й подругой Камахьей. По-моему, сегодня в два часа
есть рейс на Лондон. Если нет, то я останусь с вами до более позднего рейса.
   Амрита собрала некоторые из игрушек ребенка и положила их в ящик.
   - Есть еще и четвертая проблема, - сказала она.
   - Какая же?
   - "БОАК" и "Пан Ам" отменили все полеты из Калькутты,  кроме  транзитного
рейса "БОАК" из Таиланда в 6:45 утра. С погрузкой багажа трудности, как  мне
сказали. Я звонила вчера вечером, когда затосковала.
   - Дьявол. Ты шутишь. Проклятие. Виктория почувствовала  перемену  тона  и
уронила простыню. Она сморщила личико, готовая расплакаться.
   - Должна же быть хоть какая-то  возможность  выбраться  из  этой  вонючей
задницы,., прости, маленькая.., из этого города.
   - Да, конечно. Все внутренние рейсы "Эйр Индия" имеют выход  за  границу.
Мы  могли  бы  пересесть  в  Дели  на  "Пан  Амо  или  еще   на   чей-нибудь
трансатлантический маршрут там же или в Бомбее.  Но  мы  пропустили  сегодня
утренний рейс на Нью-Дели, а все  остальные  имеют  жутко  длинные  посадки.
Лучше подожду тебя, Бобби. Не хочу без тебя разъезжать по этой  стране.  Мне
ее в детстве хватило.
   - Ладно, сладкая моя, - сказал я, обнимая ее одной рукой. - Что ж,  тогда
попробуем попасть на утренний рейс "БОАК"  в  понедельник.  Господи  Иисусе,
полседьмого утра. Ничего, зато это будет полет с завтраком.  Не  возражаешь,
если я все-таки выполню свой план насчет душа?
   - Да, - сказала Амрита, беря ребенка на руки. - Я все узнала у работников
<"БОАК", и с твоим душем нет никаких проблем.

***

   В тот день нас  потянуло  на  осмотр  достопримечательностей.  Я  засунул
Викторию в рюкзак, и мы вышли в жару,  шум  и  суматоху.  И  температура,  и
влажность болтались где-то в районе  отметки  100.  Мы  более  чем  прилично
позавтракали в заведении, именовавшемся "Шахиншах", после  чего  доехали  на
такси по Чоурингхи до Индийского музея.
   У  входа  висело   небольшое   объявление:   "КАТЕГОРИЧЕСКИ   ЗАПРЕЩАЕТСЯ
ЗАНИМАТЬСЯ ЙОГОЙ В ПАРКЕ!". Внутри стояла страшная  жара,  витрины  покрывал
толстый слой пыли, а в самом здании было  на  удивление  безлюдно,  если  не
считать шумной и противной группы немецких туристов. Меня мало  интересовали
антропологические залы на первом этаже,  но  в  конце  концов  мое  внимание
привлекла археологическая экспозиция.
   - Что там? - спросила Амрита, увидев,  что  я  склонился  над  стеклянной
витриной.
   На  этикетке  рядом  с  маленькой  черной   статуэткой   было   написано:
"Изображение богини Дурги в воплощении Кали. Ок.  80  г.  до  н.э.".  Ничего
особо пугающего в ней не наблюдалось. Я не увидел никаких  признаков  петли,
черепа или отрубленной головы. Одна рука держала нечто, напоминающее  сучок,
другая - опрокинутую рюмку для яйца, в третьей руке - предмет,  который  мог
бы быть трезубцем, но больше напоминал открытый складной ножик, а  последнюю
руку она протягивала вперед,  вверх  ладонью,  на  которой  лежал  маленький
желтый пирожок. Как и все скульптурные изображения богини,  что  я  видел  в
музее, это имело высокую талию, твердые груди и продолговатые  уши.  Лицо  у
нее было нахмуренным, многочисленные зубы острыми,  но  я  не  разглядел  ни
вампирских клыков, ни высунутого языка. Ее головной  убор  составляли  языки
пламени. На мой взгляд, скульптура, обозначенная как "Дурга", выставленная в
другой витрине неподалеку, имела  куда  более  свирепый  вид.  У  этого,  по
всеобщему мнению более добродушного воплощения  Парвати,  было  десять  рук,
каждая из которых сжимала оружие, одно страшнее другого.
   - Твоя подруга Кали не кажется такой уж ужасной, - сказала  Амрита.  Даже
Виктория высунулась из-за плеча, чтобы взглянуть на витрину.
   - Этой штуковине две тысячи лет, - сказал я. - Возможно, с  тех  пор  она
стала более злобной и кровожадной.
   - Некоторым женщинам возраст не идет на пользу, -  согласилась  Амрита  и
двинулась  к  следующей  витрине.  Виктории,  судя  по  всему,   приглянулся
бронзовый идол Ганеша, веселый бог благосостояния со слоновьей головой; и  в
оставшееся время в музее мы занимались игрой,  которая  заключалась  в  том,
чтобы найти как можно больше изображений Ганеши.
   Амрита хотела бы посетить мемориальный  зал  Виктория,  чтобы  посмотреть
реликвии  колониальных  времен,  но  времени  уже  не   оставалось,   и   мы
довольствовались  тем,  что  проехали  мимо  на  такси  и  показали  ребенку
впечатляющее белое сооружение, названное, как мы ей сказали, в ее честь.
   В гостиницу мы бежали под проливным дождем, быстро переоделись,  а  когда
вышли, то обнаружили, что нас ожидает машина Чаттерджи, а ливень закончился.
   Впервые за несколько дней я надел  галстук,  и  когда  машина  влилась  в
транспортный поток, я чувствовал себя неуютно, дергал за  узел  и  мечтал  о
том, чтобы воротник был посвободнее или шея потоньше. Моя  белая  рубашка  с
короткими рукавами уже взмокла на спине, и я вдруг обратил внимание,  какими
потертыми и замызганными выглядели мои  старые  добрые  туфли.  В  общем,  я
чувствовал себя помятым, растрепанным и пропотевшим. Я  взглянул  искоса  на
Амриту. Она имела - как и всегда - вид хладнокровный и  сдержанный.  На  ней
было белое хлопчатобумажное платье, которое она купила в Лондоне, и ожерелье
из ляпис-лазури, подаренное мной еще до  свадьбы.  Волосы  у  нее,  по  всем
правилам, должны были свисать безвольными прядями, но вместо этого  пышно  и
глянцево ниспадали ей на плечи.
   Мы ехали около часа, и  эта  поездка  напомнила  мне,  что  Калькутта  по
площади больше Нью-Йорка. Движение было диким и суматошным, как  всегда,  но
молчаливый  водитель  Чаттерджи  выбрал  кратчайший   маршрут   среди   этой
сумятицы'. Мои тревоги по поводу движения не слишком-то успокаивали  Большие
белые щиты с надписями на  бенгали,  хинди  и  английском,  установленные  в
центре нескольких  хаотических  круговых  развязок,  которые  мы  проезжали:
"БУДЬТЕ  ВНИМАТЕЛЬНЕЕ  ЗА  РУЛЕМ!   НА   ЭТОМ   УЧАСТКЕ   ЗА   ПРОШЛЫЙ   ГОД
ПОГИБЛО...ЧЕЛОВЕК!". Пропуски были заполнены съемными табличками с  цифрами,
подобные которым  можно  увидеть  на  старых  бейсбольных  площадках.  Самым
большим числом, что мы видели по пути,  было  28.  У  меня  невольно  возник
вопрос, включает ли эта  цифра  целый  участок  дороги  или  лишь  несколько
квадратных футов мостовой.
   Кое-где мы проезжали по шоссе, зажатому с обеих сторон огромными  кольями
- невероятными трущобами с жестяными крышами, стенами из джутовых  мешков  и
немощеными грязными улицами, - которые прерывались  лишь  серыми  монолитами
заводов, извергающих пламя и сажу в сторону муссонных облаков. Я  обнаружил,
что распространяющиеся философские мировоззрения, вроде экологии и  контроля
за загрязнением окружающей среды,  являются  роскошью,  доступной  лишь  для
наших передовых промышленных стран. Воздух Калькутты, и без того  насыщенный
запахами нечистот, сжигаемых кизяков, миллионов тонн  отбросов  и  постоянно
горящих бесчисленных костров, становился почти непереносимым  из-за  примеси
неочищенных автомобильных выхлопов и промышленных выбросов.
   Сами заводы представляли собой гигантские скопления выветренного кирпича,
ржавеющей стали, разросшихся сорняков и выбитых  окон  -  картинки  мрачного
будущего, когда индустриальную эру постигнет судьба динозавров,  но  от  нее
останутся раскиданные окрест разрушающиеся  остовы.  Однако  от  большинства
этих развалин поднимался дым, а из черных утроб выходили  людские  фигуры  в
лохмотьях. Я почти не мог представить себя живущим в одной из  тех  лачуг  с
земляным полом, работающим на каком-нибудь из этих зловещих заводов.
   Амрита,  должно  быть,  думала  о  том  же,  поскольку  ехали  мы  молча,
разглядывая   проносящуюся   мимо   окон   машины   панораму    человеческой
безысходности.
   Затем, в течение  всего  нескольких  минут,  мы  проехали  по  мосту  над
многочисленными железнодорожными путями, миновали ряд небольших  лавчонок  и
вдруг оказались в старом, обжитом районе с усаженными  деревьями  улицами  и
большими  домами,  обнесенными  стенами  с  решетчатыми  воротами.   Неяркий
солнечный свет отражался от бесчисленных осколков битого стекла, заделанного
в плоские гребни стен. В одном месте  на  верху  высокой  стены  был  очищен
проход примерно в ярд  шириной,  но  каменная  кладка  грязного  цвета  была
запачкана темными полосками. В конце длинных подъездных дорожек возле  домов
стояли  сверкающие  автомобили.  На  увенчанных  железными  пиками   воротах
виднелись небольшие таблички с надписью "Осторожно, собака" не меньше чем на
трех языках.
   Не требовалось особой проницательности, чтобы  сообразить,  что  когда-то
здесь был жилой квартал англичан, отделенный от  адской  городской  сутолоки
настолько, насколько мог себе позволить правящий класс. Запустение  оставило
следы даже здесь - часто попадались обшарпанные  стены,  крыши  без  кровли,
грубо заколоченные досками окна, - но это  было  контролируемое  запустение,
арьергардные  бои  с  неистовой  энтропией,  царившей,  казалось,  по   всей
Калькутте; ощущение распада  слегка  смягчалось  яркими  цветами  и  другими
очевидными  усилиями  обиходить  дворы,  что  проглядывалось  через  высокие
ворота.
   Мы свернули к одним из таких ворот. Шофер вышел и  открыл  висячий  замок
ключом, болтавшимся на цепочке у него на поясе. Круговую подъездную  дорожку
окаймляли высокие цветущие кусты и склоненные ветки деревьев.
   Нас приветствовал Майкл Леонард Чаттерджи. - О, мистер  и  миссис  Лузак!
Добро пожаловать! Его жена тоже стояла у двери вместе с малышом, которого  я
сначала принял за их сына, но потом сообразил,  что  это,  должно  быть,  их
внук. Миссис Чаттерджи было шестьдесят с  небольшим,  в  результате  чего  я
пересмотрел возраст ее супруга в сторону увеличения.  Мистер  Чаттерджи  был
одним из  тех  гладколицых,  постоянно  лысеющих  джентльменов,  которые  по
достижении пятидесяти застывают в этом возрасте лет на двадцать.
   Мы перекинулись несколькими словами на крыльце. Виктория получила должные
комплименты, а мы похвалили их внука. Нам быстро показали  дом,  прежде  чем
проводить на широкую террасу, выходящую на переулок.
   Их  дом  меня  заинтересовал.  Мне  впервые   представилась   возможность
посмотреть, как живет индийская семья из высших  слоев.  Сразу  бросились  в
глаза несоответствия: просторные,  высокие  парадные  помещения,  в  которых
краска  отслаивалась  от  грязноватых  стен;  прекрасный   ореховый   буфет,
испещренный царапинами, а  на  нем  -  чучело  мангусты  с  покрытыми  пылью
стеклянными глазами и вытертым мехом; дорогой кашмирский ковер ручной работы
положен  на  обшарпанный  линолеум;  большая,  некогда  современная,   кухня
заставлена запыленными бутылками, старыми ящиками, нечищенными кастрюлями, а
прямо посередине - угольный очаг.  Следы  копоти  покрывали  когда-то  белый
потолок.
   - На свежем воздухе будет гораздо удобнее, - сказал  Чаттерджи,  открывая
для Амриты дверь.
   Каменный пол еще оставался мокрым после недавнего ливня, но мягкие стулья
были сухими, а стол накрыт к чаю. Взрослая дочь  Чаттерджи,  полная  молодая
женщина с чудесными глазами, присоединилась  к  нам  лишь  для  того,  чтобы
несколько минут пощебетать с Амритой на хинди, после чего удалилась вместе с
сыном.  Чаттерджи,  казалось,  был  поражен  лингвистическими  способностями
Амриты, и спросил ее о чем-то по-французски. Амрита ответила без запинки,  и
они рассмеялись. Он переключился  на  другой  язык  -  как  я  узнал  позже,
тамильский, - но Амрита отреагировала и  на  этот  раз.  Затем  они  начали,
перебрасываться простыми фразами на русском. Я отпил чаю и улыбнулся  миссис
Чаттерджи. Она улыбнулась в ответ и предложила мне  сандвич  с  огурцом.  Мы
улыбались друг дружке в течение еще нескольких минут,  -  пока  продолжалась
трехъязычная шутливая беседа, а потом Виктория заворочалась. Амрита взяла  у
меня ребенка, а Чаттерджи заговорил со мной.
   - Не хотите еще чаю, мистер Лузак?
   - Нет., спасибо, все хороша.
   - Может быть, что-нибудь покрепче?
   - Э-э-э...
   Чаттерджи щелкнул пальцами и  тут  же  появился  слуга.  Через  несколько
секунд он принес поднос с графинами и стаканами.
   - Вы пьете виски, мистер Лузак? Католик ли Папа Римский? - подумал я.
   - Да.
   Амрита меня предупреждала, что индийское виски - жуткое пойло,  мо,  судя
по первому же глотку, что в графине у  Чаттерджи  содержалось  патентованное
виски, почти наверняка двадцатилетней выдержки, почти наверняка импортное.
   - Великолепно.
   - Это "Гленливет", - сказал он. - Чистое.  Я  считаю  его  гораздо  более
оригинальным., чем смешанные марки.
   Несколько минут мы  говорили  о  поэзии  и  поэтах.  Я  пытался  подвести
разговор к М. Дасу, но Чаттерджи не захотел обсуждать без  дести  пропавшего
поэта, не считая упоминания о том, что Гупта уладил  все  детали  завтрашней
передачи рукописи. Мы  пустились  в  рассуждения  о  том,  насколько  трудно
серьезному литератору  в  обеих  наших  странах  обеспечить  себе  достойное
существование. У меня сложилось впечатление, что деньги Чаттерджи  достались
по наследству и что у него есть и другие интересы, вложения и доходы.
   Беседа неизбежно скатилась  к  политике.  Чаттерджи  весьма  красноречиво
поведал о том, каким облегчением для страны было поражение миссис  Ганди  на
последних выборах. Возрождение демократии в Индии, очень меня  интересовало,
и кое-что я собирался использовать в статье о Дасе.
   - Она была тираном, мистер Лузак. Так называемое  чрезвычайное  положение
было не более чем уловкой для прикрытия уродливого лица тирании.
   - Значит, вы  считаете,  что  она  никогда  не  вернется  в  национальную
политику?
   - Никогда! Никогда, мистер Лузак.
   - Но мне казалось, что у нее по-прежнему  остается  сильная  политическая
база,  а  Национальный  конгресс  все   еще   способен   составить   твердое
большинство, если нынешняя коалиция дрогнет.
   - Нет-нет. - Чаттерджи отрицательно замахал рукой.  -  Вы  не  понимаете.
Миссис Ганди и ее сын кончены. В  течение  ближайшего  года  они  попадут  в
тюрьму. Помяните мои слова. Ее сын уже находится под следствием из-за разных
скандалов и непотребств; когда же выплывет вся правда, его счастье, если ему
удастся избежать смертной казни.
   Я кивнул.
   - Я читал, что многих людей  он  оттолкнул  радикальными  программами  по
контролю за рождаемостью.
   -  Он  был  свиньей,  -  без  признака  эмоций  произнес   Чаттерджи.   -
Высокомерной,  невежественной  свиньей  с   диктаторскими   замашками.   Его
программы немногим отличаются от  попыток  устроить  геноцид.  Он  обманывал
бедных и необразованных людей, хотя сам  изрядный  невежда.  Даже  его  мать
боялась этого чудовища. Появись он сейчас в толпе, его бы  разорвали  голыми
руками. Я сам бы с радостью принял в этом участие. Еще чаю, мистер Лузак?
   По тихому переулку за  железным  забором  проехал  автомобиль.  Несколько
дождевых капель упали на широкие листья баньяна у нас над головой.
   - Каковы ваши впечатления от Калькутты, мистер Лузак?
   Неожиданный вопрос Чаттерджи застиг  меня  врасплох.  Я  выпил  виски  и,
прежде чем ответить, подождал секунду, пока разойдется тепло от напитка.
   - Калькутта завораживает, мистер Чаттерджи. Это  слишком  сложный  город,
чтобы составить за два дня хоть какое-то мнение. Нам должно  быть  совестно,
что мы не сможем провести здесь больше  времени,  чтобы  осмотреть  все  как
следует.
   - Вы дипломатичны, мистер Лузак. Вы имеете в виду, что находите Калькутту
отвратительной. Она уже успела оскорбить ваши чувства, не так ли?
   - "Отвратительна" - неверное слово, - сказал я. - Правда то, что бедность
производит на меня ужасное впечатление.
   - Ах да, бедность, - произнес Чаттерджи, улыбнувшись,  словно  это  слово
имело оттенок глубокой иронии. - Действительно, здесь много бедности.  Много
нищеты, по  западным  меркам.  Это  должно  оскорблять  американский  разум,
поскольку Америка неоднократно устремляла свою великую волю  на  искоренение
бедности. Как это выразился ваш бывший президент Джонсон..,  объявить  войну
бедности? Можно подумать, что ему было мало, войны во Вьетнаме:
   - Война с бедностью - это еще одна проигранная нами война, - сказал я.  -
Америка по-прежнему имеет свою долю бедности.
   Я поставил пустой стакан, и тут же рядом со мной  появился  слуга,  чтобы
подлить виски.
   - Да-да, но мы  говорим  о  Калькутте.  Один  наш  неплохой  поэт  назвал
Калькутту "полураздавленным тараканом". Еще один писатель  сравнил  город  с
престарелой, умирающей  куртизанкой,  окруженной  кислородными  баллонами  и
гниющими апельсиновыми корками. Вы согласны с этим, мистер Лузак?
   - Я  бы  согласился  с  тем,  что  это  очень  сильные  метафоры,  мистер
Чаттерджи.
   - Ваш супруг всегда так осмотрителен,  миссис  Лузак?  -  поинтересовался
Чаттерджи и с улыбкой посмотрел на нас поверх своего стакана. - Нет-нет,  не
беспокойтесь, что я могу обидеться. Я уже привык к американцам и к тому, как
они реагируют на наш город.  Их  реакция  сводится  к  двум  вариантам:  они
считают Калькутту "экзотичной" и сосредотачиваются  на  своих  туристических
радостях или сразу же пугаются, испытывают омерзение и стремятся забыть  то,
что они видели и не поняли. Да-да, американская душа  так  же  предсказуема,
как  и  стерильная  и  уязвимая  американская  пищеварительная  система  при
столкновении с Индией.
   Я метнул взгляд в сторону миссис Чаттерджи, но она подбрасывала  Викторию
у себя на коленях и, казалось, не слышала заявлений мужа. В ту же секунду на
меня посмотрела Амрита, и я воспринял это как предостережение. Я  улыбнулся,
чтобы продемонстрировать нежелание ввязываться в спор.
   - Возможно, вы правы, - сказал я, - хотя я не взял бы  на  себя  смелость
утверждать, что понял  "американскую  душу"  или  "индийскую  душу"  -  если
таковые вообще существуют. Первые впечатления  всегда  поверхностны.  Я  это
понимаю. Я давно восхищался индийской  культурой,  еще  даже  до  встречи  с
Амритой, а она, конечно, поделилась со мной частицей этой красоты.  Но  могу
признать,  что  Калькутта  немного   пугает.   Есть,   по-видимому,   что-то
уникальное.., уникальное и вызывающее  беспокойство  в  городских  проблемах
Калькутты. Возможно, это только из-за ее масштабов. Друзья мне говорили, что
Мехико при всей его красоте имеет те же проблемы.
   Чаттерджи кивнул, улыбнулся,  поставил  стакан.  Сложив  ладони  пальцами
вверх, он посмотрел  на  меня  взглядом  учителя,  который  никак  не  может
определить, стоит ли тратить на этого ученика время или нет.
   - Вы немного путешествовали, мистер Лузак?
   - В общем-то немного. Несколько  лет  назад  я  прошелся  с  рюкзаком  по
Европе. Некоторое время провел в Танжере.
   - Но в Азии не бывали?
   - Нет.
   Чаттерджи опустил руки с таким видом, словно его  точка  зрения  получила
весомое подтверждение. Но урок еще не закончился. Он щелкнул пальцами, отдал
распоряжение, и  мгновение  спустя  слуга  принес  какую-то  тонкую  голубую
книжку. Название я не смог разглядеть.
   - Скажите, пожалуйста, мистер Лузак, является ли это  описание  Калькутты
справедливым и обоснованным, - молвил Чаттерджи и начал читать вслух:
   "...плотное скопление домов настолько ветхих, что того  и  гляди  упадут,
через которое, изгибаясь и виляя, проходят узенькие, кривые переулки.  Здесь
нет уединения, и кто бы ни отважился явиться  в  этот  район,  обнаружит  на
улицах, названных так и вежливости толпы праздношатающихся, разглядит сквозь
частично застекленные комнаты, до отказа заполненные людьми..,  застоявшиеся
сточные канавы.., заваленные  мусором  темные  проходы..,  покрытые  копотью
стены и двери, сорванные с петель.., и повсюду кишат дети, облегчающиеся где
им угодно".
   Он остановился, закрыл книгу и поднял брови, изобразив вежливый вопрос.
   Я не возража