астенчива,  чтобы  связаться  с
Чаттерджи или Союзом писателей.
   - Но на нас она вышла.
   - Это другое, - сказала Амрита.  -  Мы  иностранцы.  Мы  не  в  счет.  Мы
все-таки будем ужинать?
   Я опустил Викторию к  себе  на  живот.  Личико  у  нее  раскраснелось  от
удовольствия, а теперь он решала, плакать или не плакать. Упершись коленками
в мой живот, она начала елозить у меня на груди. Толстенькая ручонка мертвой
хваткой вцепилась в воротник моей рубашки.
   - Где поедим? - спросил я. Я рассказал Амрите  о  назначенной  на  девять
тридцать встрече с Таинственным Незнакомцем Кришны. - Сейчас уже  поздновато
выходить в город. Закажем в  номер  или  спустимся  в  "Комнату  Принца"?  Я
слышал, там выступает Фатима - экзотическая танцовщица.
   - Виктория наверняка будет шуметь, - сказала Амрита. -  Но  мне  кажется,
что Фатиму она предпочтет ужину в номере?
   - Верно, - сказал я.
   - Я буду готова через минуту.

***

   Экзотическая танцовщица Фатима  оказалась  полноватой  индианкой  средних
лет, танец которой не боясь скандала  вполне  могли  смотреть  бойскауты  из
Младшей эксетерской дружины. Тем не менее толпа состояла из тучных  парочек,
преимущественно мужских, среднего возраста и должным образом возбужденных ее
выступлением.  На  Викторию  же   танец   впечатления   не   произвел.   Она
расплакалась, и нам  троим  пришлось  ретироваться  посреди  второго  сеанса
вращений Фатимы.
   Вместо  того  чтобы  вернуться  в  номер,  мы  с  Амритой   прошлись   по
неосвещенному дворику отеля. Почти весь вечер шел дождь, но  сейчас  мы  уже
могли  разглядеть  несколько  звезд  в  просветах  между  зеленовато-желтыми
облаками.  Большинство  выходящих  во  двор  окон  было  задернуто  тяжелыми
шторами, и виднелось лишь несколько тонких  полосок  света.  Мы  по  очереди
несли хныкающую Викторию, пока всхлипы  не  стали  реже,  а  потом  и  вовсе
прекратились. Остановившись у бассейна, мы присели  на  низенькую  скамеечку
рядом с темным кафе. Отсветы от  подводных  прожекторов  плясали  по  густой
листве и опущенным бамбуковым шторам. Я  заметил  темное  пятно  на  воде  в
мелкой части бассейна и обнаружил, что это утонувшая крыса.
   - Виктория уснула, - сказала Амрита.
   Бросив взгляд, я увидел сжатые кулачки и закрытые  глаза  ребенка.  Такой
умиротворенный вид обычно бывает у детей, уснувших после надрывного плача.
   Вытянув ноги, я откинул голову назад. Только сейчас я осознал, как устал,
возможно, еще не отойдя от перелета. Я выпрямился и посмотрел на Амриту. Она
легонько покачивала ребенка, а у  нее  самой  взгляд  стал  отсутствующим  и
задумчивым, как это  часто  бывало,  когда  она  работала  над  какой-нибудь
сложной математической проблемой.
   - Ну, каковы ощущения? -  поинтересовался  я.  Амрита  перевела  на  меня
взгляд и заморгала.
   - Что, Бобби?
   - В Индию. Каково возвращаться?
   Она потрепала хохолок  на  головке  у  Виктории  и  передала  ее  мне.  Я
пристроил ребенка на сгибе локтя и стал смотреть, как Амрита подходит к краю
бассейна и  разглаживает  свою  светло-коричневую  юбку.  Свет  от  бассейна
освещал снизу ее острые скулы. Моя жена красавица, подумал я уже,  наверное,
в тысячный раз после нашей свадьбы.
   - Это немного напоминает deja vu, - ответила она очень тихо.  -  Нет,  не
совсем верное выражение.  Скорее,  это  напоминает  повторение  уже  не  раз
виденного сна. Жара, шум, язык, запах - все знакомое и чужое одновременно.
   - Извини, если расстроил. Амрита покачала головой.
   -  Нет,  Бобби,  это  меня  не  расстраивает.  Это  пугает  меня,  но  не
расстраивает. Я нахожу это очень соблазнительным.
   - Соблазнительным? - Я уставился на нее. - Что же, скажи  ради  Бога,  мы
увидели здесь такого соблазнительного?
   Не в привычке Амриты было бездумно бросаться словами. Она часто  выражала
свои мысли гораздо точнее, чем я.
   Она улыбнулась.
   - Ты хочешь сказать, не считая ламахьи Бхарати?
   Она сбросила босоножку и побултыхала ногой в воде. Я  не  мог  разглядеть
дохлую крысу в другом конце бассейна.
   -  Серьезно,  Бобби,  все  это  кажется  мне  каким-то  странным  образом
соблазнительным. Как если бы все эти годы я использовала лишь  часть  своего
рассудка, а теперь другая моя часть приходит в движение.
   - Тебе хотелось бы остаться здесь подольше? - спросил я. - Я имею в виду,
когда все дела будут закончены. Я смешался.
   -  Нет,  -  сказала  Амрита,  и  ее  голос   не   оставлял   сомнений   в
окончательности ответа. -Я покачал головой.
   - Извини, что оставил тебя одну после обеда и согласился на  эту  встречу
вечером. Думаю,  что  мы  не  правильно  сделали,  приехав  сюда  втроем.  Я
недооценил, насколько трудно тебе будет с Викторией.
   Откуда-то  сверху  послышалась  серия   резких   приказаний   на   языке,
напоминавшем арабский, после чего последовал  поток  носового  бенгальского.
Хлопнула дверь.
   Амрита снова подошла ко мне и села рядом. Она взяла Викторию  и  положила
ее к себе на колени.
   -  Ничего,  Бобби,  -  сказала  она.  -  Я  знала,  как  все  это  будет.
Подозревала, что скорее всего не понадоблюсь тебе  в  качестве  переводчика,
пока ты не получишь рукопись.
   - Извини, - повторил я.
   Амрита снова посмотрела на бассейн.
   - Когда мне было семь лет, - сказала она, - летом,  накануне  переезда  в
Лондон, я видела призрак.
   Я посмотрел на нее. Большего удивления или недоверия  я  не  испытал  бы,
если бы Амрита  сообщила  мне,  что  влюбилась  в  немолодого  посыльного  и
собирается от меня уходить. Амрита была -  по  крайней  мере  до  настоящего
момента - наиболее рациональным человеком из всех, кого я знал. Ее интерес к
сверхъестественному и вера в потустороннее до сих пор никак не  проявлялись.
Мне никогда не удавалось заинтересовать ее даже  дрянными  романами  Стивена
Кинга, которые я каждое лето таскал с собой на пляж.
   - Призрак? - только и смог выговорить я наконец.
   - Мы ехали поездом  из  дома  в  Нью-Дели  к  нашему  дяде  в  Бомбей,  -
заговорила она. - Ежегодная поездка с сестрами и матерью  в  Бомбей  в  июле
всегда была волнующей. Но в том году заболела моя сестра Сантха. Мы сошли  с
поезда к западу от Бхопала и два дня прожили  в  железнодорожной  гостинице,
пока местный врач лечил ее.
   - С ней ничего не случилось? - спросил я.
   - Нет, у нее была всего лишь корь, - ответила Амрита. - Но  я  оставалась
единственной, кто еще не болел корью, поэтому я спала  не  в  номере,  а  на
маленьком балкончике, выходившем на лес. Прейти на балкон можно было  только
через ту комнату, где спали мои сестры и мать. Сезон дождей в то лето еще не
наступил, и было очень жарко.
   - И ты увидела призрак? Амрита слегка улыбнулась.
   - Я проснулась среди ночи от звука плача. Сначала я  решила,  что  плачет
мать или сестра, но потом увидела пожилую женщину в сари, которая сидела  на
краю моей кровати и всхлипывала. Помню, страха я не ощутила, лишь  удивление
из-за того, что моя мать позволила  этой  женщине  пройти  через  комнату  и
устроиться на балконе рядом со мной.
   Ее плач был очень тихим, но почему-то очень пугающим. Я  протянула  руку,
чтобы утешить ее, но не успела я  прикоснуться  к  ней,  как  она  перестала
плакать и посмотрела на меня. Я обнаружила, что она, оказывается,  не  такая
уж и старая, просто ее состарило какое-то ужасное горе.
   - А что потом? - не выдержал я. - Откуда ты узнала, что это призрак?  Она
растаяла, ушла по воздуху, превратилась в кучу грязи и тряпья или что?
   Амрита покачала головой.
   - Луна на несколько секунд скрылась за  облаками,  а  когда  снова  стало
светло, этой женщины уже не было. Я закричала, и когда мать и  сестры  вышли
на балкон, они заверили меня, что никто не проходил через комнату.
   - Гм, - пробормотал я. - Звучит не слишком убедительно.  Тебе  было  семь
лет и ты, наверное, спала. А даже если и не спала, то откуда ты знаешь,  что
это не была какая-нибудь горничная, взобравшаяся по пожарной  лестнице,  или
еще кто-нибудь в этом роде?
   Амрита взяла Викторию на руки.
   - Согласна, что это не самая  страшная  история  про  призраков.  Но  она
напугала меня на многие годы. Видишь ли, прямо перед тем, как луна скрылась,
я посмотрела прямо в лицо этой женщине и очень хорошо знала, кто она такая.
   Амрита похлопала девочку по спинке и посмотрела на меня.
   - Это была я.
   - Ты?
   - Тогда я и решила, что хочу жить в стране, где я не увижу призраков.
   -  Неприятно  тебе  об  этом  говорить,  маленькая,  -  сказал  я,  -  но
Великобритания и Новая Англия по привидениям занимают не последнее место.
   - Возможно, - сказала Амрита и поднялась, крепко держа Викторию. -  Но  я
их не вижу.

***

   В девять тридцать я сидел в вестибюле, мучаясь все  нарастающей  головной
болью из-за жары и усталости, испытывая тошноту из-за чрезмерного количества
выпитого за ужином плохого вина  и  перебирая  разнообразные  отговорки  для
Кришны, когда тот появится. К девяти пятидесяти я  решил  сказать  ему,  что
заболела Амрита или ребенок. В десять я понял, что мне уже  ничего  не  надо
ему говорить, и поднялся, чтобы пойти наверх, но тут внезапно  появился  он,
расстроенный и возбужденный. Глаза у него  покраснели  и  опухли,  будто  он
плакал. Он подошел и пожал мне руку с таким мрачным видом, словно  вестибюль
был траурным залом, я потерял ближайшего родственника.
   - Что случилось? - спросил я.
   - Очень, очень прискорбно, - сказал он. Его  высокий  голос  пресекся.  -
Очень страшная новость.
   - Что-то с вашим другом? - спросил я, ощутив облегчение  при  неожиданной
мысли о  том,  что  его  таинственный  информатор  сломал  ногу,  попал  под
троллейбус или лежит с инфарктом.
   - Нет-нет. Вы, должно быть, уже знаете. Мистер Набоков скончался. Великая
трагедия.
   -  Кто?  -  Из-за  его  акцента  мне  послышалось  очередное  дребезжащее
бенгальское имя.
   - Набоков! Набоков! Владимир Набоков! "Бледный огонь". "Ада".  Величайший
стилист среди прозаиков, пишущих на вашем родном языке. Огромная потеря  для
всех нас. Всех деятелей литературы.
   - О, - только и промычал я.
   Я так и не раскачался прочитать "Лолиту". А когда я вспомнил,  что  решил
не идти с Кришной, мы уже оказались на улице, во влажной темноте, и  он  вел
меня к коляске, в которой на  красном  сиденье  подремывал  тощий,  иссохший
рикша.  При  мысли  о  том,  что  меня  потащит  по   грязным   улицам   это
человекообразное чучело, внутри меня все запротестовало.
   - Давайте возьмем такси, - сказал я.
   - Нет-нет. Это ждет нас. Поездка короткая. Наш друг ждет.
   Сиденье отсырело  от  вечернего  дождя,  но  неудобным  его  нельзя  было
назвать. Человечек соскочил с коляски, шлепнув босыми ногами,  ухватился  за
оглобли сноровисто подпрыгнул в воздух и опустился,  держа  руки  прямо,  со
знанием дела уравновесив нашу тяжесть.
   У коляски не было габаритных огней, за исключением  керосинового  фонаря,
висевшего на железном крюке. Не слишком успокаивало меня и то,  что  машины,
которые, сигналя, объезжали нас,  тоже  ехали  без  габаритов.  Трамваи  еще
ходили, и в нездоровой, желтой пелене  освещения  салонов  виднелись  потные
лица, теснившиеся за окнами,  забранными  проволочной  сеткой.  Несмотря  на
поздний час, весь общественный транспорт был  заполнен:  автобусы  кренились
под тяжестью висевших на зарешеченных окнах и наружных поручнях людей, а  из
черных вагонов проезжавших поездов торчали бесчисленные головы и туловища.
   Улицы   почти   не   освещались,   но   переулки   и   мелькающие   дворы
фосфоресцировали тем бледным, гнилостным светом, который я  заметил  еще  из
самолета. Темнота не приносила никакого облегчения от жары. Если  сейчас  не
было даже еще жарче, чем днем. Тяжелые тучи виднелись  прямо  над  нависшими
зданиями, и казалось, будто их сырая масса отражает уличное тепло  прямо  на
нас.
   Мне снова становилось тревожно. Даже теперь  мне  было  трудно  объяснить
природу этого напряжения. Оно почти не имело отношения к ощущению физической
опасности, хотя я чувствовал себя нелепым образом  беззащитным,  когда  наша
повозка  дребезжала  по  незакрепленным  камням  мостовой,  кучам  мусора  и
трамвайным рельсам. Я вспомнил,  что  у  меня  в  бумажнике  еще  оставались
дорожные чеки долларов на двести. Но не  это  было  истинной  причиной  моей
нервозности, желчью подступавшей к горлу.
   Было нечто в самой калькуттской  ночи,  что  напрямую  воздействовало  на
самые темные закоулки  моего  рассудка.  Короткие  приступы  почти  детского
страха когтями цеплялись в мое сознание, но  тут  же  подавлялись  рассудком
взрослого человека. Ночные звуки сами по себе  не  несли  никакой  угрозы  -
отдаленные  крики,  шипящее  царапанье,   случайные   обрывки   приглушенных
разговоров, когда мы проезжали мимо закутанных фигур, -  но  все  эти  звуки
оказывали то же переворачивающее  потроха,  невольно  привлекающее  внимание
воздействие, что и звук чьего-то дыхания рядом с твоей постелью ночью.
   - Каликсетра, - произнес Кришна.
   Голос его прозвучал тихо, почти неслышно  за  тяжелым  дыханием  рикши  и
шлепаньем его босых подошв по мостовой.
   - Простите?
   - Каликсетра. Это означает "место Кали". Вы, конечно, знали,  что  именно
отсюда пошло имя нашего города?
   - Э-э-э, нет. То есть, может быть, и знал. Должно быть, забыл.
   Кришна повернулся ко мне. В темноте я не мог достаточно хорошо разглядеть
его лицо, но ощущал тяжесть его взгляда.
   - Вы должны это знать, - ровно сказал он.  -  Каликсетра  стала  деревней
Каликата. Каликата была  местом  великого  Калигхат,  самого  священного  из
храмов Кали. Он до сих пор стоит. Меньше чем в двух милях от  вашего  отеля.
Вы наверняка должны это знать.
   - Гм, - произнес я.
   Из-за угла на скорости выскочил трамвай. Наш рикша внезапно резко свернул
с рельсов, чудом избежав столкновения с вагоном. По широкой пустынной  улице
вслед нам понеслись сердитые крики.
   - Кали была богиней, если не ошибаюсь? - сказал  я.  -  Одной  из  супруг
Шивы?
   Несмотря на весь мой интерес к Тагору, прошло немало лет с тех пор, как я
читал что-нибудь из Вед.
   Кришна  издал  невероятный  звук.  Поначалу  я  решил,  что   был   взрыв
насмешливого хохота, но  потом  повернулся  посмотреть.  Зажав  одну  ноздрю
пальцем, он громко сморкался в левую руку.
   - Да-да, - подтвердил он. - Кали - священная сакти Шивы.
   Он  изучил  содержимое  ладони,  почти  удовлетворенно  кивнул  и  потряс
пальцами за боковиной повозки.
   - Вы, конечно, представляете себе ее внешность? - спросил он.
   От одного из темных, полуразвалившихся домов, мимо которых мы  проезжали,
донеслись вопли нескольких ссорившихся женщин.
   - Ее внешность? Кажется, нет. Она.., статуи..,  у  них  по  четыре  руки,
верно?
   Я огляделся вокруг, пытаясь  определить,  насколько  мы  близки  к  месту
назначения. Здесь было мало лавок. Мне с трудом  верилось,  что  среди  этих
развалин может оказаться кофейня.
   - Конечно! Конечно! Она - богиня; общеизвестно, что у нее четыре руки! Вы
должны  посмотреть  большого  идола  в  Калигхат.  Это   "жаграта",   "очень
бдительная" Кали. Очень страшная. Восхитительно страшная, мистер  Лузак.  Ее
руки изображают abhaya и vara mudras  -  избавляющие  от  страха  и  дарящие
благоденствие мудры. Но очень страшная. Очень высокая. Очень  худая.  У  нее
раскрыт рот. У нее длинный язык. У нее два.., как это.., зубы у вампира?
   - Клыки?
   Я схватился за мокрый тент над сиденьем и попытался понять, к чему  ведет
Кришна. Мы повернули на еще более темную, узкую улицу.
   - Ах да, да. Она единственная из богов покорила время. Она,  естественно,
пожирает всех живых существ. Pumsam, asvam, gam, avim, ajam. Она  не  одета.
Ее прекрасные ноги попирают труп. В руках у нее pasa.., аркан,  khatvanga..,
как это?.. Палка, нет, шест с черепом, khadga.., меч и отрубленная голова.
   - Отрубленная голова?
   - Конечно, вы должны это знать.
   - Послушайте, Кришна, черт возьми, что все это...
   -  Ага,  приехали,  мистер  Лузак.  Сходите.  Быстрее,   пожалуйста.   Мы
опаздываем. Кофейня закрывается в одиннадцать.
   Небольшая улица, почти  переулок,  была  залита  нечистотами  и  дождевой
водой. Не было ни малейшего признака какой-нибудь лавки,  не  то  что  кафе.
Стены не освещались, если не считать тусклого отблеска фонаря,  горевшего  в
одном  из  окон  наверху.  Рикша  опустил  оглобли  и  раскуривал  маленькую
трубочку. Я остался сидеть.
   - Быстрее, пожалуйста, - повторил Кришна и щелкнул  мне  пальцами.  Такой
жест я видел у него, когда он общался с  носильщиками.  Он  остановился  над
спавшим на тротуаре человеком и открыл дверь, которой я не заметил. Одинокая
лампочка  освещала  крутую  узкую  лестницу.   Сверху   до   нас   донеслись
приглушенные звуки разговора.
   Я спрыгнул и ступил за ним в свет. Еще одна  дверь  на  площадке  второго
этажа выходила и широкий коридор.
   - Вы видели университет дальше по улице? - спросил Кришна через плечо.
   Я кивнул, хотя не заметил ни  одного  здания,  более  внушительного,  чем
универмаг.
   - Это, конечно, университетская  кофейня.  Нет,  не  правильно.  Кофейный
домик. Точно как в Гринвич-Виллидж. Да.
   Кришна повернул налево и провел меня в комнату, очень похожую на  пещеру.
Высокий потолок, тяжелые колонны и глухие стены  напомнили  мне  один  гараж
возле Чикаго-Луп.  При  тусклом  свете  виднелось  не  меньше  пятидесяти  -
шестидесяти столиков, но лишь немногие из  них  были  заняты.  В  нескольких
местах за грубыми, выкрашенными в  темно-зеленый  цвет  столиками  группками
сидели серьезного вида юноши в свободных белых рубашках. С  двадцатифутового
потолка свисали медленно вращающиеся вентиляторы; ощутимого движения воздуха
не наблюдалось, но, несмотря на это,  редко  расположенные  лампочки  слегка
помигивали, придавая всей сцене характер немого фильма.
   - Кофейный домик, - тупо повторил я.
   - Пройдите сюда.
   Кришна шел впереди мимо плотно  составленных  столиков  в  самый  дальний
угол. На заделанной в стену скамье сидел молодой человек лет двадцати. Когда
мы приблизились, он поднялся.
   - Мистер Лузак, это Джайяпракеш Муктанандаджи, - представил его Кришна  и
добавил что-то по-бенгальски для  юноши.  Глубокие  тени  не  позволяли  мне
отчетливо разглядеть черты лица молодого человека;  но  во  время  влажного,
неуверенного рукопожатия я отметил худощавое лицо, очки с толстыми  стеклами
и такие прыщи, что гнойнички едва ли не светились.
   Мы молча постояли. Молодой человек потер  руки  и  украдкой  взглянул  на
студентов за другими  столиками.  Некоторые  из  них  обернулись  при  нашем
появлении, но сейчас уже никто не смотрел в нашу сторону.
   Как только мы уселись, старик с обозначающей седую бороду щетиной  принес
кофе. Чашки были сильно выщерблены и покрыты  трещинами,  расходившимися  по
эмали  бледными  разветвлениями.  Кофе  оказался  крепким  и  на   удивление
неплохим, если не считать, что кто-то добавил в него изрядную дозу сахара  и
свернувшегося молока. И Кришна,  и  Муктанандаджи  смотрели  на  меня,  пока
старик безмолвно стоял у столика,  и  я,  покопавшись  в  бумажнике,  извлек
оттуда банкноту в пять рупий. Старик повернулся и ушел, и  не  подумав  дать
сдачу.
   - Мистер Муктанандаджи, - заговорил я, гордый тем,  что  сумел  запомнить
его имя, - вы располагаете какой-то информацией насчет  калькуттского  поэта
М. Даса?
   Склонив голову, юноша  сказал  что-то  Кришне.  Кришна  резко  ответил  и
обратился ко мне, сверкнув острозубой улыбкой:
   -  Мистер  Муктанандаджи,  к  моему  сожалению,  не  говорит  так   бегло
по-английски. На самом деле он вообще не говорит по-английски.  Он  попросил
меня переводить для него. Если вы готовы, мистер Лузак, он теперь  расскажет
вам свою историю.
   - Я думал, что это будет интервью, -  сказал  я.  Кришна  выставил  перед
собой правую ладонь.
   - Да-да.  Вы  д