л против  игры  в  прямолинейность,  раз  уж  это  доставляет
удовольствие хозяину дома.
   - Многое сходится, - сказал я.
   - Да. - Чаттерджи улыбнулся и поднял в руке книгу. - Это,  мистер  Лузак,
описание Лондона, сделанное современником в 1850  году.  Надо  принимать  во
внимание тот факт, что Индия только начинает  свою  Промышленную  Революцию.
Беспорядок и сумятица, которые вас так шокируют - нет-нет, не  отрицайте,  -
есть неизбежные побочные  продукты  такой  революции.  Вам  повезло,  мистер
Лузак, что ваша культура уже давно миновала эту точку.
   Я кивнул, подавив в себе желание признаться ему, что зачитанное  описание
вполне подошло бы для районов  в  южной  части  Чикаго,  где  я  вырос.  Мне
все-таки казалось, что стоит сделать еще одну попытку прояснить  свою  точку
зрения.
   - Это очень верно, мистер Чаттерджи. Я понимаю значение сказанного  вами.
По дороге сюда я думал примерно о том же, а вы расставили  все  акценты.  Но
должен добавить, что за время нашего  краткого  пребывания  здесь  я  ощутил
нечто.., есть в Калькутте нечто иное. Не могу  точно  определить,  что  это.
Странное ощущение.., насилия, пожалуй. Ощущение насилия, бурлящего  прямо  у
поверхности.
   - Или, может быть, безумия? - ровным голосом спросил Чаттерджи. Я  ничего
не ответил.
   -  Многие  потенциальные  интерпретаторы  нашего  города,  мистер  Лузак,
отмечают это мнимое ощущение всепроникающего насилия. Видите ту  улицу?  Да,
именно ту?
   Я проследил  за  направлением  его  пальца.  Запряженная  быками  повозка
двигалась по пустынному переулку. Если убрать тащившуюся повозку и баньяны с
многочисленными стволами, то подобный вид можно было бы отнести  к  старому,
изрядно обветшавшему району любого американского города.
   - Да; - сказал я. - Вижу.
   - Некоторое время тому назад я сидел здесь за завтраком и  наблюдал,  как
там убивали семью. Нет, "убивали" - не то слово. Их кромсали, мистер  Лузак,
кромсали. Там. Именно на том месте. Где сейчас проезжает повозка.
   - Что же произошло?
   - Это было во время столкновений индусов и  мусульман.  Там,  у  местного
врача жила бедная мусульманская семья. Мы привыкли к ним.  Глава  семьи  был
плотником, и мой отец неоднократно пользовался его услугами. Их дети  играли
с моим младшим братом. Потом, в  1947  году,  во  время  самых  ожесточенных
столкновений они решили перебраться в Восточный Пакистан.
   Я увидел, как они едут по улице в телеге, запряженной  лошадью.  Их  было
пятеро, в том числе  и  самый  маленький  на  руках  у  матери.  Я  как  раз
завтракал, когда услышал шум.  Их  перехватила  толпа.  Мусульманин  спорил.
Напрасно он ударил плеткой вожака того сборища.  Толпа  подалась  вперед.  Я
сидел на том самом месте, где сейчас сидите вы, мистер Лузак. Мне было очень
хорошо видно. Те люди пустили в ход дубинку, булыжники, голые  руки.  Вполне
возможно, и зубы. Когда все закончилось, плотник-мусульманин и его семейство
превратились в грязные кучи посреди улицы. Погибла даже их лошадь.
   - Боже праведный, - только и произнес я и,  нарушив  наступившую  тишину,
спросил:
   -  Вы  хотите  сказать,  мистер  Чаттерджи,  что  согласны  с  теми,  кто
усматривает в этом городе налет безумия?
   - Совсем напротив, мистер Лузак. Я упомянул об этом инциденте,  поскольку
в той толпе были.. И остаются.., мои соседи:  мистер  Гольвалькар,  учитель;
мистер Ширшик, пекарь; старый мистер Мухкерджи, что работает на почте  рядом
с вашей гостиниц и. Они были обычными людьми,  мистер  Лузак,  которые  вели
нормальную жизнь до того прискорбного случая и  которые  после  вернулись  к
нормальной жизни. Я  упомянул  об  этом,  потому  что  сей  факт  доказывает
глупость любого, кто делает из Калькутты эпицентр бенгальского безумия.  Про
любой город можно сказать,  что  в  нем  есть  "насилие,  бурлящее  прямо  у
поверхности". Вы видели сегодняшнюю газету на английском?
   - Газету? Нет.
   Чаттерджи развернул газету, лежавшую возле сахарницы, и подал ее мне.
   Местом действия заметки на первой полосе был Нью-Йорк.  Накануне  вечером
там произошла авария в  электросетях,  самая  серьезная  авария  со  времени
полного отключения электроэнергии в 1965 году. Как по команд де, по гетто  и
бедным районам города разлилась волна грабежей. Тысячи людей приняли участие
в явно бессмысленных актах вандализма и хищений. Под  одобрительные  выкрики
из толпы целые семьи разбивали витрины магазинов и  тащили  все,  что  можно
было унести - телевизоры, одежду. Сотни из них были арестованы, но  мэрия  и
полиция признали свое бессилие перед лицом проблемы такого размаха.
   Были здесь и перепечатки из американских газет. Либералы  видели  в  этом
возрождение   социального   протеста   и   поносили   спровоцировавшие   его
дискриминацию,  бедность  и  голод.  Консервативные   комментаторы   ядовито
указывали на то, что голодные люди  не  станут  воровать  в  первую  очередь
стереосистемы,  и  призывали  к  решительной  борьбе  с   правонарушителями.
Аргументированные комментарии  казались  бессмыслицей  на  фоне  извращенной
спонтанности  самого  события.  Все  выглядело  так,  будто  большие  города
защищены от повального варварства лишь тонкой стеной электрического света.
   Я передал газету Амрите.
   - Ужасно, мистер Чаттерджи.  Ваша  точка  зрения  хорошо  обоснована.  Я,
конечно, не хотел выставить себя слишком самоуверенным в том,  что  касается
проблем Калькутты.
   Чаттерджи улыбнулся и снова сложил ладони вместе. В его  очках  отражался
серый свет и темные очертания моей головы. Он слегка кивнул.
   - Насколько вы понимаете, мистер Лузак, это проблема  городов.  Проблема,
усугубляемая  уровнем  нищеты  и  нравами  иммигрантов,  наводнивших  город.
Калькутта  переживает  буквально  нашествие  необразованных  чужаков.   Наши
проблемы вполне реальны, но мы не видим в них ничего уникального.
   Я молча кивнул.
   - Я не согласна, - вмешалась Амрита.
   Мы с Чаттерджи удивленно повернулись к ней.
   - Я совершенно не согласна, мистер Чаттерджи, - сказала она. -  По-моему,
это проблема культуры, во многих отношениях присущая Индии,  если  не  одной
Калькутте.
   - Неужели? - Чаттерджи забарабанил  пальцами  сложенных  вместе  ладоней.
Несмотря на самоуверенную улыбку, его явно удивляло и раздражало то, что ему
противоречит женщина. - Что вы имеете в виду, миссис Лузак?
   - Что ж, поскольку, судя по всему, сейчас вполне  уместно  иллюстрировать
гипотезы случаями из жизни, - тихо сказала она, - позвольте мне рассказать о
двух происшествиях, которые я наблюдала вчера.
   - Извольте. - В улыбке Чаттерджи появился оттенок гримасы.
   - Вчера я завтракала в открытом кафе в "Оберое", - начала  она.  -  Мы  с
Викторией сидели за столиком одни, но в кафе было много народу. За  соседним
столиком расположились летчики из "Эйр Индия". В  нескольких  футах  от  нас
женщина из касты неприкасаемых подстригала траву ручными ножницами...
   - Прошу прощения, - перебил Чаттерджи, и теперь  уже  неприятная  гримаса
явственно проступила на его гладком лице. - Мы предпочитаем  говорить  "лицо
определенного класса".
   Амрита улыбнулась.
   - Да, я это знаю, - сказала она.  -  Определенный  класс,  или  Хариджан,
"Возлюбленные Бога". Я выросла при этих условностях. Но  это  не  более  чем
эвфемизмы, мистер Чаттерджи, и вам это  хорошо  известно.  Она  относится  к
Определенному классу, потому что появилась на свет в этой касте и в ней же и
умрет. Ее дети почти наверняка проведут жизнь за той же  холуйской  работой,
что и она. Она - Неприкасаемая.
   От улыбки Чаттерджи повеяло холодом, но он не стал больше перебивать.
   - Одним словом, она приседала, подрезала по травинке за раз, передвигаясь
по двору походкой,  которая  показалась  мне  очень  болезненной.  Никто  не
замечал ее. Она была так же невидима, как и трава, которую она подстригала.
   Накануне ночью с галереи упал электропровод.  Он  повис  над  газоном  во
дворе, но никто и не подумал починить линию  или  отключить  ток.  Официанты
просто  пригибались,  проходя  в  сторону  бассейна.  Неприкасаемая  женщина
наткнулась на него во время работы и хотела убрать с дороги.  А  провод  был
неизолированным.
   Когда она до него дотронулась, ее  сильно  тряхнуло,  но  она  не  смогла
выпустить провод из рук. Боль, наверное, была адская,  но  она  издала  лишь
один страшный вопль. Она буквально  извивалась  на  земле,  убиваемая  током
прямо на наших глазах.
   Я говорю "на наших", мистер Чаттерджи. Официанты  стояли  сложив  руки  и
смотрели. Рабочие на возвышении рядом с этой женщиной безучастно поглядывали
вниз. Один из летчиков  рядом  со  мной  отпустил  какую-то  шутку  и  снова
принялся за кофе.
   Я не очень-то быстро  соображаю,  мистер  Чаттерджи.  Всю  свою  жизнь  я
старалась повернуть так, чтобы другие делали  за  меня  даже  самые  простые
вещи. Я всегда просила сестру покупать для нас билеты на поезд. Даже сейчас,
если мы с Бобби заказываем пиццу на дом, я прошу его позвонить по  телефону.
Но когда прошло с полминуты и стало ясно, что никто во дворе - а там было не
меньше дюжины мужчин - не спасет бедняжку от смерти, я  сорвалась  с  места.
Особого ума или смелости не  потребовалось.  Возле  двери  стояла  метла.  Я
убрала провод с ее руки при помощи деревянной ручки.
   Я уставился на свою жену. Амрита мне об этом ничего не сказала. Чаттерджи
как-то растерянно кивал, но я первым обрел дар речи.
   - Она сильно пострадала?
   - По всей видимости, нет,  -  ответила  Амрита.  -  Был  разговор,  чтобы
послать ее в больницу, но через пятнадцать минут она уже  снова  подстригала
траву.
   - Да-да, - заговорил Чаттерджи. - Все это очень интересно, но  не  должно
рассматриваться вне контекста...
   - Второй случай произошел  примерно  через  час  после  этого,  -  ровным
голосом продолжала Амрита. - Мы с одной моей подругой  покупали  сари  возле
кинотеатра "Элита". Пробка тянулась на несколько  кварталов.  Посреди  улицы
стояла старая корова. Люди кричали и сигналили, но никто не пытался сдвинуть
ее с места. Вдруг корова стала мочиться, выпустив на улицу целый  поток.  На
тротуаре возле нас стояла девочка - очень милая девочка  лет  пятнадцати,  в
свежей белой блузке, с красной косынкой. Эта  девочка  тут  же  выбежала  на
проезжую часть, погрузила руки в поток мочи и плеснула себе на лоб.
   В тишине слышался лишь шелест листвы. Чаттерджи посмотрел на  свою  жену,
перевел взгляд обратно на Амриту. Кончики его  пальцев  бесшумно  барабанили
друг о друга.
   - Это и есть второй случай? - спросил он.
   - Да.
   - Миссис Лузак, хоть вы с детства и не были в своей стране - в  Индии,  -
вы наверняка должны помнить то уважение, которое мы  питаем  к  коровам  как
символам нашей религии?
   - Да.
   - И вам должно быть известно,  что  не  все  люди  в  Индии  разделяют..,
э-э-э.., страх западного человека перед идеей классовых различий.
   - Да.
   - А разве вам неизвестно, что моча.., особенно моча человека.., по мнению
многих  местных  жителей,  обладает  сильными   духовными   и   медицинскими
качествами? Знаете ли вы, что наш нынешний премьер-министр,  мистер  Мораджи
Десаи, каждое утро выпивает по несколько унций своей собственной мочи?
   - Да, я это знаю.
   - Тогда, признаюсь честно, миссис Лузак, не понимаю, о чем  говорят  ваши
"случаи", кроме как разве что о несовпадении" культур и отвращении  к  вашим
бывшим традициям.
   Амрита покачала головой.
   - Дело не в различии культур, мистер  Чаттерджи.  Будучи  математиком,  я
стараюсь  рассматривать  разные  культуры  достаточно  абстрактно,  в   виде
соприкасающихся систем с определенными общими элементами. Или, если  угодно,
в качестве серии человеческих экспериментов, определяющих, как жить, думать,
как вести себя по отношению друг к другу. Возможно,  благодаря  собственному
прошлому, потому  что  я  еще  в  детстве  много  путешествовала,  я  ощущаю
некоторую объективность по отношению к различным  культурам,  с  которыми  я
сталкивалась и в которых жила.
   - Да?
   - А в индийской системе культурных установок, мистер Чаттерджи, я  нахожу
некоторые элементы, которые имеют немногие культуры.., а если  и  имели,  то
предпочли не сохранять. В своей собственной стране  я  нахожу  укоренившийся
расизм, который, вероятно,  находится  за  пределами  обычных  сравнений.  Я
нахожу, что та философия ненасилия, на которой я воспитана - и  которая  мне
больше  всего  по  душе,  -   продолжает   разрушаться   преднамеренными   и
бессердечными проявлениями дикости среди ее сторонников. А тот факт, что ваш
премьер-министр, мистер Чаттерджи, выпивает несколько стаканов своей мочи  в
день, не делает подобную  практику  привлекательной  для  меня.  Как  и  для
большей части остального мира. Мой  отец  часто  напоминал  мне,  что  когда
Махатма ходил от деревни к деревне, первое, что  он  проповедовал,  было  не
братство людей, не антибританские акции или ненасилие,  но  основы  -  самые
элементарные основы - гигиены человека.
   Нет, мистер Чаттерджи, будучи индианкой, я не могу согласиться,  что  все
трудности  Калькутты  представляют  собой  миниатюрную  копию   повсеместных
городских проблем.
   Чаттерджи смотрел на нее  поверх  пальцев.  Миссис  Чаттерджи  беспокойно
ерзала. Виктория подняла взгляд на мать, но не издала ни звука. Не знаю, чем
бы продолжился разговор, но именно в эту секунду первые большие капли  дождя
начали падать вокруг нас.
   - Думаю, нам будет гораздо удобнее в доме, -  сказала  миссис  Чаттерджи,
когда гроза разошлась в полную силу.

***

   Присутствие шофера Чаттерджи сдерживало нас во время обратной  поездки  в
гостиницу, однако мы все же смогли пообщаться посредством изощренных  кодов,
известных только супружеским парам.
   - Тебе бы в ООН работать, - сказал я.
   - Я и работала на ООН, - ответила Амрита. - Ты забываешь,  что  как-то  я
проработала там целое лето в качестве переводчика.  За  два  года  до  нашей
встречи.
   - Гм, затеяла какую-нибудь войну?
   - Нет. Я предоставила это профессиональным дипломатам.
   - Ты не говорила мне, что видела во время завтрака женщину, которую  чуть
не убило током.
   - Ты не спрашивал.
   Бывают моменты, когда даже муж  понимает,  что  ему  следует  заткнуться.
Сквозь подвижную завесу дождя мы  смотрели  на  проносящиеся  мимо  трущобы.
Некоторые люди на улице даже не пытались спрятаться от ливня,  а  лишь  тупо
приседали на корточках в грязь, склонив головы под напором воды.
   - Видишь детей? -  негромко  спросила  Амрита.  До  сих  пор  не  обращал
внимания, но теперь увидел. Девочки лет семи-восьми стояли, держа на  бедрах
детей еще меньше. Сейчас до меня дошло, что это был один из  наиболее  часто
встречающихся за последние  пару  дней  образов  -  дети,  державшие  детей.
Поскольку лил дождь, они укрылись  под  навесами,  мостками  и  протекающими
полотнами. Их оборванная одежда имела яркую окраску, но  даже  ослепительный
красный цвет или царский голубой не могли скрыть грязи  и  изношенности.  На
худеньких запястьях и лодыжках девочки носили золотые браслеты.  Их  будущее
приданое.
   - Много здесь детей, - сказал я.
   - И почти ни одного ребенка,  -  произнесла  Амрита  так  тихо,  что  это
прозвучало почти как шепот.
   Мне потребовалось лишь несколько секунд, чтобы убедиться,  насколько  она
права. У большинства детей, которых мы видели, детство уже  прошло.  Нянчить
младших сестренок и братишек, тяжко трудиться, рано выйти  замуж  и  нянчить
уже свое потомство - вот  их  непосредственное  будущее.  Многие  из  детей,
которые сейчас бегали голыми по грязи, не проживут и  несколько  последующих
лет. Те, кто  достигнет  нашего  возраста,  встретят  новое  столетие  среди
миллиардного народа, стоящего перед угрозой голода и социального хаоса.
   - Бобби, - заговорила Амрита, - я знаю,  что  в  американских  школах  не
очень серьезно относятся к математике, но ведь ты учил Евклидову геометрию в
средней школе?
   - Да, малышка, этому учат даже в американских средних школах.
   - Тогда ты должен знать, что существует и неевклидова геометрия?
   - Доходили до меня кой-какие грязные сплетни на этот счет.
   - Я серьезно, Бобби. Я пытаюсь кое в чем здесь разобраться.
   - Продолжай.
   - Так вот, мне в голову пришла одна мысль, когда я упомянула в  разговоре
с Чаттерджи про альтернативные системы и эксперименты.
   - Угу.
   - Если индийская культура  была  экспериментом,  то  тогда  мои  западные
предрассудки говорят, что он оказался неудачным. Во всяком  случае,  в  том,
что касается приспособления людей к жизни и их защиты.
   - Бесспорно.
   - Но если это - просто другая система, то тогда моя метафора  наводит  на
мысль о гораздо худшей возможности.
   - Какой же?
   - Если размышлять в рамках теории систем, то тогда я прихожу к  убеждению
о полной несовместимости двух моих культур. А я есть производная  этих  двух
культур. Общий элемент в системах, общих элементов не имеющих.
   - Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись?
   - Ты ведь понимаешь мою проблему, Бобби?
   - Возможно, хороший семейный консультант смог бы...
   - Помолчи, пожалуйста. Эта метафора навела меня на еще более  устрашающую
аналогию. Что, если различия, на которые  мы  реагируем  в  Калькутте,  есть
результат того, что культура не другая система, а другая геометрия?
   - А какая разница?
   - Я думала, ты знаешь Евклида.
   - Нас представили друг другу, но близко мы так и не сошлись.
   Амрита вздохнула и стала  смотреть  на  тот  промышленный  кошмар,  среди
которого мы проезжали. У меня мелькнула мысль, что это образ  индустриальной
пустыни из-"Гэтсби" Фицджеральда, возведенный в десятую степень. А  еще  мне
пришло в голову, что мои личные  литературные  ассоциации  стали  испытывать
пагубное влияние математических метафор Амриты.
   Я видел, как на обочине  присел  человек,  собравшийся  испражняться.  Он
задрал рубаху на голову и приготовил небольшую бронзовую чашечку с водой для
пальцев левой руки.
   -  Системы  и  теории  чисел  пересекаются,  -  сказала  Амрита.  По   ее
напряженному голос., я вдруг понял, насколько она серьезна. -  Геометрии  не
пересекаются. Разные геометрии основываются на разных теоремах,  постулируют
разные аксиомы и дают начало разным реальностям.
   - Разным реальностям? - переспросил я. - Как это  реальности  могут  быть
разными?
   - Возможно, не могут, - согласилась Амрита. -  Возможно,  "реальна"  лишь
одна. Возможно, лишь одна геометрия истинна. Но тогда возникает вопрос:  что
будет со мной - с нами всеми, - если мы выбрали ложную?

***

   По возвращении в гостиницу нас ждала полиция.
   -  Один  джентльмен  желает  вас  видеть,   сэр,   -   сообщил   помощник
управляющего, подавая мне ключ от номера.
   Я повернулся,  ожидая  увидеть  Кришну,  но  с  темно-фиолетового  дивана
поднялся высокий бородатый человек в тюрбане - очевидно, сикх.
   - Мистер Лукзак?
   - Лузак. Да, это я.
   - Я - инспектор Сингх из Калькуттской государственной полиции.
   Он  показал  мне  значок  и  выцветшую  фотографию  на  удостоверении   в
пожелтевшем пластике.
   - Инспектор?
   Я не стал протягивать ему руку.
   - Мистер Лузак, мне хотелось бы  поговорить  с  вами  в  связи  с  делом,
которое расследует наш отдел. Кришна втравил меня в какую-то историю.
   - О каком деле идет речь, инспектор?
   - Об исчезновении М. Даса. - Ага, - произнес я и  подал  ключ  от  номера
Амрите. Я не испытывал желания приглашать полицейского к себе. -  А  с  моей
женой вы не будете разговаривать, инспектор? Нашей малышке пора кушать.
   - Нет. Я займу у вас всего минуту,  мистер  Лузак.  Прошу  прощения,  что
побеспокоил вас в этот вечер.
   Амрита понесла Викторию к лифту, а я тем временем осмотрелся. За  нами  с
любопытством наблюдали помощник управляющего и несколько портье.
   - Не возражаете, инспектор, если мы пройдем в Лицензионное  по