простые удовольствия?
     Лорд Иллингворт. Обожаю простые удовольствия. Это  последнее  прибежище
сложных натур. Но если хотите, останемся здесь. Да, останемся.  Книга  Жизни
начинается с мужчины и женщины в саду.
     Миссис Оллонби. А кончается Откровением.
     Лорд Иллингворт. Вы божественно фехтуете. Но с  вашей  рапиры  соскочил
наконечник.
     Миссис Оллонби. Зато маска еще на мне.
     Лорд Иллингворт. От этого ваши глаза только сильнее блестят.
     Миссис Оллонби. Благодарю вас. Идемте.
     Лорд Иллингворт (замечает письмо миссис Арбетнот на столе, берет его  и
смотрит на конверт). Какой  любопытный  почерк!  Он  напоминает  мне  почерк
женщины, которую я знавал много лет назад.
     Миссис Оллонби. Кто это такая?
     Лорд Иллингворт. О, никто. Не важно кто. Женщина, не стоящая  внимания.
(Бросает письмо на стол и вместе с миссис Оллонби  поднимается  по  ступеням
террасы. Они улыбаются друг другу.)

                                  Занавес


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

            Гостиная леди Ханстентон после обеда; лампы зажжены.
                           Дамы сидят на диванах.

     Миссис Оллонби. Какое облегчение избавиться от мужчин хоть ненадолго!
     Леди Статфилд. Да, мужчины нас так преследуют, правда?
     Миссис Оллонби. Преследуют? Хотелось бы мне, чтоб они нас преследовали.
     Леди Ханстентон. Дорогая моя!
     Миссис  Оллонби.  Досадно,  что  эти  негодные  могут  быть  совершенно
счастливы и без нас.  Вот  почему,  мне  кажется,  долг  каждой  женщины  не
оставлять их ни на минуту, кроме вот этой короткой  передышки  после  обеда;
без нее мы, бедные женщины, иссохли бы и превратились в тени.

                             Слуги вносят кофе.

     Леди Ханстентон. Превратились бы в тени, дорогая?
     Миссис Оллонби. Да, леди Ханстентон.  Это  так  утомительно  -  держать
мужчин в руках. Они всегда стараются ускользнуть от нас.
     Леди Статфилд. Мне кажется, это мы всегда стараемся ускользнуть от них.
Мужчины очень, очень бессердечны. Они знают свою силу и пользуются ею.
     Леди Кэролайн. Все это вздор и чепуха -  насчет  мужчин.  Надо  только,
чтобы мужчина знал свое место.
     Миссис Оллонби. А где же его место, леди Кэролайн?
     Леди Кэролайн. Возле жены, миссис Оллонби.
     Миссис Оллонби (берет у лакея кофе). Вот как?.. А если он не женат?
     Леди Кэролайн. Если он не женат,  так  должен  искать  себе  жену.  Это
просто позор, сколько  холостяков  встречаешь  нынче  в  обществе.  Надо  бы
провести такой закон, чтобы заставить их всех жениться в течение года.
     Леди Статфилд (отказывается от кофе). Но если  он  влюблен  в  женщину,
которая, может быть, принадлежит другому?
     Леди Кэролайн. В таком случае, леди Статфилд, его надо  в  одну  неделю
женить на какой-нибудь некрасивой и порядочной девушке, чтобы  не  покушался
на чужую собственность.
     Миссис Оллонби. Не знаю, можно ли вообще говорить о  нас  как  о  чужой
собственности. Все мужчины - собственность замужних женщин. Это  единственно
верное определение того, что такое собственность замужних женщин. Мы  же  не
принадлежим никому.
     Леди Статфилд. О, я очень, очень рада слышать это от вас.
     Леди  Ханстентон.  Но  вы  в  самом   деле   думаете,   Кэролайн,   что
законодательным путем можно как-то исправить положение? Говорят,  что  нынче
все женатые живут как холостяки, а все холостяки - как женатые.
     Миссис  Оллонби.  Я,  право,  никогда  не  могу  отличить  женатого  от
холостого.
     Леди Статфилд. Я думаю, сразу можно узнать, есть  у  человека  семейные
обязанности или нет. Я не раз замечала такое грустное, грустное выражение  в
глазах женатых мужчин.
     Миссис Оллонби. Ах, все, что я могла заметить, - это  то,  что  мужчины
ужасно скучны, если они  хорошие  мужья,  и  отвратительно  тщеславны,  если
плохие.
     Леди Ханстентон. Ну что ж, надо полагать, мужья нынче совсем не то, что
во времена моей молодости, но я должна сказать, что  мой  бедный  Ханстентон
был самый прелестный человек и по характеру чистое золото.
     Миссис Оллонби. Ах, мой муж нечто вроде векселя, мне  надоело  по  "ему
платить.
     Леди Кэролайн. Но вы возобновляете этот вексель время от времени?
     Миссис Оллонби. О нет, леди Кэролайн. У  меня  был  всего-навсего  один
муж. Должно быть, вы на меня смотрите как на дилетантку?
     Леди Кэролайн. С вашими взглядами на жизнь удивительно, как  вы  вообще
вышли замуж.
     Миссис Оллонби. Мне тоже это удивительно.
     Леди Ханстентон. Милое дитя, вы,  верно,  очень  счастливы  в  семейной
жизни, но хотите скрыть ваше счастье от других.
     Миссис Оллонби. Уверяю вас, я ужасно обманулась в Эрнесте.
     Леди Ханстентон. Надеюсь, что нет,  милая.  Его  мать  была  урожденная
Страттон, Кэролайн, одна из дочерей лорда Кроуленда.
     Леди  Кэролайн.  Виктория  Страттон?  Отлично  ее   помню.   Глупенькая
блондинка без подбородка.
     Миссис Оллонби. Ах, у Эрнеста есть подбородок. У него очень  энергичный
подбородок, квадратный подбородок. Даже слишком квадратный.
     Леди Статфилд. А вы в самом деле  думаете,  что  подбородок  у  мужчины
может быть слишком квадратным? Я думаю, что мужчина должен выглядеть  очень,
очень сильным, и  подбородок  у  него  должен  быть  совершенно,  совершенно
квадратным.
     Миссис Оллонби. Тогда  вам  надо  бы  познакомиться  с  Эрнестом,  леди
Статфилд. Но только  следует  предупредить  вас,  что  разговаривать  он  не
мастер.
     Леди Статфилд. Я обожаю молчаливых мужчин.
     Миссис Оллонби. О, Эрнест не из молчаливых. Он все  время  говорит.  Но
разговаривать не умеет. О чем он говорит - не знаю. Я уже много лет  его  не
слушаю.
     Леди Статфилд. Вы так его и не простили? Как это печально! Но ведь  вся
жизнь очень, очень печальна, не правда ли?
     Миссис Оллонби. Жизнь, леди Статфилд,  есть  просто  un  mauvais  quart
d'heure {Неприятные четверть часа.  (Франц.).},  составленное  из  мгновений
счастья.
     Леди Статфилд. Да, бывают такие  мгновения.  Но  разве  мистер  Оллонби
сделал  что-нибудь  очень,  очень  дурное?  Рассердился  на  вас  и   сказал
что-нибудь нелюбезное или чистую правду?
     Миссис Оллонби. О боже мой, нет! Эрнест всегда неизменно  спокоен.  Это
одна из причин, почему он мне действует на нервы. Ничто так  не  раздражает,
как спокойствие. Есть что-то положительно  скотское  в  спокойном  характере
современных мужчин. Удивляюсь, как мы, женщины, ухитряемся это терпеть.
     Леди Статфилд. Да, хороший характер у мужчин доказывает, что они грубее
нас, не так чувствительны. Это нередко создает барьер между мужем  и  женой,
не так ли? Но мне все же очень хотелось бы знать, что такого  сделал  мистер
Оллонби?
     Миссис Оллонби. Ну что же, я вам скажу, если  вы  дадите  торжественное
обещание рассказывать об этом всем и каждому.
     Леди Статфилд. Благодарю вас, благодарю. Я непременно постараюсь.
     Миссис Оллонби. Когда мы с Эрнестом  обручились,  он  поклялся  мне  на
коленях, что никогда в, жизни не любил никого другого. В то время я была еще
очень молода, и нечего вам даже говорить - не поверила ему. К  несчастью,  я
не стала никого расспрашивать об этом, пока не  прошло  месяцев  пять  после
свадьбы. И вот тогда-то я узнала, что он сказал мне чистую правду.  А  после
такого признания мужчина делается совершенно неинтересен.
     Леди Ханстентон. Дорогая моя!
     Миссис Оллонби. Мужчина всегда хочет быть первой любовью женщины. Такое
у них нелепое тщеславие.  Мы,  женщины,  более  чутки  в  таких  вещах.  Нам
хотелось бы стать последней любовью мужчины.
     Леди Статфилд.  Понимаю,  что  вы  хотите  сказать.  Это  очень,  очень
красиво.
     Леди Ханстентон. Милое дитя, неужели вы хотите сказать, что  не  можете
простить мужа за  то,  что  он  не  любил  никого,  кроме  вас?  Слышали  вы
что-нибудь подобное, Кэролайн? Я вне себя от изумления.
     Леди Кэролайн. О, женщины стали  такие  образованные,  Джейн,  что  нас
теперь ничто не удивит, кроме счастливых браков.  По-видимому,  это  в  наше
время большая редкость.
     Миссис Оллонби. Они совершенно устарели.
     Леди Статфилд. Везде, кроме разве средних классов, сколько я слышала.
     Миссис Оллонби. Как это на них похоже!
     Леди Статфилд. Да, не правда ли? Очень, очень похоже.
     Леди Кэролайн. Если правда то, что вы  говорите  о  средней  буржуазии,
леди Статфилд, это делает ей честь. Следует пожалеть, что в нашем кругу жены
всегда ведут себя легкомысленно, вообразив, как видно, что так и  надо.  Мне
кажется, именно поэтому в обществе столько несчастных браков, как  всем  нам
известно.
     Миссис Оллонби. А знаете, леди Кэролайн, по-моему, легкомыслие жен  тут
совершенно ни при чем. Семья распадается гораздо чаще от здравомыслия  мужа,
чем от чего-нибудь другого. Как может женщина быть счастливой  с  человеком,
который упорно желает видеть в ней вполне разумное существо?
     Леди Ханстентон. Дорогая моя!
     Миссис Оллонби. Мужчина, бедненький, неловкий, основательный и надежный
мужчина принадлежит к тому полу, который уже целые миллионы лет был разумен.
Он ничего с собой поделать не может. Это у него в крови. А  история  женщины
совершенно  иная.  Мы  всегда  были  живописным  протестом   против   самого
существования здравого смысла. Мы заметили его опасность с самого начала.
     Леди Статфилд. Да,  конечно,  здравый  смысл  мужей  очень  утомителен.
Скажите мне, как вы представляете себе идеального  мужа?  Мне  кажется,  это
было бы очень, очень полезно послушать.
     Миссис Оллонби. Идеального мужа? Таких вообще не бывает. Самое  понятие
ложно.
     Леди Статфилд. Ну, тогда идеального мужчину в его отношениях к нам.
     Леди Кэролайн. Он, верно, должен быть крайне реалистичен.
     Миссис Оллонби. Идеальный мужчина? Идеальный мужчина должен говорить  с
нами как с богинями,  а  обращаться  с  нами  -  как  с  детьми.  Он  должен
отказывать нам во всех серьезных просьбах и потакать  всем  нашим  капризам.
Потворствовать всем нашим прихотям  и  запрещать  нам  иметь  призвание.  Он
должен всегда говорить не то, что думает, и думать не то, что говорит.
     Леди Ханстентон. Но, дорогая, как же он может  делать  и  то  и  другое
сразу?
     Миссис  Оллонби.  Он  не  должен  пренебрегать   другими   хорошенькими
женщинами. Это доказало бы, что у него нет вкуса, или вызвало бы подозрение,
что вкуса у него слишком много. Нет, он должен быть мил со всеми  женщинами,
но говорить, что они почему-то его не привлекают.
     Леди Статфилд. Да, это всегда очень, очень  приятно  слышать  о  других
женщинах.
     Миссис Оллонби. Когда мы его спросим о чем-нибудь, в  ответ  он  должен
говорить нам только о нас самих. Он должен неизменно превозносить нас за  те
качества, которых у нас нет. Зато  он  должен  быть  беспощаден,  совершенно
беспощаден, порицая нас за такие добродетели, которые нам и не  снились.  Он
не должен верить, что нам  нужно  хоть  что-нибудь  полезное.  Это  было  бы
непростительно. Зато он должен осыпать нас всем тем, что нам вовсе не нужно.
     Леди Кэролайн. Насколько я понимаю, ему остается только  одно:  осыпать
нас подарками и комплиментами.
     Миссис Оллонби. Он должен постоянно компрометировать нас в  обществе  и
быть совершенно почтительным наедине. И все-таки он должен быть всегда готов
вытерпеть самую ужасную сцену, если нам  захочется  ее  устроить,  мгновенно
стать несчастным, совершенно несчастным, и через какие-нибудь двадцать минут
осыпать нас справедливыми упреками, а через полчаса положительно разъяриться
и покинуть нас навеки без четверти восемь, когда  нам  нужно  переодеться  к
обеду. А после того как женщина рассталась с ним  навсегда  и  он  отказался
взять обратно те пустяки, которые когда-то ей подарил, и пообещал никогда  с
ней больше не видеться и  не  писать  ей  безрассудных  писем  -  он  должен
чувствовать, что сердце его совершенно разбито, и  целый  день  посылать  ей
телеграммы и записочки со своим кучером каждые полчаса, и обедать в клубе  в
полном одиночестве, чтобы все видели, как он несчастен. И вот,  после  целой
ужасной недели, в течение которой она всегда выезжает вместе со своим мужем,
для того только, чтобы показать, как он одинок, можно назначить ему  третье,
последнее свидание, вечером, и тогда, если  его  поведение  было  совершенно
безупречным, а она действительно была с ним  жестока,  можно  позволить  ему
сознаться, что он был совершенно неправ; когда же он в этом сознается,  долг
женщины - простить ему, а после того  она  может  начинать  все  сначала,  с
разными вариациями.
     Леди Ханстентон. Какая вы умница,  дорогая  моя!  Вы  ничего  этого  не
думаете, ни единого слова!
     Леди Статфилд. Благодарю вас, благодарю. Это очень, очень увлекательно.
Надо  постараться  все  это  запомнить.  Тут  столько  очень,  очень  важных
подробностей.
     Леди Кэролайн. Но вы не сказали мне, какую же награду получит идеальный
мужчина?
     Миссис Оллонби. Какую награду?  О,  возможность  бесконечно  надеяться.
Этого ему вполне достаточно.
     Леди Статфилд. Но ведь мужчины так ужасно требовательны, не правда ли?
     Миссис Оллонби. Это  ничего  не  значит.  Женщина  все-таки  не  должна
уступать.
     Леди Статфилд. Даже идеальному мужчине?
     Миссис Оллонби. Разумеется, только не ему. Если, конечно, она не хочет,
чтобы он ей надоел.
     Леди Статфилд. Ах!.. да.  Понимаю.  Это  очень,  очень  важно.  Как  вы
думаете, миссис Оллонби, встречу я когда-нибудь идеального мужчину?  Или  он
не один такой на свете?
     Миссис Оллонби. В Лондоне их ровно четыре, леди Статфилд.
     Леди Ханстентон. О, моя дорогая!
     Миссис Оллонби (подходит к ней). Что случилось? Скажите мне.
     Леди Ханстентон (тихим голосом). Я совсем забыла, что эта  американочка
все время сидела тут же в  комнате.  Боюсь,  кое-что  из  этого  остроумного
разговора могло ее шокировать.
     Миссис Оллонби. Ах, это будет ей очень полезно.
     Леди Ханстентон. Надеюсь, она многого не поняла. Мне, пожалуй, надо  бы
пойти поговорить с ней. (Встает и подходит к  Эстер.)  Ну,  милая  моя  мисс
Уэрсли. (Садится рядом.) Вы так тихонько сидели все это время в вашем уютном
уголке! Должно быть, читали? Здесь в библиотеке столько книг.
     Эстер. Нет, я слушала ваш разговор.
     Леди Ханстентон. Знаете, дорогая, не следует  верить  всему  тому,  что
здесь говорилось.
     Эстер. Я и не поверила ни единому слову.
     Леди Ханстентон. Так и надо, милая.
     Эстер. Я не могла поверить, чтобы  женщины  действительно  смотрели  на
жизнь так, как об этом рассказывали сегодня ваши гостьи.

                              Неловкая пауза.

     Леди Ханстентон. Говорят, у вас, в Америке,  такое  приятное  общество.
Кое-где совсем похоже на наше, судя по письмам моего сына.
     Эстер. У нас в Америке, как  и  везде,  тоже  есть  свои  кружки,  леди
Ханстентон. Но настоящее общество состоит из всех хороших женщин  и  мужчин,
из всех хороших людей, какие только есть в нашей стране.
     Леди Ханстентон. Какая разумная система и, я думаю,  очень  приятная  к
тому же. Боюсь, у нас, в  Англии,  слишком  много  искусственных  социальных
перегородок. Мы почти не видим средних и низших классов общества.
     Эстер. У нас в Америке нет низших классов.
     Леди Ханстентон. В самом деле? Какое странное общественное устройство!
     Миссис Оллонби. О чем говорит эта ужасная девочка?
     Леди Статфилд. Она так утомительно естественна, правда?
     Леди Кэролайн. Говорят, у вас в Америке нет очень многого, мисс Уэрсли.
Говорят, у вас совсем нет развалин, нет редкостей.
     Миссис ОллонбиСк леди Статфилд). Какой вздор! У  них  есть  их  матери,
есть их манеры.
     Эстер. Английская аристократия поставляет нам редкости, леди  Кэролайн.
Их высылают к нам каждое лето пароходом, и на другой день после приезда  они
предлагают нам руку и сердце. Что касается развалин, мы стремимся  построить
нечто более долговечное, чем кирпичи и камни. (Встает, чтобы взять со  стола
свой веер.)
     Леди Ханстентон. Что же это такое, милая?  Ах  да,  эту  вашу  железную
Выставку в городке с таким смешным названием, не правда ли?
     Эстер (стоя у стола). Мы хотим построить  жизнь,  леди  Ханстентон,  на
лучших, более чистых  я  справедливых  основаниях,  чем  те,  на  каких  она
построена здесь. Без сомнения, всем вам это покажется странно. Да и не может
не показаться странным. Вы, богатые англичане, сами  не  понимаете,  как  вы
живете. Да и как вам понять? Вы изгоняете из вашего общества  все  доброе  и
хорошее. Вы смеетесь над всем простым и чистым. Живя, как вы все,  на  чужой
счет, эксплуатируя людей, вы издеваетесь над самопожертвованием,  а  если  и
бросаете беднякам кусок хлеба, то только для  того,  чтобы  усмирить  их  на
время. Со всей вашей роскошью, богатством и художеством вы не умеете жить  -
даже этого не  умеете.  Вам  нравится  красота,  которой  можно  любоваться,
которую можно трогать и вертеть, та красота, которую вы в силах уничтожить и
уничтожаете, но о незримой красоте жизни, о незримой красоте высшей жизни вы
не имеете понятия. Ваше английское общество кажется мне мелким, эгоистичным,
неразумным. Оно не видит  и  не  слышит.  Оно  возлежит  как  прокаженный  в
пурпуре. Оно недвижимо, словно гроб повапленный. В нем все ложно, все ложно.
     Леди Статфилд. Об этом, я думаю, и знать не следует.  Это  ведь  очень,
очень неприлично, не правда ли?
     Леди Ханстентон. Милая моя мисс Уэрсли! А я-то думала,  что  вам  очень
нравится  английское  общество.  Вы  имели  у  нас  такой  успех.  Вами  так
восхищались самые первые люди. Не припомню, что сказал про  вас  лорд  Генри
Уэстон, - но что-то очень лестное, а вы знаете, какой он ценитель красоты.
     Эстер. Лорд Генри Уэстон! Я  его  помню,  леди  Ханстентон!  Человек  с
отвратительной улыбкой и отвратительным прошлым. Его  везде  приглашают.  Ни
один обед без него не обходится. А где те, кого он  погубил?  Они  -  парии.
Даже имени их не называют. Вы отвернетесь, если встретите их на улице. Я  не
жалею о том, что они наказаны. Пусть будут  наказаны  все  женщины,  которые
грешили.

 Миссис Арбетнот входит с террасы в накидке, с кружевной вуалью на голове.
                 Услышав последние слова, она вздрагивает.

     Леди Ханстентон. Дорогая моя мисс Уэрсли!
     Эстер. Это справедливо, чтоб они несли кару, но пусть  же  страдают  не
они одни. Если мужчина и женщина согрешили, пусть удаляются в пустыню и  там
любят или ненавидят друг друга. Надо  заклеймить  и  того  и  другого.  Если
хотите, отметьте клеймом обоих, но нельзя же карать  одну,  оставив  другому
свободу. Нельзя, чтоб был один закон для мужчин, а другой для женщин. У  вас
в Англии несправедливы к женщинам. И пока вы не  признаете,  что  позор  для
женщины есть бесчестье и для мужчины,  вы  всегда  будете  несправедливы,  и
Добро - этот огненный столп, и Зло - этот облачный столп,  будут  вам  видны
очень смутно, или совсем не видны, а если и будут видны, вы  не  станете  на
них смотреть.
     Леди Кэролайн. Нельзя ли попросить вас, милая мисс Уэрсли, раз  вы  все
равно стоите, передать мне мой клубок: он как раз за вашей спиной? Благодарю
вас.
     Леди Ханстентон. Миссис Арбетнот, дорогая  моя!  Я  так  рада,  что  вы
пришли. Но я не слышала, как о вас доложили.
     Миссис Арбетнот. О, я вошла прямо с террасы, не снимая накидки. Вы  мне
не писали, что у вас званый вечер.
     Леди Ханстентон. Какой же вечер? Так, несколько человек, которые гостят
у нас; я вас с ними познакомлю.  Позвольте  мне.  (Хочет  помочь  ей.  Потом
звонит.) Кэролайн, это миссис  Арбетнот,  мой  лучший  друг.  Леди  Кэролайн
Понтефракт, леди Статфилд, миссис Оллонби и мой юный друг из  Америки,  мисс
Эстер Уэрсли, которая только что рассказывала нам, какие мы все испорченные.
     Эстер. Боюсь, леди Ханстентон, вам показалось, что я