идцать пять центов на овсянку  и  кофе.  Потом  отправились  в
Управление Канадско-Тихоокеанской железной дороги и нанялись на  постройку
в Банф. Время до отхода поезда они провели  в  городской  библиотеке.  Мак
прочитал часть книги Беллами, Айк  же,  не  найдя  книг  Маркса,  прочитал
несколько глав "Когда спящий проснется"  Уэллса,  напечатанных  в  "Стрэнд
мэгэзин". Поэтому, сев в поезд, они были полны грядущей революцией и стали
втолковывать это двум тощим краснолицым лесорубам, сидевшим напротив.
   Один из них все время молча жевал табак, но  другой  сплюнул  жвачку  в
окно и сказал:
   - Вам, ребятки, чем эту чушь молоть, лучше  бы  помалкивать,  а  то  не
поздоровится.
   - Поди к черту, у нас свободная страна.  Ну  и  всякий  может  говорить
свободно.
   - Говорить-то  говори,  да  слушай,  когда  кто  поопытней  велит  тебе
заткнуть глотку.
   - Э, да что с тобой разговаривать, - сказал Айк.
   - А ты не разговаривай. Так-то лучше, - сказал тот и всю дорогу  больше
не раскрывал рта.
   Все лето они проработали на Канадско-Тихоокеанской и к первому  октября
были уже в Ванкувере. У них завелись новые чемоданы  и  новые  костюмы.  У
Айка было скоплено сорок девять долларов и пятьдесят центов, а  у  Мака  -
восемьдесят три пятнадцать в новехоньком бумажнике  свиной  кожи.  У  Мака
было  больше,  потому  что  он  не  играл  в  покер.  Они   вдвоем   сняли
полуторадолларовый номер и первое свое свободное утро нежились в  кровати,
как принцы. Они загорели и окрепли, и руки у них  были  в  мозолях.  После
железнодорожных казарм, прокуренных и  пропахших  запахом  немытых  ног  и
клопов, опрятный номер с чистыми постелями казался дворцом.
   Окончательно стряхнув сон, Мак сел и потянулся  за  своим  "ингерсолом"
(*32). Одиннадцать часов. Солнечное пятно на подоконнике отливало  красным
от дыма лесных пожаров на побережье. Мак встал и умылся холодной водой. Он
расхаживал взад и вперед по комнате, вытирая лицо и руки. Ему приятно было
проводить свежим грубым полотенцем по шее, по впадине между лопатками,  по
мускулам плеч и рук.
   - Как ты думаешь, Айк, что нам теперь делать? По-моему, нам теперь надо
спуститься пароходом до Сиэтла этакими, знаешь, знатными  иностранцами.  А
там, думаю, устроюсь по типографскому делу. На этом можно деньгу зашибить.
И всю зиму я буду учиться так, что небу жарко станет. Как полагаешь,  Айк?
Я думаю выбраться  из  этой  цинготной  дыры  и  вернуться  в  нашу  землю
обетованную (*33). Как полагаешь, Айк?
   Лик закряхтел и со стоном перекатился на другой бок.
   - Да просыпайся, Айк, Христа ради. Надо ж поглядеть на этот  городишко,
а потом - до свиданья, счастливо оставаться.
   Лик привстал в кровати.
   - К черту все. Мне надо бабу.
   - А говорят, тут, в Сиэтле, чудесные девки, честное слово, Лик.
   Айк выскочил из кровати и стал с головы  до  ног  окатываться  холодной
водой. Потом натянул костюм и выглянул в окошко, расчесывая мокрые волосы.
   - Когда отчаливает эта паршивая посудина? Мне ночью всякая чертовщина в
голову лезет. Два мокрых сна видел; а ты как?
   Мак вспыхнул и кивнул головой.
   - Ясно. Надо к бабам. От таких снов совсем разладишься.
   - Да, но мне не хотелось бы чего-нибудь подцепить.
   - Чушь, ну какой это мужчина, кто не переболел чем полагается.
   - Ну что, пойдем смотреть город?
   - Да я тебя уже целых полчаса дожидаюсь.
   Они сбежали вниз  по  лестнице  и  вышли  на  улицу.  Они  обошли  весь
Ванкувер,  вдыхая  винный  запах  лесопилок  у  набережной,  слоняясь  под
большими деревьями парка. Потом они взяли билеты в пароходной кассе, нашли
галантерейный магазин и накупили полосатых галстуков, цветных носков и  по
четырехдолларовой шелковой рубашке.  Поднимаясь  по  сходням  парохода  на
Викторию и Сиэтл  в  новых  костюмах,  в  шелковых  рубашках  и  с  новыми
чемоданами в руках, они чувствовали себя миллионерами. Они расхаживали  по
палубе, покуривая папиросы и разглядывая девушек.
   - Гляди, вон те как будто подводящие... Ручаюсь,  что  они  из  этаких,
сами клюнут, - шепнул Айк на ухо Маку и двинул его локтем в бок, когда они
проходили мимо двух прогуливавшихся  по  другой  стороне  палубы  девиц  в
весенних соломенных шляпках.
   - Эх, была не была - попробуем.
   - Не надо; уж больно они надутые.
   - Ничего. Пойдем сначала выпьем.
   Они выпили по кружке пива  у  стойки  и  вернулись  на  палубу.  Девицы
скрылись. Мак с Айком разочарованно стали  бродить  по  палубе,  потом  на
корме они увидели девиц, прислонившихся к перилам.  Была  облачная  лунная
ночь. В переливчатом серебристом мареве море и  темные,  поросшие  колючим
кустарником островки чередовались резкими пятнами света и тени.
   У обеих девушек были завитые волосы и темные круги  под  глазами.  Маку
показалось, что обе они очень немолоды, но, так как Айк  уже  взял  их  на
абордаж, думать об этом было поздно.
   Девушку, с которой он заговорил, звали Глэдис. Ему больше  приглянулась
другая, Оливия, но Айк  подошел  к  ней  первый.  Они  стояли  на  палубе,
дурачась и  хохоча,  пока  девушки  не  заявили,  что  озябли;  тогда  они
спустились в кают-компанию и уселись на диван, и Айк купил коробку конфет.
   - Мы сегодня за обедом ели лук, - сказала Оливия. - Надеюсь, вы  ничего
не имеете против лука. Глэдис, я говорила тебе, что не надо есть лука хотя
бы до парохода.
   - Поцелуйте меня, тогда я вам скажу, имею ли  я  что-нибудь  против,  -
сказал Айк.
   - Нельзя себе позволять таких вольностей, во всяком случае на пароходе,
- огрызнулась Оливия, и две недобрых черточки обозначились у нее по  обеим
сторонам рта.
   - Нам приходится  быть  очень  осторожными,  особенно  на  пароходе,  -
пояснила Глэдис. - Теперь так косо глядят на  девушек  без  провожатых.  А
разве это преступление?
   - Несомненно. - Айк пододвинулся ближе.
   - Бросьте дурить... Давайте гудок и отчаливайте...  Кому  я  говорю?  -
Оливия встала и перешла на другую скамейку.
   Айк последовал за ней.
   - В былое время на этих пароходах были гостиные, а теперь не то, - тихо
сказала Глэдис, обращаясь с Маком, как  с  близким  знакомым.  -  Вы  что,
служили на консервных фабриках?
   - Нет, мы оба все лето проработали на Канадско-Тихоокеанской.
   - Должно быть, зарабатывали уйму денег.
   Мак заметил, что, говоря с ним, она все  время  искоса  поглядывала  на
подругу.
   - Ну, не так уж много... но я все же скопил почти сотнягу.
   - А теперь вы куда, в Сиэтл?
   - Да, я хочу там работать по линотипному делу.
   - А мы как раз там и живем. У нас с Оливией там квартира...  Пойдем  на
палубу, тут слишком жарко.
   Когда они проходили мимо Айка  и  Оливии,  Глэдис  нагнулась  и  что-то
шепнула той на ухо, потом с томной улыбкой обернулась к  Маку.  На  палубе
никого не было. Она позволила ему обнять себя за талию.
   Пальцы его ощутили косточки корсета. Он стиснул ее.
   - Вы делаете мне больно, - пискнула она забавным,  тоненьким  голоском.
Он засмеялся. Отнимая руку, он почувствовал округлость ее груди.
   На ходу нога его касалась ее ноги. В первый раз в жизни он шел под руку
с женщиной.
   Вскоре она сказала, что пора спать.
   - А мне нельзя с вами?
   Она покачала головой.
   - Только не на пароходе.  Увидимся  завтра,  может  быть,  вы  с  вашим
товарищем зайдете проведать нас... Мы покажем вам город.
   - Отлично, - сказал Мак.
   Он ходил кругом по палубе,  и  сердце  у  него  крепко  колотилось.  Он
чувствовал  биение  судовых  машин,  видел  стреловидный  след  на   воде,
разрезаемой носом парохода, и остро ощущал быстроту движения. На корме  он
встретил Айка.
   - Моя заявила, что идет спать.
   - И моя тоже.
   - Ну как, добился чего-нибудь, Мак?
   - Обещала повидаться завтра. У них квартира в Сиэтле.
   - Свою-то я все-таки поцеловал. Чертовски горячая. Я так и  думал,  что
она меня слопает.
   - Завтра дело, наверное, сладится.
   - Ну а теперь пора на боковую.
   Наутро  было  солнечно:  набережная  Сиэтла  искрилась,  пахла  лесными
складами и оглушила их, когда они сошли с парохода, трескотней экипажей  и
окриками возниц. Они пошли в общежитие ХСМЛ. Они больше не поденщики и  не
бродяги. Они найдут чистую работу, устроятся и  станут  посещать  вечернюю
школу.
   Весь день они осматривали город и вечером встретили Оливию и  Глэдис  у
индейского тотема на Пайонир-сквер. Все произошло очень быстро.
   Они пошли в ресторан и обильно поужинали с вином, потом  пошли  в  сад,
где играл оркестр, и пили виски.  Когда  они  отправились  к  девушкам  на
квартиру, то захватили с собой бутылку виски. Мак едва не  выронил  ее  на
лестнице, и девушки шикали на них: "Ради бога, не поднимайте такого  шума,
а то нагрянут фараоны", и в помещении пахло мускусом и пудрой, и  по  всем
стульям раскидано было женское белье, и девицы первым  долгом  вытянули  у
каждого по пятнадцати долларов. Мак со своей был в ванной, она мазала  ему
нос губной помадой, и они хохотали, пока он не дал волю  рукам,  и  она  в
сердцах наградила его пощечиной. А потом они все сидели за столом и  снова
пили, и Айк нарядился в шелковые дамские  панталоны  и  корсет  и  босиком
отплясывал танец Саломеи. Мак сидел на полу и хохотал: все  это  было  так
забавно, но когда он попробовал подняться с пола, то упал ничком  и  вдруг
очутился в ванной, и его рвало над раковиной, и Глэдис бранила его на  чем
свет стоит. Она помогала ему одеться, но он  никак  не  мог  найти  своего
галстука, и все говорили, что он слишком  пьян,  и  вытолкали  его,  и  он
побрел  по  улице,  распевая:  "Дай  гудок,  капитан,  и  отчаливай...   и
отчаливай", и спросил полисмена, где общежитие ХСМЛ, а тот затолкал его  в
камеру и запер.
   Когда он проснулся, голова у него была  словно  треснувший  жернов.  На
рубашке - следы рвоты, брюки разорваны. Он вывернул все карманы, бумажника
не было. Немного погодя полисмен отпер камеру и  велел  выметаться,  и  он
вышел на ослепительное солнце, ножом резавшее ему глаза.
   Когда он пришел в общежитие, швейцар искоса оглядел его, но  никто  ему
ничего не сказал. Поднявшись к себе в комнату, он упал на кровать. Айк еще
не возвращался. Мак дремал, чувствуя сквозь сон, как раскалывается у  него
голова. Когда он проснулся, Айк  сидел  у  него  в  ногах.  Глаза  у  него
сверкали, щеки были красны. Он был еще пьян.
   - Скажи, Мак, они тебя тоже обчистили? У меня пропал бумажник.  Я  было
вернулся, но не мог отыскать квартиры. Ну  и  задал  бы  я  этим  чертовым
куклам... А! Чтоб их... Я еще пьян, что твой куб самогонный. Знаешь,  этот
тип за конторкой говорит,  чтобы  мы  отсюда  выкатывались.  Не  потерпит,
говорит, пьяниц в общежитии ХСМЛ.
   - Да, но мы ведь заплатили за неделю.
   - Часть, говорит, вернет... А, черт, Мак... Влопались мы, но я все-таки
рад... Знаешь, после того как они тебя вытолкали, и мне перепало от  твоей
красотки. Ну, я их обеих ублаготворил.
   - А мне чертовски скверно.
   - Я сам боюсь лечь - того и гляди, вывернет. Давай выйдем,  на  воздухе
будет лучше.
   Было  три  часа  пополудни.  Они  зашли  в  китайский  ресторанчик   на
набережной и выпили кофе. В кармане у них было два доллара, полученных под
залог чемоданов. Шелковых рубах оценщик  не  взял,  потому  что  они  были
вымазаны. На улице шел проливной дождь.
   - Да, дернуло же нас так напиться. Порядочные мы с тобой дурни, Лик.
   - Зато позабавились... Ну и вид же у тебя  был  -  вся  рожа  в  губной
помаде.
   -  Нет,  что  ни  говори,  скверно...  Я  хочу   учиться   и   работать
по-настоящему - ты знаешь, о чем я говорю, -  не  для  того,  чтобы  стать
стервецом эксплуататором, но ради социализма и революции;  не  так,  чтобы
работать и напиваться, работать и напиваться, как те чертовы  образины  на
постройке.
   -  Другой  раз  будем  умнее,  станем  оставлять  деньги  где-нибудь  в
сохранном месте... ох, вот и меня начинает выворачивать.
   - Да. Загорись сейчас эта проклятая лачуга, ни за что не пошевельнусь.
   Они сидели у китайца сколько можно было, а  потом  побрели  под  дождем
искать тридцатицентовую ночлежку, где и провели ночь, и  клопы  их  кусали
отчаянно.
   Утром они отправились искать работы: Мак - по  типографиям,  Айк  -  по
пароходствам. Ничего не найдя за день, они вечером встретились и, так  как
ночь была теплая, переночевали в парке.
   Наконец они нанялись на лесные  разработки  Снейк-Ривер.  Их  отправили
туда в вагоне, полном шведов и финнов. Мак  и  Айк  одни  во  всем  вагоне
говорили по-английски. Когда они добрались до места, десятник оказался так
крут, еда так плоха, казарма так вонюча, что дня через два они  сбежали  и
снова стали бродяжничать.
   В Блу-Маунтинс было уже холодно, и они бы наверняка подохли  с  голоду,
если бы не  наловчились  выпрашивать  подачку  в  кухнях  лесных  лагерей,
встречавшихся по пути.  Они  вышли  на  железную  дорогу  у  Бекер-Сити  и
ухитрились добраться в товарных составах до Портленда.
   В Портленде им не удалось найти работу, потому что одежда  у  них  была
грязная, и они поплелись на юг по широкой и  бесконечной  долине  Орегона,
усеянной фруктовыми фермами, ночуя по амбарам и получая кое-где  случайную
кормежку за колку дров и разные домашние работы на каком-нибудь ранчо.
   В Сейлеме Айк обнаружил, что у него триппер, и Мак  ночей  не  спал  от
страха, что, может быть, и он тоже болен. Они решили обратиться к доктору.
Это был крупный, круглолицый и  с  виду  добродушный  человек.  Когда  они
сказали, что у них нет денег, он заявил, что это ничего и  что  они  могут
работой по хозяйству отплатить ему за совет, но,  когда  узнал,  что  дело
идет о венерической болезни, вытолкал их, прочитав им пылкую  проповедь  о
расплате за грехи.
   Они плелись по дороге голодные и охромевшие; у  Айка  был  жар,  и  ему
больно было идти. Оба молчали. Наконец они дошли до  небольшой  станции  с
водокачкой и  погрузочной  платформой  для  фруктов  на  магистрали  Южной
Тихоокеанской дороги. Айк сказал, что он не может больше  идти,  что  надо
ждать товарного поезда.
   - Тюрьма и то лучше, - говорил он.
   - Уж коль не везет в этой стране, так действительно не везет, -  сказал
Мак, и почему-то оба они рассмеялись.
   В кустах за станцией они набрели на старого бродягу, варившего  кофе  в
жестянке. Он поделился с ними кофе, хлебом, отрезал им кусочек сала, и они
рассказали ему о своих злоключениях. Он сказал, что направляется  зимовать
на юг и что верное средство от триппера - настой из  вишневых  корешков  и
стеблей. Но где достать этих самых корешков и стеблей?
   Во всяком случае, он советовал  не  тревожиться,  говоря,  что  это  не
серьезней обыкновенной простуды. Это был веселый старик, и лицо у него  до
того заросло грязью, что казалось коричневой кожаной маской. Он  собирался
попытать счастья на товарном поезде, который  останавливался  здесь  брать
воду вскоре после захода солнца. Пока Айк со стариком  разговаривали,  Мак
прилег вздремнуть.
   Проснулся он от окрика Айка,  и  все  они  сломя  голову  помчались  за
товарным поездом, который уже тронулся.  В  темноте  Мак  промахнулся,  не
попал на подножку и грохнулся на шпалы. Он ободрал коленку и набрал  полон
рот песку, и, когда он поднялся, все что он увидел - два красных фонаря  в
хвосте поезда, таявших в ноябрьской дымке.
   Так в последний раз он видел Айка Холла.
   Он снова вышел на дорогу и доковылял до ближайшего ранчо. Собака  лаяла
и бросалась на него, хватая за лодыжки, но он был слишком подавлен и ни на
что не обращал внимания. Наконец к нему подошла полная женщина,  дала  ему
холодного  пудинга  с  яблочной  подливкой  и  сказала,   что   он   может
переночевать в амбаре, если отдаст ей спички. Он добрел до амбара, зарылся
в копну свежего сена и уснул. Наутро фермер, которого звали Томас, высокий
рыжеватый мужчина с оглушительным голосом, пришел в амбар и предложил  ему
поработать несколько дней за еду и ночлег. Они были приветливы с ним, и  у
них  была  красивая  дочка  -  Мона,  в  которую  он  влюбился.   Плотная,
краснощекая, сильная, словно мальчик, она ничего не  боялась.  Она  тузила
его, боролась с ним, и, когда он отдохнул и подкормился, он ночи не  спал,
думая  о  ней.  Он  лежал  на  своем  сеннике,  снова  и  снова  вспоминая
прикосновение ее голой руки, когда она передавала ему трубку опрыскивателя
или помогала складывать в костер  срезанные  ветви,  ее  крепкие  груди  и
свежее, как у коровы, дыхание, щекотавшее ему шею, когда  они  возились  и
дурачились  вечерами  после  ужина.  Но  у  родителей  были  другие  планы
относительно дочери, и они объявили Маку, что больше в нем  не  нуждаются.
Они отпустили его приветливо, с ворохом  добрых  советов,  сменой  старого
белья и холодным завтраком, завернутым в газету, но без гроша  в  кармане.
Мона побежала за ним по выбитым колеям пыльной дороги и поцеловала его  на
глазах у родителей.
   - Мне без тебя будет скучно, - сказала она. -  Накопи  побольше  денег,
приезжай и женись на мне.
   - Ну конечно, так я и сделаю, - сказал Мак и ушел с хорошим чувством  и
со слезами на глазах. Но особенно его радовало  то,  что  он  не  подцепил
триппера от той девицы из Сиэтла.



НОВОСТИ ДНЯ VI

   РОКФЕЛЛЕР ВОТ ТИП ЧЕЛОВЕКА БУДУЩЕГО Жатва смерти в Чикаго наконец-то  и
Париж шокирован ГАРРИМАН (*34) ВЫВЕДЕН КАК ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ  КОЛОСС  напала
на след известного авантюриста Запретить зловонную пьесу Шоу ТЕДДИ ДОБИЛСЯ
ДИРИЖЕРСКОЙ ПАЛОЧКИ пожалейте пассажиров подземки

   Мы плыли вдвоем
   По искристой реке
   Пели
   старые
   милые
   песни

   ТОЛПА ЛИНЧУЕТ СОВЕРШИВ МОЛИТВУ

   Когда поток металла хлынул из домны я  видел  как  рабочие  кинулись  к
безопасным пунктам (*35). Справа  от  домны  я  заметил  группу  в  десять
человек которые бежали  сломя  голову  но  платье  их  уже  было  охвачено
пламенем. По-видимому они пострадали уже в самый момент взрыва и некоторые
спотыкались на бегу  и  падали.  Расплавленный  поток  поглотил  бедняг  в
мгновение ока.
   Раздался второй взрыв и я посмотрел на домну. Когда  я  снова  взглянул
направо ища глазами десятерых я не увидел ни одного и как мне кажется  все
они обратились в пепел. Мой поезд приходился на пути металла и  поэтому  я
вынужден был расцепить состав и  дать  сигнал  машинисту  протолкнуть  его
дальше.
   ДА ЗДРАВСТВУЕТ МОНОПОЛИЯ - ВСЕНАРОДНОЕ БЛАГО
   Классовые враги договариваются в салоне миссис Потер Палмер

   те же
   старые
   милые
   песни



КАМЕРА-ОБСКУРА (7)

   Мы катались на коньках на пруду возле заводов  серебряных  изделий;  от
фабричной свалки возле пруда шел чудной свербящий запах  мыло  из  китовой
ворвани объяснил кто-то им чистят серебряные ножи вилки и  ложки.  Наводят
на них блеск перед продажей.
   На лед тоже будто навели блеск и первый черный лед чуть тронутый белыми
царапинами от первых коньков звенел как пила. Я  никак  не  мог  научиться
бегать на коньках и все  падал.  Берегись  этого  хулиганья  предупреждали
меня. Эти чешские и польские мальчишки закладывают камни в снежки пишут на
стенах гадкие слова гадко ведут себя по закоулкам их  родные  работают  на
фабриках.  А  мы  были  чистенькие  американские  мальчики  корсары  умели
обращаться с  инструментами  следопыты  и  играть  в  хоккей  бойскауты  и
выписывать восьмерки на льду. Я никак не мог научиться бегать на коньках и
все падал.



ЧУДОДЕЙ БОТАНИКИ

   Лютер Бербанк (*36)
   родился в кирпичной ферме в Ланкастере штат Массачусетс
   гуляя в лесу как-то зимою
   хрустя искристым настом
   забрел в лощинку где пробивался горячий ключ
   и нашел зеленую траву и свежие побеги
   и заячью капусту пустившую сильный росток
   придя домой сидя у печки читал Дарвина
   Борьба за существование происхождение видов естественный
   отбор это было не то чему учили в церкви
   и Лютер Бербанк стал неверующим перебрался в Люнебург
   открыл зародыш картофеля
   посадил его и использовав естественный отбо