармливать свиньям,
   но деньги, вложенные в свиней, оборачивались недостаточно быстро -
   и он с радостью уехал в Лимон.

   Лимон самое гиблое место Карибского моря, даже  индейцы  мерли  там  от
малярии, желтой лихорадки и кровавого поноса.
   Кейт отправился в Новый Орлеан  на  пароходе  "Джон  Д.Мэйгз"  набирать
рабочих на постройку дороги. Он предлагал им  доллар  в  день  на  готовых
харчах и набрал семьсот  человек.  Некоторые  из  них  уже  бывали  там  с
Уильямом Уокером (*110) в прежние,  флибустьерские  дни.  Из  этой  партии
выжило человек двадцать пять.
   Прочие оставили свои проспиртованные трупы догнивать по болотам.
   В следующий раз он привез полторы тысячи; все они умерли, доказав,  что
только ямайские негры выживают в Лимоне.

   Майнор Кейт не умер.

   В 1882-м построено было двадцать миль пути,  а  у  Кейта  было  миллион
долларов долгу:
   дороге нечего было перевозить.
   Чтобы дороге было что перевозить, Кейт заставил сажать бананы, а  чтобы
сбывать бананы, ему пришлось стать судовладельцем;
   так началась карибская фруктовая торговля.
   Тем  временем  рабочие  мерли  от  виски,  малярии,  желтой  лихорадки,
кровавого поноса.
   Умерло три брата Майнора Кейта.

   Майнор Кейт не умер.

   Он  строил  железные  дороги,  открывал  лавки  по  всему  побережью  в
Блуфилдсе, Беливе, Лимоне, покупал и продавал каучук, ваниль,  черепаховую
кость, сарсапариллу, все, что можно было дешево купить, он  покупал,  все,
что можно было дорого продать, он продавал.
   В  1898  на  паях  с  "Бостонской  фруктовой  компанией"  он  образовал
"Объединенную фруктовую компанию", которая с тех пор стала одним из  самых
мощных промышленных предприятий мира.
   В 1912 он учредил Международное общество по эксплуатации железных дорог
Центральной Америки.
   Все это было создано на выручку от бананов;
   в Европе и Соединенных Штатах начали есть бананы,
   и по всей Центральной Америке вырубали джунгли, чтобы сажать бананы,
   и строили железные дороги, чтобы вывозить бананы,
   и с каждым годом все больше пароходов Великого белого флота
   отплывало на Север с грузом бананов -
   такова история американской империи в Карибском море,
   если не считать Панамского канала  и  будущего  канала  в  Никарагуа  и
броненосцев и штыков морского десанта.

   Но отчего же так тревожен взгляд Майнора Ч.Кейта  -  пионера  фруктовой
торговли и строителя железных  дорог  -  на  всех  снимках,  помещенных  в
газетах после его смерти?



КАМЕРА-ОБСКУРА (20)

   Когда в Лоренсе трамвайные вожатые забастовали (*111) из солидарности с
теми как их там ну словом со вшивыми полячишками, с макаронниками, которые
не моют шеи и вместе со своими  жирными  сальными  женами  едят  чеснок  и
разводят проклятые иностранцы ораву визжащих ребятишек тогда обратились  к
добровольцам к порядочной опрятной молодежи
   с призывом заменить вожатых и показать чужеземным агитаторам  что  есть
еще кому в нашей стране нести бремя белого человека...
   Так вот этот парень жил в Мэтьюзе  и  всегда  мечтал  стать  трамвайным
вожатым... говорят что мистер Грувер был трамвайным  вожатым  в  Олбани  и
сильно пил и его встречали на улице с девками...
   Так вот этот парень жил в Мэтьюзе и он отправился  в  Лоренс  вместе  с
товарищем и оба записались в Лоренсе и толпа ревела Стачколомы скебы но  в
толпе были одни итальяшки, всякая сволочь землекопы  сезонники.  А  парень
этот с товарищем были закадычные друзья и он взобрался на площадку и  стал
вертеть сияющую медную ручку и давать звонки. Это было в трамвайном парке.
Его товарищ возился с чем-то у буферов  а  парень  вертел  сияющую  медную
ручку и вагон тронулся и он наехал на своего товарища так и расплющило ему
голову буферами, так и убило его насмерть тут  же  в  трамвайном  парке  и
теперь парню придется держать ответ перед родственниками своего товарища.



ДЖ.УОРД МУРХАУЗ

   В Питтсбурге Уорд Мурхауз устроился  репортером  в  "Таймс  диспэтч"  и
шесть месяцев писал о  свадебных  церемониях,  о  собраниях  местной  ложи
Оленей, о таинственных убийствах и самоубийствах среди литовцев, албанцев,
хорватов, поляков, о трудностях натурализации для  рестораторов-греков,  о
банкетах Союза сыновей Италии. Он  жил  в  нижнем  конце  Хайленд-авеню  в
большом красном деревянном доме. Хозяйка  миссис  Кук,  сварливая  старуха
родом из Белфаста, принуждена была пускать жильцов после  того,  как  мужа
ее, мастера на заводе в Хемпстеде, насмерть придавило сорвавшейся с  крана
чугунной болванкой. Она готовила Уорду завтрак, а по воскресеньям и  обед,
а пока он в одиночестве съедал их в душной, заставленной мебелью столовой,
она стояла возле него,  рассказывая  о  своей  молодости,  проведенной  на
севере Ирландии, о коварстве папистов  и  добродетелях  покойного  мистера
Кука. Это было трудное время для  Уорда.  В  Питтсбурге  у  него  не  было
друзей, и всю студеную, пасмурную и слякотную зиму он мучился насморками и
ангиной. Он ненавидел газетную редак