пахом от протекавшего мимо  парка  притока  реки.  Мы
показали Виктории усталого тигра и несколько  угрюмых  обезьян,  но  девочке
хотелось лишь поуютнее прижаться к моей влажной  рубашке  и  поспать.  Когда
снова разразился дождь, мы спрятались в небольшой беседке, в которой,  кроме
нас, оказался еще и мальчик лет шести-семи,  присматривавший  за  младенцем,
лежавшим на треснувшем камне. Время  от  времени  мальчик  помахивал  рукой,
чтобы отогнать вьющихся над лицом ребенка мух. Амрита попробовала заговорить
с мальчуганом, но он так и сидел молча на корточках, глядя на  нее  большими
карими глазами. Она сунула ему в руку несколько рупий и шариковую  ручку,  и
мы ушли.
   Электричество  в  гостинице  включили,  но  кондиционер  так  и  не  смог
сколь-нибудь заметно охладить комнату.  Амрита  первой  пошла  в  душ,  а  я
только-только стащил пропотевшую рубашку, как раздался громкий стук в дверь.
   - А, мистер Лузак! Намасти.
   - Намасти, мистер Кришна. - Я остался стоять в дверях, загораживая вход.
   - Передача рукописи закончилась успешно?
   - Да, спасибо.
   Тяжелые брови поднялись.
   - Но вы еще не читали поэму мистера Даса?
   - Нет, еще не читал. - Я ждал, что он попытается  выклянчить  у  меня  на
время рукопись.
   - Да-да. Не  буду  вам  мешать.  Я  хочу  передать  вам  это  в  связи  с
предстоящей встречей с мистером М. Дасом.
   С этими словами Кришна подал мне мятый бумажный пакет.
   - Я не планирую встречаться с...
   - Да-да. -  Кришна  выразительно  пожал  плечами.  -  Но  кто  знает?  До
свидания, мистер Лузак.
   Я пожал протянутую руку Кришны. Не успел я заглянуть в пакет, как он  уже
пошел по коридору в сторону лифта, посвистывая по дороге.
   - Кто это был? - спросила Амрита из ванной. Я присел на кровать.
   - Кришна, - ответил я, открывая пакет. Там был какой-то предмет, не очень
туго завернутый в тряпки.
   - Чего он хотел?
   Я  смотрел  на  то,  что  держал  в   руках.   Автоматический   пистолет:
металлический, хромированный, небольшой. Он был маленьким и легким,  как  те
пистонные пистолеты, с которыми я  играл  в  детстве.  Но  отверстие  ствола
выглядело вполне настоящим, а когда я разобрался, как вытаскивается  обойма,
патроны тоже оказались никак не игрушечными. На рукоятке было выбито мелкими
буковками: "GU1SEPPE. 25 CALIBRE".
   - Чтоб те пусто было, - тихо пробормотал я.
   - Я спрашиваю, чего он хотел? - крикнула Амрита.
   - Ничего, - рявкнул я в ответ и  оглянулся.  Четыре  шага  -  и  я  возле
стенного шкафа. - Просто попрощался.
   - Что ты сейчас сказал?
   - Ничего.
   Я по отдельности засунул в сумку  пистолет  и  обойму,  туго  замотал  их
тряпками и запихнул сумку как можно глубже на широкую полку над плечиками.
   - Ты что-то бормотал, - сказала Амрита, выходя из ванной.
   - Просто хотел тебя поторопить, - сказал я и,  достав  из  шкафа  зеленую
трикотажную рубашку и коричневые штаны, закрыл дверцы.

***

   Мы заказали такси в аэропорт на 4:45 утра и легли пораньше.  Я  несколько
часов   не   мог   заснуть,   разглядывая   очертания    мебели,    медленно
материализующейся перед моими глазами, привыкшими к темноте.
   Сказать, что я был недоволен собой, прозвучало бы слишком мягко. Я  лежал
сырой калькуттской ночью,  прокручивал  в  памяти  свои  действия  за  время
пребывания в этом городе и  приходил  к  выводу,  что  каждый  мой  поступок
объяснялся нерешительностью или отсутствием конкретной цели,  а  то  и  всем
сразу. Половину времени я вел себя как безмозглый турист, а остальное  время
со мной как с туристом обращались местные жители. Что я смогу написать?  Как
я дал  запугать  себя  городу  без  всяких  основательных  причин?  Страх..,
безымянный, тупой страх.., управлял моими поступками куда  настойчивее,  чем
любая логика.
   Кришна. Ненормальный сукин сын. Для чего пистолетом пытался убедить себя,
что этот подарок  был  просто  еще  одним  бессмысленным,  мелодраматическим
жестом Кришны, но вдруг это  -  составная  часть  какого-нибудь  изощренного
надувательства? Что, если он заключил  сделку  с  полицией  и  сообщил,  что
американец незаконно носит оружие? Я сел в кровати. Кожа  у  меня  покрылась
липким потом. Нет. Какая  в  этом  для  Кришны  выгода?  Разве  пистолеты  в
Калькутте запрещены? Насколько я знал, Калькутта была  центром  Национальной
стрелковой ассоциации.
   Около полуночи я встал и включил  небольшую  настольную  лампу.  Виктория
спала кверху попой под тонкой простыней. В тишине негромко щелкнули застежки
портфеля.
   Пожелтевшие, истрепанные страницы  были  беспорядочно  разбросаны  внутри
портфеля, но зато пронумерованы жирно выписанными чернильной ручкой цифрами,
и мне потребовалось всего несколько минут, чтобы разложить  их  по  порядку.
Здесь было около пятисот страниц, что составляло довольно  увесистую  стопку
поэзии. Я грустно  усмехнулся,  представив  редактора  любого  американского
журнала, перед которым вывалили пятьсот страниц стихов.
   Я не нашел ни титульного листа, ни названия, ни сопроводительного письма,
ни имени автора на страницах. Если бы я не знал, что эта  объемистая  работа
предположительно написана М. Дасом, то из рукописи об этом никак  невозможно
было догадаться.
   Первая страница имела  вид  плохой  копии,  напечатанной  через  копирку.
Придвинувшись поближе к свету, я начал читать.

   И демон Махишасура
   Вышел из своего мерзкого убежища,
   Призывая к себе свое огромное войско,
   И Деви, Бхавани, Катьяяпи;
   Парвати в бесчисленных одеждах
   Попрощалась с Шивой и отправилась
   На последнюю битву со своими недругами.

   В  нескольких  последующих  строфах  этого   шероховатого   стихотворения
рисовался  ужасный  образ  демона  Махишасуры,   могущественного,   злобного
существа, угрожавшего даже богам.  Потом,  на  третьей  странице,  размер  и
"голос" резко изменились.  Я  перевел  примечание,  нацарапанное  на  полях:
"Калидаса: Кумарамбхава 400 г. н.э. новый пер."

   Ужасающая стая птиц зла,
   Готовая с радостью пожрать воинство демонов,
   Взлетела над сонмищем богов
   И тучей закрыла солнце.

   Внезапно чудовищные змеи, черные как сажа,
   Со стекающим от поднятых голов ядом,
   Жуткие на вид,
   Появились на пути Парвати.

   Солнце обрядилось в ужасное одеяние
   Из огромных, страшных змей, меж собой переплетенных,
   Словно знаменуя его радость
   При смерти бога или демона.

   Я зевнул. "Ужасающая стая птиц зла". Да поможет мне Бог,  когда  я  отдам
это Чету Морроу. Ничто мне не поможет, если я принесу  это  Эйбу  Бронштейну
под видом "новой эпопеи Даса". Я пролистал еще несколько страниц  напыщенных
стихов. Я  не  бросил  читать  сразу  лишь  по  одной  причине:  из  чистого
любопытства. Мне стало интересно, каким образом Парвати собирается победить,
судя по всему, несокрушимого демона Махишасуру. Строфа за строфой  описывала
начало  битвы  богов  с  демонами.  Это  напоминало  архаичного   Гомера   в
переложении Рода Мак-Кьюэна.

   Осветив небеса от края и до края,
   Расточая вокруг бушующее пламя,
   С ужасным грохотом, раздирающим сердце страхом,
   Молния упала с безоблачного неба.

   Войско врагов сбилось в кучу,
   Громадные слоны споткнулись, лошади пали,
   А все пешие воины прижались друг к другу в страхе,
   Когда земля задрожала и океан поднялся,
   Сотрясая горы.

   И перед богами враждебным сонмом
   Псы подняли морды, обращая их к солнцу,
   И, разом завыв так, что лопались перепонки,
   Поджали хвосты н прочь убежали.

   На этом можно было бы и закруглиться. Но я  продолжал  читать.  У  богини
Парвати дела,  похоже,  складывались  не  лучшим  образом.  Даже  с  помощью
великого бога  Шивы  она  не  могла  одолеть  могучего  Махишасуру.  Парвати
переродилась в воительницу Дургу, десять рук которой размахивали оружием для
битвы. Тысячелетия проходили в сражении, но Махишасура никак не поддавался.

   И перед самым солнечным диском
   Пронзительно визжали шакалы,
   Словно отчаянно желая лакать кровь
   Могущественнейших из богов, павших в битве.

   Боги отступили с поля  боя,  чтобы  обозреть  свои  возможности.  Простые
смертные умоляли их не оставлять землю на сомнительную  милость  Махишасуры.
Было принято суровое решение. Боги направили свою волю на темные  цели.  Изо
лба Дурги  выскочила  богиня,  в  которой  было  больше  демонического,  чем
святого. Она воплощала мощь,  олицетворяла  жестокость,  неподвластная  даже
путам  времени,  державшего  в  узде  прочих  богов  и  простых  людей.  Она
шествовала по небесам, закутанная в мрак темнее ночи, вселяя страх в  сердца
даже тех божеств, что дали ей жизнь.
   Ее вызвали на битву. Она приняла вызов. Но прежде  чем  выступить  против
Махишасуры и его неистовых полчищ  демонов,  она  потребовала  себе  жертву.
Страшную жертву. Из каждого города и  селения  юной  земли  голодной  богине
доставили мужчин и женщин, детей и взрослых, девственниц  и  распутниц.  Еле
разборчивая пометка Даса на полях: "Бхавабхути Малатимадхава".

   А теперь воскресите ужасы места, осажденного
   Толпящимися, зловредными злыми духами; огни
   От погребальных костров едва отбрасывают зловещий свет,
   Придавленные плотью добычи, чтобы растворить
   Ужасный мрак, окружающий их. Бледный дух призраков
   С негодными гоблинами, и их нечестивое веселье
   Разносится вокруг пронзительными воплями.
   Все славят Век Кали.
   Век Кали наступил.
   Все славят Век Кали.
   Теперь звучит Песнь Кали.

   Для одной ночи этого было бы достаточно, но  следующая  строка  заставила
меня остаться на месте. Я поморгал и стал читать дальше.

   "Куда: В Центральное Инженерное Управление.
   От кого: "И. А. Топф и Сыновья, Эрфурт
   Предмет: Крематории 2 и 3

   Подтверждаем получение вашего заказа
   На пять тройных печей,
   Включая два электроподъемника
   Для трупов
   И один запасной подъемник.
   Также заказаны
   Удобные приспособления для перемешивания угля
   И для перевозки пепла.
   Мы гарантируем эффективность
   Упомянутых печей и топок,
   А также их долговечность,
   Применение лучших материалов
   И наше безупречное мастерство.

   В ожидании ваших дальнейших сообщений,
   Остаемся к вашим услугам,
   "И, А. Топф и Сыновья",
   Эрфурт"

   А потом сразу, без перехода, стиль перешел на самбхаву пятого века.

   Небо изливает долу потоки раскаленного докрасна пепла,
   С которым смешаны кровь и человечьи кости,
   Пока пылающие края небес не заполняются дымом
   И не наносят мрачный цвет на шею осла.
   Слава! Слава! Камунде-Кали, Могучей Богине, слава!
   Мы прославляем твои забавы, когда в танце,
   Наполняющем двор Шивы восторгом,

   Твоя опускающаяся ступня пинает шар земной.
   Темнота, что прячет и окутывает тебя, раскачивается
   В ритм твоих шагов: мелькающие когти образуют
   Полумесяц на твоем челе; из разорванной сферы
   Каплями сочится нектар, а каждый череп,
   Что украшает твое ожерелье, смеется отвратительно живо;
   Век Кали наступил; теперь можно петь Песнь твою.

   Все это было лишь прелюдией к  раскрывающейся,  подобно  некоему  темному
цветку, поэме. Могучий поэтический голос Даса прорезался лишь  иногда,  лишь
для того, чтобы уйти в тень и уступить место классическим Ведам, новостям из
газетных архивов или репортерским банальностям. Но песнь оставалась прежней.
   В незапамятные времена боги сговорились  обуздать  созданную  ими  темную
силу. Ее окружили, усмирили и заключили в пантеон, но не  смогли  искоренить
ее основу. Она одна - именно она одна - набирала силы, в то время как прочие
божества постепенно угасали в памяти смертных, поскольку она одна  воплощала
в себе темную изнанку по большей части милосердной  вселенной  -  вселенной,
реальность которой выковывалась тысячелетиями в сознании и богов, и людей.
   Но она не была продуктом сознания. Она  явилась  средоточием  и  остатком
всех первобытных позывов и  поступков,  которые  надеялись  оставить  позади
десять тысячелетий сознательных устремлений.
   Поэма разворачивалась среди бессчетного  множества  рассказов,  эпизодов,
народных сказок. Все они обладали неизъяснимым вкусом правды. Каждая история
выявляла прореху в заглушающей чувства  ткани  реальности,  прореху,  сквозь
которую  слабо  слышалась  Песнь  Кали.  Люди,  места,  точки   во   времени
становились каналами, дырами, через которые изливалась могучая энергия.
   В наше столетие Песнь Кали стала хором. Дым от жертвоприношения  поднялся
к закрытой облаками обители Кали, и богиня пробудилась, чтобы услышать  свою
песнь.
   Страница   за   страницей.   Временами   попадались   строки    настолько
неразборчивые, словно их печатали,  ударяя  по  клавишам  кулаками.  В  иных
местах невозможно было  расшифровать  целые  страницы,  небрежно  исписанные
по-английски.  Куски  на  санскрите  и  бенгали   перемежали   удобопонятные
фрагменты, карабкались вверх по полям. Но случайные образы сохранялись.

   Шлюха на Саддер-стрит убила своего любовника и алчно сожрала его тело  во
имя любви.
   Наступил Век Кали.
   Вопли вырываются из мертвых утроб миллионов, погубленных  в  наше  время;
хор негодования доносится из массовых могил, удобривших наше столетие
   Сейчас звучит Песнь Кали.
   Силуэты играющих детей навечно остались на разрушенной стене, когда бомба
мгновенно дочерна опалила бетон.
   Наступил Век Кали.
   Отец терпеливо  дожидался  возвращения  из  школы  последней  из  четырех
дочерей. Он мягко приставил револьвер к ее виску, дважды выстрелил и  уложил
ее теплое тело рядом с матерью  и  сестрами.  Полиция  обнаружила  его  тихо
напевающим нежную колыбельную неподвижным фигурам
   Сейчас звучит Песнь Кали.

   Я отложил чтение, когда осталось не больше сотни страниц.  Глаза  у  меня
закрывались сами собой, и я дважды засыпал, уронив голову на грудь.  Кое-как
засунув рукопись в портфель, я посмотрел на свои часы на тумбочке.
   Без пятнадцати четыре. Через несколько минут  зазвонит  будильник,  и  мы
будем собираться в аэропорт. Полет, с учетом  пересадки  в  Лондоне,  займет
двадцать восемь часов.
   Я застонал от изнеможения и заполз в кровать  рядом  с  Амритой.  Впервые
комната казалась приятно прохладной. Натянув простыню, я закрыл глаза  всего
на  несколько  минут.  Несколько  минут  вздремнуть,  прежде  чем   зазвонит
будильник, а потом будем одеваться.
   Всего несколько минут.

***

   Я где-то проснулся. Кто-то принес меня сюда. Здесь  темно,  но  я  и  так
знаю, где я.
   Это Храм Кали.
   Богиня стоит передо мной. Ее нога поднимается над  пустым  пространством.
Все ее четыре руки пусты. Я не вижу ее лица, потому что лежу на  полу  сбоку
от статуи.
   Я не испытываю страха.
   Я замечаю,  что  на  мне  нет  одежды.  Не  имеет  значения.  Я  лежу  на
тростниковой циновке, которая холодит мне кожу.  Несколько  свечей  освещают
статую. В воздухе пахнет мускусом и ладаном. Где-то  негромко  поют  высокие
мужские голоса. Возможно, это лишь звук бегущей воды. Не важно.
   Идол двигается.
   Кали поворачивает голову и смотрит на меня.
   Я не чувствую ничего, кроме изумления. Я восхищаюсь ее  красотой.  У  нее
овальное, совершенной формы, румяное лицо. Губы у нее полные и влажные.  Она
улыбается мне.
   Я поднимаюсь. Босыми подошвами я ощущаю плетение циновки. От сквозняка по
моему обнаженному животу прокатывается дрожь.
   Кали  шевелится.  Двигаются  пальцы.  Руки  у  нее  сгибаются,  удерживая
равновесие. Ее ступня опускается на пьедестал, и она легко становится на обе
ноги. Ее светящиеся глаза неотрывно смотрят в мои глаза.
   Я прикрываю веки,  но  видение  не  исчезает.  Я  вижу  слабое  свечение,
исходящее от ее тела. У нее высокие, полные, тяжелые, соблазнительные груди.
Крупные соски выступают над нежными кружочками. Ее высокая, невероятно узкая
талия переходит в полные бедра, как бы созданные для того, чтобы принять  на
себя напор жаждущего мужчины. Нижняя  часть  ее  живота  представляет  собой
рельефный полумесяц, оттеняющий темную промежность внизу.  Бедра  не  трутся
друг о друга, но чувственно  закругляются  внутрь  на  месте  стыка.  У  нее
небольшие ступни с высоким подъемом. На лодыжках -  браслеты,  позвякивающие
при  каждом  ее  движении.  Ее  ноги  раздвигаются,  и  я  вижу  складки   в
треугольнике тени; нежная, с загнутыми внутрь краями расщелина.
   Мой член шевелится, твердеет, встает торчком навстречу  ночному  воздуху.
Мошонка у меня сжимается, по мере того, как я ощущаю  растекающуюся  по  мне
энергию, берущую там начало.
   Кали легко сходит с пьедестала. Ее ожерелье тихо побрякивает, браслеты на
щиколотках издают слабый звон, а босые пятки негромко  шуршат  по  каменному
полу.
   Она в пяти шагах от меня. Движения ее рук напоминают колыхание  тростника
при неощутимом ветерке. Все  ее  тело  покачивается  под  пульсирующий  ритм
плеска речной воды, левое колено поднимается, поднимается, пока не  касается
локтя ее поднятой руки. От ее благовонного тела исходит обволакивающий  меня
аромат женщины.
   Я хочу подойти к ней, но не могу пошевелиться. Бешено колотящееся  сердце
наполняет мою грудь барабанным ритмом пения. Бедра у меня начинают двигаться
сами по  себе,  непроизвольно  совершая  толчки  вперед.  Все  мое  сознание
сосредоточено в основании пульсирующего члена.
   Кали делает левой ногой круговое движение и опускает ее.
   Она шагает в мою сторону. Браслеты позвякивают.
   Уннала-набхи-памке-руха, поет река, и я отлично ее понимаю.
   Четыре руки колышутся в безмолвном танце. Пальцы сгибаются, соприкасаются
кончиками, грациозно движутся сквозь сладкий воздух в мою сторону. Ее  груди
тяжело покачиваются.
   Победное выражение на лице Дочери Горы.
   Она делает еще один шаг вперед. Ее пальцы извиваются, ласкают  мою  щеку,
легонько  касаются  моего  плеча.  Голова  у  нее  откинута   назад,   глаза
полуприкрыты от  страсти.  Я  вижу  совершенство  ее  черт,  румянец  щек  и
трепещущий рот.

   Камахья?
   Ива енавабхати Самбхур апи
   Джавати пурусайитайас тадананам Сайлканьяиах

   Еще один шаг, и руки Кали  обвиваются  вокруг  меня.  Ее  длинные  волосы
ниспадают по ее плечам, подобно ручейкам на  мягком  склоне.  Ее  светящаяся
кожа слегка надушена, а в нежной ложбинке  между  грудей  поблескивает  пот.
Двумя руками она берет меня за плечи, поглаживая третьей мою щеку. Еще  одна
рука поднимается, чтобы нежно охватить мою мошонку. Ее продолговатые  пальцы
пробегают по всей длине  моего  напряженного  члена,  легонько  смыкаясь  на
головке.

   Я - Самбху-Шива в образе Вишну.
   Лотос со стеблем вырастает из моего пупка

   Я не могу сдержать стон.  Мой  орган  касается  выступа  ее  живота.  Она
смотрит вниз, потом поднимает на меня свои прекрасные глаза и глядит на меня
развратным взглядом сквозь густые ресницы. Упругая нежность  бугорка  Венеры
придвигается ко мне, отходит, снова надвигается.
   Наконец, я могу двигаться. Я тут же обхватываю ее, в  то  время  как  она
обнимает меня. Нежные груди расплющиваются  о  мою  грудь.  Ладони  скользят
вверх и вниз по моей спине. Ее правая нога поднимается, обвивает мое  бедро,
шевеля пальчиками, и она взбирается на меня. Щиколотки ее смыкаются на  моих
ягодицах, совершающих поступательные движения.

   Кали, Кали, бало, бхаи.

   Пение в ритм нашего движения заполняет весь мир. Ее тепло обжигает  меня.
Она влажно раскрывает губы у меня на шее и скользит вверх, чтобы  найти  мой
язык. Стиснув, я поднимаю ее. Ее груди  движутся  по  моей  груди,  покрытой
потом. Мои ступни изгибаются, икры напрягаются в попытках проникнуть в  Кали
еще глубже.
   Вся вселенная сосредоточилась в  круге  разгорающегося  во  мне  пламени,
которое набирает силу и, наконец, проносится сквозь меня мощным взрывом.

   Я - Шива
   Кали, Кали бало бхаи
   Кали баи аре гате наи
   Я - Бог

   - Боже милостивый! - Я сел в кровати. Простыни пропитались моим потом,  а
по штанам