и  получить
шедевр такого великого бенгальского поэта, как М. Дас. - Пронзительный голос
мистера Гупты напоминал звук гобоя. Тяжелые ноты повисали в воздухе. -  Даже
мы еще не  видели  окончательный  вариант  его  произведения.  Надеюсь,  что
читатели вашего журнала по достоинству оценят оказанную им честь.
   - Да, - сказал я. С кончика носа мистера  Гупты  свисала  капелька  пота.
Неверный свет свечей отбрасывал наши тени четырнадцатифутовой высоты. - А вы
получали еще какие-нибудь рукописи от мистера Даса?
   - Пока нет, - ответил  Гупта.  Его  темные,  влажные  глаза  прикрывались
тяжелыми веками. - Наш  комитет  должен  вынести  окончательное  решение  по
размещению англоязычной версии его эпического произведения.
   - Я хотел бы встретиться с мистером Дасом, - сказал я.
   Сидевшие за столом переглянулись.
   - Это не представляется возможным.
   Заговорила женщина. Ее высокий визгливый голос напоминал скрежет  ножовки
по металлу. Раздражающие, гундосые звуки никак не стыковались с ее почтенной
наружностью.
   - Отчего же?
   - М. Дас недоступен уже много лет,  -  ровным  голосом  сказал  Гупта.  -
Некоторое время мы считали его умершим.  Мы  оплакали  потерю  национального
сокровища.
   - А откуда вам известно, что он жив сейчас? Его кто-нибудь видел?
   Снова  наступило  молчание.  Свечи  уже  наполовину  сгорели  и  отчаянно
трещали, хотя в комнате не было ни малейшего дуновения. Из-за страшной  жары
меня слегка подташнивало. На какое-то мгновение у  меня  промелькнула  дикая
мысль, что свечи догорят, а мы будем продолжать разговор во влажной темноте,
бесплотные духи, посещающие ветхое здание во чреве мертвого города.
   - У нас имеется корреспонденция, - сказал  Майкл  Леонард  Чаттерджи.  Он
извлек из портфеля с полдюжины хрустящих конвертов.  -  Они  подтверждают  с
несомненной убедительностью, что наш друг все еще жив и живет среди нас.
   Чаттерджи послюнявил пальцы и пролистал туго  свернутые  страницы  тонкой
почтовой бумаги. При тусклом  освещении  строки  индийских  букв  напоминали
магические руны, какие-то зловещие заклятия.
   В доказательство своих слов  мистер  Чаттерджи  зачитал  вслух  несколько
выдержек. Там спрашивалось о родственниках, упоминались общие знакомые.  Был
и вопрос к мистеру Гупте по поводу короткого стихотворения Даса, оплаченного
много лет назад, но так и не опубликованного.
   - Хорошо, - сказал я. - Но для моей статьи очень  важно,  чтобы  я  лично
увидел мистера Даса и смог бы...
   - Прошу прощения, -  перебил  меня  мистер  Чаттерджи,  подняв  руку.  На
стеклах его очков, в том месте,  где  должны  были  быть  глаза,  отражались
двойные  огоньки.  -  Возможно,  следующие  строки  объяснят,   почему   это
невозможно.
   Он сложил листок, прокашлялся и стал читать:
   - "...итак, сами видите, друг мой, меняется все, но не люди. Я  вспоминаю
один день в июле 1969 года. Это было во  время  праздника  Шивы.  В  "Тайме"
сообщили, что люди оставили следы на Луне. Я возвращался  из  деревни  моего
отца: это место, где люди вот уже пять тысяч лет оставляют следы на земле за
своими рабочими  быками.  В  деревнях,  мимо  которых  проезжал  наш  поезд,
крестьяне  выбивались  из  сил,  протаскивая  через  грязь  свои   священные
колесницы.
   На обратном пути в наш возлюбленный город, посреди шумной толпы, меня все
время терзала мысль о том, какой пустой и тщетной была вся моя  жизнь.  Отец
мой прожил долгую и полезную жизнь. Каждый житель  его  деревни  -  будь  то
брахман или харьян - пожелал присутствовать при  его  сожжении.  Я  проходил
через поля, которые мой отец  орошал,  возделывал,  отвоевывал  у  капризной
природы задолго до  моего  рождения.  После  похорон  я  оставил  братьев  и
удалился под сень огромного баньяна, посаженного отцом еще в юности. Повсюду
вокруг меня были свидетельства  трудов  моего  отца.  Казалось,  сама  земля
скорбит о его кончине.
   А что, спрашивал я себя, сделал я? Через несколько недель мне  исполнится
пятьдесят четыре года, а во имя чего я прожил свою жизнь? Написал  несколько
стихотворений, радовал своих коллег и раздражал некоторых критиков. Я соткал
паутину иллюзий, убедив себя в том, что продолжаю традиции  нашего  великого
Тагора. Затем сам запутался в собственной паутине обмана.
   К тому времени, когда мы достигли станции Хоура, я уже увидел всю пустоту
своей жизни и творчества. Более  тридцати  лет  я  жил  и  работал  в  нашем
возлюбленном городе - сердце и драгоценном камне Бенгалии, - и  никогда  мои
жалкие труды не выражали, более того, даже не содержали намека  на  сущность
этого  города.  Я  пытался  определить  душу  Бенгалии,  описывая  ее  самые
поверхностные черты, пришельцев из других краев и ее наименее честное  лицо.
Как  если  бы  я  попытался  описать  душу  красивой  и  одаренной  женщины,
перечисляя детали ее одежд, взятых напрокат.
   Ганди однажды сказал: "Человек не  может  жить  полноценно,  если  он  не
умирал хотя бы раз". Когда я  вышел  из  своего  вагона  первого  класса  на
станции Хоура, я уже осознал настоятельность этой великой истины. Чтобы жить
- в  своей  душе,  в  своем  искусстве,  -  я  должен  избавиться  от  всего
принадлежащего моей старой жизни.
   Я отдал оба своих чемодана первому попавшемуся нищему.  Мне  до  сих  пор
приятно вспоминать его изумленный вид. Не имею ни  малейшего  представления,
что он сделал потом с моими  льняными  рубашками,  парижскими  галстуками  и
множеством взятых мною книг.
   По мосту Хоура вошел я в город, зная лишь одно: я умер для  своей  старой
жизни, умер для своего старого дома и прежних привычек  и  обязательно  умер
для тех, кого любил. Лишь заново войдя в Калькутту, как около тридцати  трех
лет назад вошел я в нее исполненным надежд, заикающимся юношей из  небольшой
деревушки, смогу я увидеть незамутненным взглядом,  что  мне  требуется  для
моей заключительной работы.
   И именно этой работе.., моей первой истинной попытке рассказать историю о
городе, питающем нас.., посвятил я жизнь. С того дня  много  лет  назад  моя
новая жизнь приводила меня в места, о которых я никогда  не  слышал  в  моем
возлюбленном городе, городе, который я по глупости своей считал очень близко
мне знакомым.
   Это заставило меня искать путь среди заблудившихся, владеть  только  тем,
от чего отказались неимущие, трудиться с неприкасаемыми, набираться мудрости
у дураков из парка Керзон, а добродетели - у проституток с  Саддер-стрит.  И
потому мне пришлось признать присутствие тех темных  богов,  что  держали  в
своих руках это место еще до того, как родились сами боги. Найдя их, я обрел
самого себя.
   Прошу вас, не пытайтесь встретиться со мной. Вы  не  найдете  меня,  если
станете искать. Вы не узнаете меня, если найдете.
   Друзья мои, поручаю вам выполнить  мои  инструкции,  относящиеся  к  этой
последней работе. Поэма пока не закончена. Предстоит еще большая работа.  Но
времени становится все меньше. Мне хочется, чтобы  уже  имеющиеся  фрагменты
были распространены как можно  шире.  Реакция  критиков  не  имеет  никакого
значения.  Авансы  и  авторские  права  тоже  не  важны.  Это  должно   быть
опубликовано.
   Отвечайте по обычным каналам".

***

   Чаттерджи  замолчал  и   в   опустившейся   тишине   проступило   далекое
многоголосие улицы. Мистер Гупта кашлянул и задал вопрос об авторских правах
в Америке. Я разъяснил, как  мог,  и  условия  "Харперс",  и  гораздо  более
скромные предложения "Других голосов". Последовала череда реплик и вопросов.
Свечи уже почти догорели.
   Наконец, Гупта обратился к  остальным  и  скороговоркой  произнес  что-то
по-бенгальски. И снова я пожалел, что со мной нет Амриты. Но  Майкл  Леонард
Чаттерджи сказал:
   - Если бы вы подождали немного в холле, мистер Лузак, совет  проголосовал
бы по вопросу публикации рукописи М. Даса.
   Поднявшись на затекших ногах, я  проследовал  за  слугой  со  свечой.  На
площадке имелись стул и круглый столик, на который и поставили ту свечу.  По
лестничному колодцу поднимался слабый свет от матовых  окон,  выходивших  на
площадь Далхаузи, но от этого тусклого  света  углы  лестничной  площадки  и
прилегающие к ней коридоры казались погруженными в еще более густой мрак.
   Я просидел около десяти минут  и  чуть  не  задремал,  но  вдруг  заметил
какое-то  шевеление  в  тени.  У  самого  круга   света   что-то   крадучись
передвигалось. Я поднял свечу  и  увидел  застывшую  в  неподвижности  крысу
размером с небольшого терьера. Она остановилась  на  краю  площадки,  смачно
постукивая хвостом по доскам. От  границы  между  светом  и  тенью  на  меня
смотрели зловеще мерцающие глазки.  Она  продвинулась  на  полшага,  и  меня
окатило ознобом отвращения.  Своими  повадками  это  существо  больше  всего
напоминало мне кошку, крадущуюся за добычей. Я приподнялся и схватил хлипкий
стул, приготовившись швырнуть его.
   Неожиданный громкий звук за спиной заставил  меня  подскочить  на  месте.
Тень крысы слилась с теменью  коридора,  и  там  послышался  звук  множества
когтей, скребущих по дереву. Из черной совещательной залы  появились  мистер
Чаттерджи и  мистер  Гупта.  Огоньки  отражались  в  стеклах  очков  мистера
Чаттерджи. Мистер Гупта шагнул в круг моего дрожащего света. Его напряженная
улыбка обнажала длинные, желтые зубы.
   - Решение принято, - сказал он. - Рукопись вы получите завтра. О  деталях
вам сообщат дополнительно.

Глава 5


   Нет мира в Калькутте;
   Кровь зовет в полночь...
   Суканта Бхаттачарджи

   Слишком просто. Такая мысль пришла мне в голову, когда меня везли обратно
в отель. Я уже представлял себя пытливым журналистом в полупальто  -  это  в
такую-то жару! - тщательно выискивающим улики, чтобы собрать воедино картину
таинственного исчезновения и появления бенгальского  поэта-призрака.  И  вот
загадка разрешена в первый же день  моего  пребывания  в  городе.  Завтра  в
субботу я получу рукопись и смогу улететь домой вместе с Амритой и ребенком.
Разве на этом можно сделать какую-нибудь статью? Слишком просто.
   Организм настойчиво утверждал, что сейчас раннее утро, но  наручные  часы
показывали пять часов пополудни. Из  носящих  следы  времени  зданий  офисов
рядом с отелем выходили служащие, напоминающие белых муравьев,  выбирающихся
из серых каменных остовов. Целые семейства кипятили воду для чая на разбитых
тротуарах, а через спящих детей перешагивали мужчины с  кейсами.  Человек  в
лохмотьях присел в сточной канаве помочиться, а другой в это время купался в
луже не далее  чем  в  шести  футах  от  него.  Я  протиснулся  через  пикет
коммунистов и вошел в освежаемое кондиционерами святилище отеля.
   В вестибюле меня ожидал Кришна. Администратор наблюдал  за  ним  с  таким
видом, будто Кришна был известным террористом. Неудивительно. Вид у него был
еще более дикий, чем раньше. Его черные волосы торчали как наэлектризованные
восклицательные знаки, а глаза, напоминающие жабьи, округлились  и  побелели
под  темными  бровями  еще  больше,  чем  обычно.  Завидя  меня,  он  широко
ухмыльнулся и пошел мне навстречу с протянутой рукой. Я пожал ее, прежде чем
до меня дошло, что  этим  сердечным  приветствием  Кришна  продемонстрировал
администратору правомочность своего присутствия.
   - А, мистер Лузак! Очень приятно  снова  вас  увидеть!  Я  пришел,  чтобы
помочь вам в поисках поэта, М. Даса.
   Он продолжал трясти мою руку. На нем была та же засаленная рубашка, что и
накануне ночью, и несло от него резким  одеколоном  и  потным  телом.  Я  же
ощущал, что у меня пот начинает подсыхать, по  мере  того,  как  от  мощного
кондиционирования у меня проступала гусиная кожа.
   - Благодарю вас, мистер Кришна, но в этом нет необходимости.  -  Я  отнял
свою руку. - Я уже обо всем договорился. Завтра я  закончу  здесь  все  свои
дела.
   Кришна застыл как вкопанный. Улыбка на его лице угасла, а брови еще ближе
сошлись над крупным кривым носом.
   - Ага, понимаю. Вы побывали в Союзе писателей. Верно?
   - Да.
   - Да-да, конечно. Они, вероятно, поведали вам очень убедительную  историю
о нашем прославленном М. Дасе. Вас удовлетворила эта история, мистер Лузак?
   Последнюю фразу Кришна произнес почти шепотом, а вид у него при этом  был
настолько  заговорщицки,  что  администратор  в   другом   конце   вестибюля
нахмурился. Одному Богу известно, что он  подумал  насчет  высказанного  мне
предложения.
   Я колебался. Я не знал, какое отношение имеет ко всему  этому  Кришна,  и
мне не хотелось тратить время на выяснения. В душе я обложил Эйба Бронштейна
последними словами за то, что он сунулся в мои приготовления и невольно свел
меня с этим слизняком. В то же время я остро осознавал, что меня ждут Амрита
и Виктория,  и  ощущал  раздражение  из-за  того,  что  дело  приняло  столь
неожиданный оборот.
   Кришна, расценивший мои колебания как  неуверенность,  подался  вперед  и
схватился за мое предплечье.
   - У меня есть один человек,  с  которым  вы  должны  встретиться,  мистер
Лузак. Один человек, который расскажет вам правду про М. Даса.
   - Что вы подразумеваете под правдой? Кто этот человек?
   - Я предпочел бы не говорить, - прошептал  Кришна.  Ладони  у  него  были
влажными. В его глазах проступали тоненькие желтые прожилки. -  Вы  поймете,
когда услышите его рассказ.
   - Когда? - отрывисто спросил я. Лишь чувство незавершенности,  которое  я
ощутил в машине, удержало меня от того, чтобы послать Кришну ко всем чертям.
   - Немедленно! - ответил Кришна  с  торжествующей  ухмылкой.  -  Мы  можем
встретиться с ним сейчас же!
   - Невозможно. - Я резко вырвал руку. - Я поднимаюсь наверх. Приму душ.  Я
обещал жене, что мы поужинаем вместе.
   - Да-да. - Кришна кивнул и втянул воздух через нижние  зубы.  -  Конечно.
Тогда я договорюсь на девять тридцать. Это вас устроит?
   Я колебался.
   - Ваш друг хочет получить плату за информацию?
   - О, нет-нет! - Кришна поднял ладони. - Он себе такого не позволит.  Лишь
с большим трудом мне удалось убедить его с кем-то поговорить об этом.
   - В девять тридцать? - переспросил я. Мысль о том, что придется  выходить
в Калькутту вечером, вызывала у меня легкую тошноту.
   - Да. Кафе закрывается в одиннадцать. Мы встретимся с ним там.
   Кафе.  В  этом  слове  было  нечто  безобидно  знакомое.  Если  бы  здесь
присутствовала какая-нибудь изюминка, которой я смог бы сдобрить статью...
   - Хорошо, - сказал я.
   - Я буду ждать вас здесь, мистер Лузак.

***

   Женщина, державшая моего ребенка, не была Амритой. Я застыл, вцепившись в
дверную ручку. Так бы я и стоял или даже вышел бы в замешательстве обратно в
коридор, не появись в этот момент из ванной Амрита.
   - Ой, Бобби, это Камахья Бхарати. Камахья, это мой муж, Роберт Лузак.
   - Очень приятно познакомиться с вами, мистер Лузак.
   Ее голос звучал дуновением ветерка по весеннему цвету.
   - Рад познакомиться с вами, мисс.., э-э-э... Бхарати.
   Я тупо заморгал и посмотрел на Амриту. Я всегда считал, что Амрита  с  ее
бесхитростными глазами и простыми чертами лица, близка к  истинной  красоте,
но рядом с этой юной женщиной я видел лишь признаки надвигающегося  среднего
возраста на теле Амриты, намечающийся двойной подбородок и шишечку у нее  на
переносице. Остаточное изображение молодой женщины запечатлелось на сетчатке
моих глаз, как оптическое эхо электрической лампочки.
   Ее черные как смоль волосы  опускались  до  плеч.  Лицо  ее  имело  форму
вытянутого овала с совершенными чертами, среди  которых  выделялись  нежные,
слегка  подрагивающие  губы,  созданные,  казалось,  для  смеха   и   высших
проявлений чувственности. Глаза у нее были потрясающие - невероятно большие,
подчеркнутые тенями и тяжелыми ресницами,  с  такими  черными,  проникающими
зрачками, что взгляд ее пронзал подобно темным звездам. Было в  этих  глазах
что-то неуловимо восточное, причем в то же время в них  отражалось  присущее
Западу, почти  подсознательное  ощущение  внутренней  борьбы  бесплотного  и
земного.
   Камахья Бхарати была молода - не больше двадцати пяти, - и шелковое  сари
на ней было таким легким, что казалось, будто  оно  парит  в  дюйме  над  ее
телом, поддерживаемое неким неуловимым импульсом  женственности,  исходившим
от нее подобно благоухающему ветерку. .Слово "сладострастие" у  меня  всегда
отождествлялось с рубенсовской весомостью, - массой  соблазнительной  плоти,
но почти видимое под движущимися  слоями  шелка  тонкое  тело  этой  женщины
окатило меня такой волной сладострастия, что во рту пересохло, а  из  головы
вылетели все мысли.
   - Камахья - племянница М. Даса, Бобби. Она  пришла  узнать  насчет  твоей
статьи, и мы проговорили с ней целый час.
   - Что?
   Я посмотрел на Амриту, а затем снова перевел взгляд на девушку. Больше  я
не нашел, что сказать.
   - Да, мистер  Лузак.  До  меня  дошли  слухи,  что  мой  дядя  общался  с
некоторыми из своих старых коллег. Мне захотелось узнать, не  видели  ли  вы
моего дядю.., все ли с ним в порядке...
   Глаза ее опустились, а голос затих.
   Я присел на край кресла.
   - Нет, - сказал я, - то есть я его не видел, но с ним все в порядке.  Мне
бы тоже этого хотелось. Повидать его. Я собираюсь написать статью...
   - Да. -  Камахья  Бхарати  улыбнулась  и  вернула  Викторию  на  середину
кровати, где лежали ее одеяло и  медвежонок  Винни-Пух.  Изящные  коричневые
пальцы провели по щечке ребенка ласковым  жестом.  -  Больше  не  стану  вас
беспокоить. Я только хотела узнать о здоровье дяди.
   - Конечно! - сказал я. - Очень  хорошо.  Думаю,  что  нам  стоит  с  вами
поговорить, мисс Бхарати. Я хочу сказать, если бы  вы  хорошо  знали  вашего
дядю.., это помогло бы мне в работе над статьей. Если бы вы  задержались  на
несколько минут...
   - Я должна идти. Отец ожидает меня увидеть, когда вернется домой.
   Улыбнувшись, она обратилась к Амрите:
   -  Возможно,  мы  сможем  поговорить,  когда   встретимся   завтра,   как
условились.
   - Чудесно! - ответила Амрита. После Лондона я впервые увидел ее  в  таком
расслабленном состоянии. Она повернулась ко мне:
   -  Камахья  знает  хорошего  торговца  сари  неподалеку   отсюда,   возле
кинотеатра "Элита". Мне очень хотелось бы  купить  немного  ткани,  пока  мы
здесь. Так и сделаем, если завтра я тебе не нужна, Бобби.
   - М-м-м, трудно сказать, - ответил я. - Ладно, планируй сама.  Я  еще  не
знаю, на сколько мне завтра назначат встречу.
   - Тогда я позвоню вам утром, - пообещала девушка. Она улыбнулась  Амрите,
и я почувствовал укол ревности из-за того, что эта милость дарована не  мне.
Она встала и подала  Амрите  руку,  одновременно  поправив  сари  грациозным
движением, столь характерным для индийских женщин.
   - Прекрасно, - сказала Амрита.
   Камахья Бхарати слегка поклонилась мне и  направилась  к  двери.  Я  тоже
кивнул ей, а потом она вышла. В воздухе остался легкий, дразнящий аромат.
   - Боже милостивый, - произнес я.
   - Расслабься, Роберт, -  сказала  Амрита.  В  ее  безупречном  британском
произношении угадывались веселые нотки. - Ей всего двадцать два года, но она
уже одиннадцать лет помолвлена. В октябре она выходит замуж.
   - Ужасная потеря, - сказал я, упав на кровать рядом с ребенком.
   Виктория повернула ко мне голову и  замахала  ручонками,  готовая  начать
игру. Я подбросил ее вверх. Она издавала довольные звуки и болтала ножками.
   - Она действительно племянница Даса?
   - Она помогала ему с рукописями. Точила  карандаши,  ходила  для  него  в
библиотеку. Так она говорит, по крайней мере.
   - Да? Ей было, должно быть, лет  десять.  Виктория  взвизгнула,  когда  я
качнул ее, перевернул и качнул в обратную сторону.
   - Ей было тринадцать, когда он исчез.  У  ее  отца,  очевидно,  случилась
размолвка с Дасом незадолго до смерти их отца.
   - Их отца? А разве у Даса...
   - Да. В любом случае его имя много лет не упоминалось  в  этой  семье.  У
меня создалось впечатление, что она слишком з