шел по тропинке, забрался на стену, а с нее -- на крышу
гаража  и  теперь  лежал  там  в  тени можжевельника, спрятавшись от лунного
света.  Когда  он  явился,  в  комнате  над гаражом было темно, и он лежал в
своем  укрытии  тихо,  как  животное,  и с терпением животного, лишь изредка
поднимая голову и украдкой изучая окружающее.
     Прошел  целый  час,  а  в  комнате было темно. Вскоре на аллее появился
автомобиль  (он  узнал его -- он знал все автомобили в городе), и в дом вошел
мужчина.  Прошел  еще час, но в комнате все еще было темно, а автомобиль так
и  стоял на аллее. Потом мужчина вышел из дома и уехал, и через минуту внизу
погас  свет,  а  окно, под которым он лежал, осветилось, и сквозь прозрачные
занавеси  ему  было видно, как она ходит по комнате и раздевается. Потом она
исчезла  из поля его зрения. Но свет все еще горел, и он тихо, с бесконечным
терпением  лежал на крыше; лежал, когда еще через час возле дома остановился
другой  автомобиль,  и трое мужчин с каким-то громоздким предметом прошли по
аллее  и  выстроились  в  лунном  свете под окном; лежал, пока они проиграли
свою  мелодию и ушли. Когда автомобиль уехал, она подошла к окну, раздвинула
занавеси  и  постояла  немного,  повернув  к  нему лицо, обрамленное темными
крыльями распущенных волос, и глядя прямо в его невидимые глаза.
     Потом  занавеси  снова  закрылись,  и  он опять мог только угадывать ее
смутные  движенья.  Потом погас свет, но он еще долго лежал ничком на крутом
скате  крыши,  неустанно  бросая во все стороны быстрые, цепкие и ухватливые
взгляды, подобные взгляду животного.


     Дом  Нарциссы  был  последним  на  их пути. Один за другим они объехали
дома  всех  остальных  девиц  и  сидели  в  автомобиле,  пока негры, стоя на
газоне,  играли  на  своих  инструментах.  В  затемненных окнах показывались
головы,  иногда  зажигался свет, один раз их пригласили зайти, но Хаб и Митч
скромно  отказались; из одного дома им вынесли закуску, а в другом их крепко
обругал  молодой  человек,  сидевший с девушкой на темной веранде. По дороге
они  потеряли  крышку  сапуна,  и  теперь,  продвигаясь  от дома к дому, все
по-братски  выпивали  вкруговую  прямо  из горлышка. Наконец они подъехали к
дому  Бенбоу и, стоя под можжевельниками, сыграли свою мелодию. В одном окне
еще горел свет, но никто не показывался.
     Луна  уже  опустилась  низко  над горизонтом. Теперь она отбрасывала на
все  предметы холодный серебристый отблеск, тусклый и немного вялый, и когда
они,  не  зажигая  фар,  катились  по  улице, застывшей в безжизненном узоре
серебра  и черни, словно улица где-то на самой луне, мир казался необитаемым
и  пустынным.  Они  проезжали  по очерченным четким пунктиром перемежающимся
теням,   минуя  растворяющиеся  в  тумане  тихие  перекрестки  или  одинокий
автомобиль   где-нибудь  на  обочине  перед  домом.  Все  кругом  застыло  в
неподвижности,  и  только в одном месте собака пробежала по улице, пересекла
газон и скрылась.
     Впереди  распахнулась  просторная  площадь,  в  центре  которой  стояло
окруженное  вязами  здание  суда.  В  полынно-сером  тумане  их  листвы шары
уличных   фонарей   больше   чем   когда-либо  напоминали  огромные  бледные
виноградины.
     В  каждом  окне  банка горело по лампочке, и еще одна лампа светилась в
холле  гостиницы,  перед  которой  выстроилось  в ряд несколько автомобилей.
Других огней не было.
     Когда  они  объезжали  здание  суда,  от  дверей  гостиницы  отделилась
какая-то  тень,  кто-то  подошел к краю тротуара, между полами расстегнутого
пиджака  забелела рубашка, и как только автомобиль стал медленно сворачивать
в  одну  из улиц, человек их окликнул. Баярд затормозил, и человек, приминая
белесую пыль, подошел и взялся рукою за дверцу автомобиля.
     -- Хелло, Бак, -- приветствовал его Митч. -- Поздно ты нынче не спишь.
     У   человека  была  спокойная,  добродушная  лошадиная  физиономия.  На
расстегнутом   жилете   поблескивала  металлическая  звезда.  Пиджак  слегка
топорщился на бедре.
     -- Вы, ребята, что тут делаете? На танцы ездили? -- спросил он.
     -- Мы серенады пели, -- отвечал Баярд. -- Выпить не хочешь. Бак?
     --  Нет,  благодарю  покорно,  -- отозвался Бак, все еще держась рукою за
дверцу,  серьезный,  добродушный  и  важный.  --  А  вам  не кажется, что уже
поздновато?
     --  Пожалуй,  --  согласился Митч. Полицейский поставил ногу на подножку.
На глаза его падала тень от шляпы. -- Мы уже домой едем.
     Бак молча призадумался, и Баярд подтвердил:
     --  Да,  да,  мы  уже  направляемся к дому. Полицейский слегка повернул:
голову и обратился к неграм:
     -- А вам, ребята, наверняка уже спать пора.
     --  Так точно, сэр, -- отвечали негры. Они вышли из автомобиля и вытащили
контрабас.  Баярд  дал  Рено  банкноту,  они  поблагодарили, пожелали доброй
ночи,  взяли  контрабас  и  тихонько  свернули  в боковую улицу. Полицейский
снова обернулся.
     -- Это твоя машина стоит перед кафе Роджера, Митч? -- спросил он.
     -- Наверно. Во всяком случае, я ее там оставил.
     --  Ну,  вот,  ты  отвези  Хаба  домой, если он не собирается ночевать в
городе. А Баярд поедет со мной.
     -- Какого черта, Бак? -- возмутился Митч.
     -- За что? -- поинтересовался Баярд.
     --  Его  родные беспокоятся, -- отвечал полицейский. -- С тех пор как этот
жеребец его сбросил, они его в глаза не видели. Где ваша повязка, Баярд?
     --  Снял,  -- буркнул Баярд. -- Послушай, Бак, мы с Хабом высадим Митча, а
потом поедем прямо домой.
     --   Ты   уже  с  четырех  часов  домой  едешь,  --  невозмутимо  отвечал
полицейский,  --  но  все  никак не доберешься. Ты лучше поезжай со мной, как
твоя тетушка велела.
     -- Разве тетя Дженни велела тебе посадить меня под арест?
     --  Она  о  тебе  беспокоится,  сынок.  Мисс Дженни сейчас мне звонила и
просила  до  утра за тобой присмотреть. Вот я и думаю, что мы с тобой сейчас
поедем. Тебе сегодня надо было сразу домой ехать.
     -- Помилосердствуй, Бак, -- вступился Митч.
     --  По  мне  пусть  лучше  злится  Баярд,  а не мисс Дженни, -- терпеливо
отвечал  тот.  -- Вы, ребята, идите себе с Богом, а Баярд пусть лучше со мной
едет.
     Митч  и Хаб вылезли из машины, Хаб захватил свой кувшин, и они, пожелав
спокойной  ночи,  пошли  к  кафе,  где  стояла машина Митча. Полицейский сел
рядом  с  Баярдом.  До  тюрьмы  было  недалеко.  Вскоре  над тюремной стеною
показалось  ее  здание,  угловатое  и неумолимое, с узкими ощеренными окнами
верхнего  этажа,  грубыми,  как  рубцы от ударов шпаги. Автомобиль свернул в
переулок,  полицейский  вылез,  открыл  ворота, и Баярд въехал на утоптанный
неметеный  двор  и остановился, а полицейский подошел к маленькому гаражу, в
котором  стоял  "форд".  Он выгнал его задом из гаража и знаком велел Баярду
заезжать.  Гаражик  был построен специально для "форда", и автомобиль Баярда
почти на треть торчал из дверей.
     -- Лучше чем ничего, -- заметил полицейский. -- Пойдем.
     Через  кухню  они вошли в квартиру тюремного надзирателя, и Баярд, стоя
в  темном  коридоре,  ждал,  пока Бак нащупает выключатель. Потом он вошел в
мрачную,  скудно  обставленную,  но  чистую  комнату,  где  валялись  разные
предметы мужского туалета.
     --   Послушай,   ты,  кажется,  хочешь  уступить  мне  свою  постель?  --
запротестовал Баярд.
     --  До  утра  она мне не понадобится, а к этому времени ты уже уедешь, --
отвечал полицейский. -- Может, помочь тебе раздеться?
     --  Сам  справлюсь,  --  проворчал  Баярд,  потом  более  вежливым  тоном
добавил: -- Спокойной ночи, Бак. Премного благодарен.
     -- Спокойной ночи, -- отозвался полицейский.
     Он  закрыл  за  собою  дверь,  и  Баярд снял башмаки, пиджак и галстук,
потушил  свет  и  пег на кровать. В комнату сочился преломленный неосязаемый
свет  невидимой  луны.  Стояла  глухая  ночь.  За  окном  на  фоне  плоского
опалового  неба  низкими  уступами поднимался карниз. Голова была холодной и
ясной  --  выпитое  виски совершенно испарилось. Или, вернее, казалось, будто
его  голова  --  это  и  есть  Баярд и будто он лежит на чужой кровати, а его
притупленные  алкоголем  нервы ледяными нитями прошили все его тело, которое
он обречен вечно влачить за собой по унылому бесплодному миру.
     --  Проклятье,  --  проговорил  он,  лежа  на  спине  и  глядя в окно, из
которого  ничего  не  было видно, ожидая сна, который еще неизвестно, придет
или  нет,  на что ему было, впрочем, абсолютно наплевать. Ничего не видно, а
впереди  длинная-предлинная  человеческая  жизнь.  Трижды  два десятка и еще
десять  лет  влачить  по  миру  упрямое тело, ублажая его ненасытную утробу.
Трижды  два  десятка  и  еще десять -- так сказано в Библии. Семьдесят лет. А
ему всего только двадцать шесть. Чуть побольше одной трети. Проклятье.








 * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ  *



1


     Хорес   Бенбоу   в   чистой   нескладной   гимнастерке,   которая  лишь
подчеркивала  производимое  им впечатление неуловимой утонченной ущербности,
нагруженный  невероятным  количеством  ранцев,  вещевых  мешков  и  бумажных
пакетов,  сошел  с  поезда  два  тридцать.  Сквозь  густую  толпу входящих и
выходящих  пассажиров  до  него  донесся  чей-то  голос, который звал его по
имени,  и его рассеянный взгляд, словно лунатик, лавирующий в уличной давке,
стал  блуждать  по скоплению лиц. "Хелло, хелло", -- пробормотал он, выбрался
из  толпы,  сложил  на  краю  платформы все свои мешки и пакеты и устремился
вдоль состава к багажному вагону.

     -- Хорес! -- снова крикнула бежавшая вдогонку за ним Нарцисса.
     Дежурный  по  станции  вышел  из своей конторы, остановил его, удержал,
как  норовистого  породистого копя, пожал ему руку, и только благодаря этому
сестра  смогла  его  догнать.  Он обернулся на ее голос, собрался с мыслями,
схватил  ее  на  руки,  поднял  так,  что  ее  ноги  оторвались  от земли, и
поцеловал в губы.
     --  Милая  старушка  Нарси,  --  сказал  он,  еще раз целуя сестру, потом
поставил  ее  на  землю  и,  как  ребенок,  стал гладить ее по лицу. -- Милая
старушка  Нарси,  --  твердил  он,  касаясь ее лица тонкими узкими ладонями и
глядя  на  нее  так  пристально,  как  будто хотел глазами вобрать в себя ее
неизменную  безмятежность.  --  Милая  старушка  Нарси, - повторял он снова и
снова, продолжая гладить ее лицо и совершенно забыв об окружающем.
     -- Куда ты шел? -- вернул его к действительности голос Нарциссы.
     Он  отпустил  сестру,  помчался  вперед, и она бросилась вслед за ним к
багажному  вагону,  где  проводник  и  носильщик принимали чемоданы и ящики,
которые подавал им из дверей служащий багажного отделения.
     -- Разве нельзя потом прислать за вещами? -- спросила Нарцисса.
     Но  Хорес  стоял,  пристально  вглядываясь  в  глубину  вагона  и снова
позабыв  об  ее  присутствии.  Оба  негра  вернулись  обратно, и он отошел в
сторону, все еще заглядывая в вагон и по-птичьи вытягивая шею.
     -- Давай пошлем кого-нибудь за вещами, -- снова предложила ему сестра.
     --  Что?  Ах,  да.  Я  следил за ними на каждой пересадке, -- сообщил он,
совершенно  забыв,  о  чем  она говорила. -- Будет ужасно, если у самого дома
что-нибудь пропадет.
     Негры  подняли  сундук  и  снова  ушли,  и  он  опять  шагнул  вперед и
уставился внутрь вагона.
     --  Между  прочим,  так  уже  и случилось -- в М. какой-то служащий забыл
погрузить  его  на  поезд...  ага,  вот  он,  -- перебил он самого себя и, по
местному  обычаю назвав служащего капитаном, в ужасе возопил: -- Эй, капитан,
нельзя  ли  полегче! Тут стекло! -- когда тот принялся с грохотом выталкивать
из  дверей  какой-то  заграничный  ящик, на котором по трафарету был выведен
адрес воинской части.
     --  Все в порядке, полковник, -- отозвался служащий. -- Надеюсь, мы ничего
не разбили. А если разбили, вы можете предъявить нам иск.
     Оба  негра  подошли  к  дверям  вагона,  и когда служащий поставил ящик
стоймя, чтобы вытолкать его наружу, Хорес ухватился за него обеими руками.
     --  Полегче, ребята, -- встревожено повторил он и побежал рядом с ними по
платформе.  -- Поставьте его на землю, только осторожно. Сестренка, иди сюда,
помоги немножко.
     --  Все  в порядке, капитан, -- сказал носильщик, -- не бойтесь, мы его не
уроним.
     Но  Хорес  продолжал  ощупывать  ящик,  а когда его поставили на землю,
приложился к нему ухом.
     -- Ну как, все цело? -- спросил носильщик.
     -- Конечно, цело, -- уверил его проводник, поворачивая обратно. -- Пошли.
     --  Да,  кажется, цело, -- согласился Хорес, не отнимая уха от ящика. -- Я
ничего не слышу. Очень хорошо упаковано.
     Раздался  свисток,  Хорес  вздрогнул  и,  роясь  в  кармане, помчался к
поезду.  Проводник уже закрывал дверь вагона, но успел наклониться к Хоресу,
затем  выпрямился  и приложил руку к козырьку. Хорес вернулся к своему ящику
и дал другую монету второму негру.
     -- Пожалуйста, поосторожнее. Я сию минуту вернусь, -- приказал он.
     -- Слушаю, сэр, мистер Бенбоу. Я за ним пригляжу.
     --  Один раз я совсем было решил, что он потерялся, -- рассказывал Хорес,
под  руку с сестрой направляясь к ее автомобилю. -- В Бресте его задержали, и
он  прибыл  только  на следующем пароходе. У меня тогда был с собой аппарат,
который  я  купил  вначале -- маленький такой, -- так он тоже чуть не погиб. Я
выдувал  у  себя  в  каюте  небольшую вазу, как вдруг все загорелось, и сама
каюта  тоже.  Капитан тогда решил, что мне лучше дождаться высадки на берег,
а  то  на борту слишком много народу. А ваза получилась очень хорошо -- такая
прелестная   штучка,   --  безостановочно  болтал  он.  --  Я  теперь  здорово
навострился,  правда. Венеция. Роскошная мечта, хотя и несколько мрачная. Мы
с тобой непременно туда съездим.
     Крепко  сжав  ей  руку,  он  опять  принялся  твердить: "Милая старушка
Нарси",  --  словно  этот  уютный  домашний  звук  возбуждал  у него на языке
незабытый   вкус   какого-то  любимого  блюда.  На  станции  еще  оставалось
несколько  человек. Кое-кто заговаривал с ним и пожимал ему руку, а какой-то
морской  пехотинец  с  эмблемой  2-й  дивизии  "Голова  индейца"  на погонах
заметил треугольник на рукаве Хореса и, надув губы, презрительно фыркнул.
     --   Здорово,  приятель,  --  сказал  Хорес,  испуганно  бросив  на  него
застенчивый взгляд.
     --  Добрый  вечер,  генерал,  --  ответил морской пехотинец и плюнул -- не
совсем под ноги Хоресу, но и не совсем в сторону.
     Нарцисса прижала к себе руку брата.
     --  Давай  поедем  скорее домой, чтобы ты мог надеть приличный костюм, --
вполголоса сказала она, прибавляя шагу.
     --  Снять  форму? А я думал, что она мне идет, -- слегка обиженно заметил
Хорес. -- По-твоему, у меня в ней смешной вид?
     --  Конечно  нет,  --  быстро  отозвалась она, сжимая его руку, -- конечно
нет. Прости, что я это сказала. Носи свою форму сколько тебе хочется.
     --  Это  прекрасная  форма,  --  убежденно  сказал он и, указывая на свою
нарукавную эмблему, добавил: -- Конечно, я не эту штуку имею в виду.
     Они шли вперед.
     --  Люди  постигнут это лет через десять, когда истерическая неприязнь к
нестроевикам  выдохнется,  и  отдельные  солдаты  поймут,  что разочарование
изобрел отнюдь не Американский экспедиционный корпус.
     --  А  что  он  изобрел? -- спросила Нарцисса, прижимая к себе его руку и
обволакивая его ласковой безмятежностью своей любви.
     --  А  Бог  его  знает...  Милая старушка Нарси, -- повторил он и, пройдя
вместе  с нею по платформе, направился к автомобилю. -- Значит, военная форма
тебе уже приелась.
     --  Да  нет  же,  --  повторила  она  и,  выпуская  его руку, легонько ее
тряхнула. -- Носи ее сколько хочешь.
     Она  открыла дверцу автомобиля. Кто-то их окликнул, и, обернувшись, они
увидели,  что  за  ними  плетется  носильщик с ручной кладью, которую Хорес,
уходя, бросил на платформе.
     --  О господи! -- воскликнул он. -- Таскаю ее за собой четыре тысячи миль,
а потом теряю у дверей своего дома. Большое спасибо, Сол.
     Носильщик погрузил вещи в автомобиль.
     --  Это мой первый аппарат и ваза, которую я выдул на пароходе. Когда мы
приедем, я тебе покажу, -- сказал Хорес сестре.
     -- Где твоя одежда? -- спросила она, садясь за руль. -- В ящике?
     --  У  меня ее нет. Пришлось почти все выбросить, чтобы освободить место
для других вещей. Не было места ни для чего.
     Нарцисса с ужасом посмотрела на брата.
     -- Что случилось? -- наивно спросил он. - Ты что-нибудь забыла?
     -- Да нет же. Садись. Тетя Сэлли тебя ждет.
     Они  тронулись  и  вскоре  поднялись  на  отлогий тенистый холм, откуда
дорога  вела  к  площади,  и  Хорес  счастливыми глазами смотрел на знакомые
картины.  Товарные  вагоны  на  запасных путях; платформа -- осенью она будет
уставлена  плотными  рядами увесистых кип хлопка; городская электростанция --
кирпичное  здание,  из  которого  постоянно  доносится  ровный  гул и вокруг
которого   весною   узловатые  адамовы  деревья  развешивают  свои  лохматые
сиреневые  соцветия  на  фоне  красновато-желтых  глинистых  откосов. Дальше
улица  небогатых,  большей  частью  новых  домов. Одинаковые тесные домики с
крохотными  газонами,  построенные  выходцами  из  деревни и по деревенскому
обычаю  поставленные  вплотную  к улице; кое-где дом, возводимый на участке,
пустовавшем  шестнадцать  месяцев  назад,  когда  он  уезжал. Еще дальше под
зелеными  сводами  показались  другие  улицы  -- более тенистые, с домами все
более  старыми  и  внушительными  по  мере удаления от вокзала; пешеходы -- в
этот  час  обычно  слоняющиеся  без  дела молодые негры или старики, которые
после  обеда  успели вздремнуть, а теперь направляются в центр города, чтобы
в тихой бесцельной сосредоточенности провести остаток дня.
     Холм  плавно  перешел  в  плато,  на котором более ста лет назад и был,
собственно  говоря,  построен  этот  город,  и  улица  сразу приняла типично
городской  вид  --  показались  гаражи,  лавчонки  с торговцами без пиджаков,
покупатели;  кинотеатр  с  вестибюлем,  сплошь  заклеенным  яркими  цветными
литографиями,  изображающими  разнообразные сцены пестрой современной жизни.
Наконец,  площадь  --  низкие  сплошные  ряды  старинных обветшалых кирпичных
зданий,  вывески  с поблекшими мертвыми именами, упрямо проступающими из-под
облупившейся  краски;  негры  и  негритянки  в потрепанной неряшливой одежде
защитного  цвета;  фермеры  --  тоже  иногда  в хаки -- и снующие в их ленивой
толпе  бойкие  горожане,  ловко  обходящие  мужчин на складных стульях перед
лавками.
     Здание  суда  тоже было из кирпича, с каменными арками под сенью вязов,
а  посреди  площади,  окруженный  деревьями,  стоял  памятник -- солдат армии
южных  штатов  с  ружьем к ноге каменной рукою прикрывал высеченные из камня
глаза.  Под  портиками  суда и на скамейках среди зелени сидели, толковали и
дремали  отцы  города,  некоторые  тоже  в  военной форме. Но это были серые
мундиры   Старого   Джека,   Борегара  и  Джо  Джонстона,  и  они  сидели  с
невозмутимой  степенностью  обладателей мелких политических синекур, курили,
поплевывали  и  играли в шахматы. В плохую погоду они перебирались в контору
секретаря суда.
     Здесь  же  околачивались  молодые  парни.  Они метали в цель серебряные
доллары,  перебрасывались бейсбольными мячами или просто валялись на траве в
ожидании  вечера,  когда надушенные щемящими сердце дешевыми духами девицы в
пестрых  нарядах  стайками  двинутся  в  аптеку. В плохую погоду эти молодые
парни околачивались в аптеке или в парикмахерской.
     --  Все  еще много народу в военной форме, -- заметил Хорес. -- К июню все
будут дома. А молодые Сарторисы уже вернулись?
     -- Джон погиб, -- отвечала Нарцисса. -- Разве ты не знаешь?
     --  Нет,  --  огорченно  отозвался  он.  --  Несчастный  старый  Баярд. Им
чертовски  не