в плечо Джона
Генри.
     -  Стой!  --  заорал  он,  уставившись  диким  взором в затылок старшего
негра.  --  Останови  его,  заставь  его  остановиться! У меня из-за него все
ребра наружу вылезут.
     Он  снова  выругался и, пытаясь встать на колени, опять схватился одной
рукой  за  бок,  а  другой  за  плечо  Джона Генри. Старший негр обернулся и
посмотрел на него.
     --  Стукни  его  чем-нибудь! -- кричал Баярд. -- Заставь его остановиться.
Мне больно, черт бы вас всех побрал!
     Повозка  остановилась.  Баярд  теперь  стоял  на  четвереньках,  и  его
свисающая  голова  болталась из стороны в сторону, как у раненого зверя. Оба
негра  невозмутимо  на  него  смотрели,  и он, все еще держась рукою за бок,
попытался  выбраться  из  повозки.  Джон  Генри  спрыгнул  наземь,  чтоб ему
помочь,  и  тогда  он потихоньку вылез и с судорожной ухмылкой на бескровном
потном лице оперся о колесо.
     --  Садитесь  обратно,  капитан, -- сказал Джон Генри, -- поедем в город к
доктору.
     Глаза  Баярда,  казалось,  тоже  побледнели.  Он прислонился к повозке,
облизывая  губы.  Потом  сел  на обочину и принялся расстегивать пуговицы на
рубашке. Оба негра молча за ним наблюдали.
     -- Есть у тебя нож, парень? -- спросил Баярд.
     -- Да, сэр.
     Джон  Генри  достал  нож  и,  следуя  указаниям  Баярда,  разрезал  ему
рубашку.  Потом  с  помощью  негра  Баярд плотно обвязал ею грудь и встал на
ноги.
     -- Папироса есть?
     Папиросы у Джона Генри не было.
     -- У отца есть немножко жевательного табаку, -- предложил он.
     -- Ладно, дай горсточку.
     Они  дали ему горсть табаку и помогли снова забраться в повозку и сесть
на  сиденье.  Старший негр взялся за вожжи. Повозка со звоном и дребезжаньем
покатилась  по  красной  пыли,  из  тени  на солнце, вверх и вниз по склонам
холмов.  Баярд  держался  за грудь, жевал табак и не переставая ругался. При
каждом  толчке,  при  каждом  вдохе  сломанные  ребра больно впивались ему в
тело, а повозка все катилась и катилась, из тени на солнце и снова в тень.
     Наконец  последний  холм  остался  позади,  дорога вырвалась из тени на
плоскую  безлесную  равнину и влилась в шоссе. Здесь повозка остановилась, и
под  палящим  солнцем,  обжигавшим  его  плечи  и  непокрытую  голову, Баярд
вступил  в  спор  со  старшим  негром,  который ни за что не хотел везти его
домой.  Баярд  ярился  и  бушевал,  негр ворчал, но твердо стоял на своем, и
тогда  Баярд отнял у него вожжи и, нахлестывая ими изумленных мулов, во весь
опор погнал их вперед.
     Последняя  миля  была самой тяжелой. Со всех сторон к мерцающим в дымке
холмам  уходили  возделанные  поля.  Земля,  пропитанная зноем, ворочалась и
перекатывалась  и,  опьяненная  зноем, источала его всеми своими порами, как
дыхание  алкоголика  источает  запах  винного  перегара.  Редкие низкорослые
деревья  вдоль  дороги  не давали никакой тени, и мулы, задыхаясь в поднятой
их  же  копытами  пыли,  перешли  на  медленный, доводящий до бешенства шаг.
Баярд  вернул  негру  вожжи  и, закрыв глаза, перед которыми плавали красные
круги,  вцепился  в  сиденье,  ощущая  только  ужасную жажду и чувствуя, что
теряет  сознание.  Негры  тоже поняли, что у него плохо с головой, и младший
снял свою рваную шляпу и отдал ее Баярду.
     Мулы  с их забавными длинными ушами принимали фантастические очертания,
бессмысленно  расплываясь,  уплывая  и  выплывая вновь. Временами появлялось
ощущение,  будто  они движутся назад, без конца проползая мимо одного и того
же  дерева  или  телефонного  столба,  и  ему  казалось,  что  все они -- три
человека,  два  мула  и  дребезжащая  повозка  --  попали в какую-то страшную
мельницу и мечутся по бесконечному, бесцельному и безысходному кругу.
     Наконец,  когда он уже совсем перестал воспринимать окружающее, повозка
въехала  в  железные ворота. На его голые плечи упала тень, он открыл глаза,
и  перед  ним,  плавая  в  бледном тумане, как мираж, возник его собственный
дом.  Тряска  прекратилась, негры помогли ему сойти, и младший пошел с ним к
ступенькам,  поддерживая  его  под  руку.  Но  Баярд оттолкнул его, поднялся
наверх  и  прошел  через  веранду.  После  яркого наружного света в прихожей
нельзя  было ничего разобрать, и он на секунду остановился, моргая глазами и
шатаясь от подступающей тошноты. Потом из тьмы выплыли белки Саймона.
     --  Господи  Боже  ты  мой, да что это опять с вами случилось? -- спросил
Саймон.
     --  Саймон? -- Баярд зашатался и, пытаясь сохранить равновесие, наткнулся
на что-то в темноте. -- Саймон.
     Саймон быстро подошел и взял его за руку.
     -- Говорил я вам, что этот томобиль вас прикончит, говорил я вам!
     Обхватив  Баярда  за  талию,  он  повел его к лестнице, но тот не хотел
подниматься,  и  тогда  Саймон  через  прихожую провел его в кабинет, где он
остановился, держась за стул.
     --  Ключи,  --  заплетающимся  языком  выговорил  он.  -- Тетя Дженни. Дай
выпить.
     --  Мисс  Дженни  уехала  в  город  с мисс Бенбоу, -- отозвался Саймон. --
Никого  нет,  никого,  одни  черномазые.  Говорил я вам! -- завопил он снова,
ощупывая Баярда. -- Крови нет. Идите, ложитесь на диван, мистер Баярд.
     Баярд  двинулся  вперед.  Хотя  Саймон  его  поддерживал, он зашатался,
обошел стул, упал на него и схватился за грудь.
     -- Крови нет, -- бормотал Саймон.
     -- Ключи, -- повторил Баярд. -- Достань ключи.
     - Да, сэр, сейчас достану.
     Саймон  продолжал бестолково ощупывать Баярда, пока тот, выругавшись, в
ярости  его  не  оттолкнул.  Все  еще со стоном повторяя "крови нет", Саймон
повернулся  и  суетливо выбежал из комнаты. Баярд сидел, наклонившись вперед
и  держась  руками  за  грудь.  Он слышал, как Саймон поднялся по лестнице и
затопал  над  головой.  Потом Саймон вернулся, и Баярд стал смотреть, как он
открывает  конторку  и  достает  графин  с  серебряной  пробкой. Он поставил
графин  обратно,  снова  выбежал,  вернулся  со стаканом и увидел, что Баярд
стоит  возле конторки и пьет прямо из графина. Саймон посадил его обратно на
стул  и  наполнил  стакан. Потом принес ему папиросу и в отчаянии бестолково
засуетился вокруг него.
     -- Разрешите мне позвать доктора, мистер Баярд.
     -- Нет. Дай еще выпить. Саймон повиновался.
     --  Это  уже  будет  три  стакана.  Разрешите,  я  позову  мисс Дженни и
доктора, пожалуйста, мистер Баярд, сэр.
     -- Нет. Оставь меня в покое. Уходи отсюда.
     Он  выпил  и  этот  стакан. Тошнота и фантастические видения исчезли, и
ему  стало  лучше.  При  каждом  вдохе  в  бок  впивались горячие иглы, и он
старался  дышать  неглубоко. Если б он только мог вспомнить... Да, ему стало
гораздо  лучше,  и поэтому он осторожно поднялся, подошел к конторке и выпил
еще.  Правильно  Сэрат  говорил  -- это лучшее лекарство от любой раны. Как в
тот  раз,  когда  его  ранило трассирующей пулей в живот, и желудок принимал
только  молоко  с  джином. Ну, а это чепуха -- подумаешь, вдавило пару ребер.
Чтоб  закрутить его фюзеляж струной от рояля, десяти минут хватит. Не то что
Джонни.  Ему  вся  эта  дрянь  попала  прямо  в  бок.  Проклятый мясник даже
нисколько не поднял прицел. Не забыть бы, что не надо глубоко дышать.
     Он  медленно пересек комнату. В полутемной прихожей перед ним мельтешил
Саймон,  который  размахивал  руками,  глядя, как он медленно поднимается по
лестнице.  Он  вошел  в свою комнату -- в комнату, которая принадлежала ему и
Джону,  --  прислонился к стене и постоял немного до тех пор, пока снова смог
делать  неглубокие  вдохи.  Потом направился к стенному шкафу, открыл его и,
осторожно  опустившись на колени и держась рукою за бок, открыл стоявший там
сундук.
     В  сундуке  лежало  всего  несколько  вещей:  какая-то  старая  одежда,
маленькая  книжечка  в  кожаном переплете, патрон дробовика, к которому была
прикручена  проволокой высохшая медвежья лапа. Это был первый медведь Джонни
и  патрон,  которым  он  застрелил  его в долине реки около фермы Маккалема,
когда  ему  было  двенадцать  лет. Книга была Новый Завет; на форзаце стояла
выцветшая  коричневая  надпись:  "Моему  сыну  Джону в день его семилетия 16
марта  1900  года от мамы". У него имелась точно такая же; в тот год дедушка
распорядился  остановить  утренний товарный поезд, чтобы отвезти их в город,
где  они  должны  были ходить в школу. Одежда представляла собой парусиновую
охотничью  куртку,  она  была  запятнана и забрызгана тем, что когда-то было
кровью, изодрана колючками и все еще пропитана слабым запахом селитры.
     Не  поднимаясь с колен, он по очереди вынул из сундука все эти предметы
и  сложил  на  полу.  Потом  снова  взял куртку, чуть-чуть г отдающую кислым
запахом  плесени,  и  на  него повеяло жизнью и теплом. "Джонни, -- прошептал
он,  --  Джонни".  Вдруг  он  поднес  куртку к липу, но тут же остановился и,
держа   ее   в   поднятой   руке,   быстро  глянул  через  плечо.  Мгновенно
успокоившись,  он  повернул  голову,  упрямо  и  вызывающе  поднял куртку и,
прижавшись к ней лицом, еще некоторое время стоял на коленях.
     Потом  он  встал,  взял  книгу,  охотничий  трофей  и куртку, подошел к
комоду,  снял  с  него  фотографию  Джона  в  клубной столовой Принстонского
университета,  сунул  ее  под  мышку вместе с остальными вещами, спустился с
лестницы  и  вышел  через  черный  ход.  Когда  он  выходил,  Саймон как раз
проезжал  по  двору  в  коляске,  а  Элнора  низким мягким голосом монотонно
выводила одну из своих бесконечных мелодий.
     За  коптильней  притулился  черный  котел и стояли деревянные лохани, в
которых  Элнора в хорошую погоду стирала. Сегодня у нее как раз была стирка,
с  веревок  свисало  мокрое  белье,  а под котлом в мягкой золе еще клубился
дымок.  Он  перевернул  ногой  котел,  откатил  его  в  сторону,  принес  из
дровяного  сарая  охапку  смолистых  сосновых  поленьев и бросил их на золу.
Скоро   занялось   пламя,  бледное  в  солнечном  свете,  и,  когда  поленья
разгорелись,  он  бросил  в  огонь куртку, Евангелие, трофей и фотографию и,
тыкая  в них палкой, переворачивал до тех пор, пока они не сгорели. Из кухни
слышалось  монотонное  пение  Элноры.  Ее  низкий  мягкий  голос  печально и
скорбно  разносился  по  солнечным  далям.  Только  бы не забыть, что нельзя
глубоко дышать.

     Саймон  мчался  в  город, но его уже опередили. Негры рассказали одному
лавочнику,  что  нашли  Баярда  на  дороге, новость достигла банка, и старый
Баярд  послал  за  доктором  Пибоди.  Но  доктор Пибоди уехал ловить рыбу, и
поэтому  он  позвал  доктора Олфорда, и когда они ехали в автомобиле доктора
Олфорда,  на  окраине  города  им встретился Саймон. Саймон повернул назад и
поехал  за ними следом, но когда он добрался до дому, Баярду уже дали наркоз
и  временно  лишили  его способности натворить еще каких-нибудь бед, а когда
через  час  ничего  не подозревающие мисс Дженни и Нарцисса въехали в аллею,
он  уже  был  перевязан  и  снова пришел в сознание. Они ничего не слышали о
случившемся.  Мисс  Дженни не узнала автомобиля доктора Олфорда, но при виде
чужой машины, стоявшей у дома, сразу же сказала:
     --  Этот  идиот  в  конце  концов  разбился,  --  и,  выйдя из автомобиля
Нарциссы, прошествовала в дом и поднялась по лестнице наверх.
     Баярд,  бледный,  тихий  и  немного  смущенный, лежал в постели. Старый
Баярд  и  доктор как раз уходили, и мисс Дженни дождалась, чтоб они вышли из
комнаты.  После  этого  она принялась в ярости кричать и браниться и гладить
его  но  голове,  а  Саймон,  кривляясь  и  подпрыгивая  в углу за кроватью,
твердил:
     -- Правильно, мисс Дженни, правильно! Я ему все время говорил!
     Затем  она  оставила  его  и  спустилась  на  веранду, где стоял доктор
Олфорд,  совершая  по  всей форме церемонию отбытия. Старый Баярд ждал его в
автомобиле,  и  при  появлении  мисс Дженни доктор снова принял свой обычный
чопорный вид, завершил церемонию и вместе со старым Баярдом уехал.
     Мисс Дженни оглядела веранду, заглянула в прихожую.
     -- А где же... -- сказала она и громко позвала: -- Нарцисса!
     Откуда-то послышался ответ.
     -- Где вы? -- спросила мисс Дженни.
     Ответ  послышался  снова,  и  мисс  Дженни  вошла  обратно  в  дом  и в
полумраке увидела белое платье Нарциссы, сидящей на табурете у рояля.
     -- Он пришел в себя, --сказала мисс Дженни, -- можете к нему зайти.
     Нарцисса встала и повернулась лицом к свету.
     --  Что  это  с  вами?  -- вскрикнула мисс Дженни. -- У вас вид во сто раз
хуже, чем у него. Вы бледны как полотно.
     -- Ничего, -- отвечала девушка. -- Я...
     Она с минуту смотрела на мисс Дженни, прижав руки к бедрам.
     --  Мне  пора  ехать. Уже поздно, и Хорес... -- пролепетала она, выходя в
прихожую.
     --  Вы  что,  не  можете  подняться  и  поговорить с ним? -- с удивлением
спросила мисс Дженни. -- Крови там нет, если вы этого боитесь.
     -- Да не в этом дело, -- отвечала Нарцисса. -- Я не боюсь.
     Мисс Дженни подошла и окинула ее проницательным, любопытным взором.
     --  Ну что ж, -- мягко сказала она, -- как хотите. Я просто подумала, что,
раз  уж  вы  здесь, вам захочется самой убедиться, что он цел и невредим. Но
раз вам не хочется, то и не надо.
     -- Нет, нет, мне очень хочется. Я зайду.
     Пройдя  мимо  мисс  Дженни,  она  направилась к лестнице, остановилась,
дождалась мисс Дженни и, отвернувшись от нее, быстро пошла наверх.
     --  Да что это с вами? -- спрашивала мисс Дженни, стараясь заглянуть ей в
лицо. -- Что с вами случилось? Уж не влюбились ли вы в него?
     -- Влюбилась? В него? В Баярда?
     Нарцисса  остановилась,  потом  опять  побежала  наверх, крепко держась
рукой  за  перила.  Она тихонько засмеялась и приложила другую руку к губам.
Мисс  Дженни,  проницательная, любопытная и холодная, не отставала от нее ни
на  шаг.  Нарцисса быстро бежала по лестнице. На площадке верхнего этажа она
остановилась  и,  все  еще  отворачивая  лицо  от мисс Дженни, пропустила ее
вперед,  потом  подошла  к  двери и прислонилась к косяку, стараясь подавить
смех  и  дрожь. После этого она направилась в комнату, где за ней наблюдала,
стоя у кровати, мисс Дженни.
     В  комнате  еще  стоял тошнотворный сладковатый запах эфира, и она, как
слепая,  подошла к кровати и остановилась, спрятав за спиной сжатые в кулаки
руки.  Лицо  Баярда,  спокойное и бледное, напоминало гипсовую маску, омытую
легкой  волной отработанного неистовства; он смотрел на нее, и она некоторое
время  не  отрывала  от  него взгляда, а потом мисс Дженни, и комната, и все
вокруг поплыло и закружилось у нее перед глазами.
     --  Ах  вы, дикий зверь! -- прошептала она. -- Почему вам непременно нужно
проделывать свои фокусы у меня на глазах?
     -- Я не знал, что вы там были, -- тихо, с изумлением отвечал Баярд.
     По  просьбе  мисс Дженни она несколько раз в неделю приезжала, сидела у
его  постели и читала ему вслух. Он совершенно не интересовался книгами и по
собственному  желанию  едва  ли  когда-нибудь  прочел  хоть  одну, но теперь
спокойно  лежал  в гипсе, слушая, как ее глубокое контральто звучит в тишине
комнаты.  Иногда он делал попытки с ней заговорить, но она игнорировала их и
читала  дальше,  а  если  он  настаивал,  поднималась  и  уходила.  Скоро он
научился  лежать  с  закрытыми глазами и в одиночестве бродить по бесплодным
пустыням  своего  отчаяния,  между  тем  как  голос  ее все звучал и звучал,
покрывая  доносившиеся  издали звуки -- воркотню мисс Дженни по адресу Айсома
или  Саймона  в  комнатах  или  в  саду,  щебетанье птиц на дереве за окном,
бесконечные   стоны   водяного  насоса  под  сараем.  Иногда  она  умолкала,
взглядывала на пего и убеждалась, что он мирно спит.





5


     Старик  Фолз,  пройдя  сквозь  пышную июньскую зелень, явился в город с
первыми,  еще  горизонтальными  лучами утреннего солнца и в своем аккуратном
запыленном  комбинезоне  сидел  теперь  напротив  старого  Баярда, одетого в
безупречную  белую  рубашку  с  цветком  алой,  как  свежая  кровь, герани в
петлице.  В  комнате  было прохладно и тихо, в окна вливался прозрачный свет
раннего  утра,  и  порою  залетала пыль, поднятая на улице дворником-негром.
Теперь,  когда  старый Баярд достиг преклонного возраста, оглох и закоснел в
своих  неизменных  привычках,  он  стал  все  больше  и больше окружать себя
предметами  по  своему  образу  и  подобию  и  у  него появилась невероятная
способность  выбирать слуг, которые соответствовали его жизненному укладу по
причине  своей  безнадежной  никчемности  и  лени.  Дворник, который величал
старого  Баярда генералом и которого старый Баярд и все его клиенты, коим он
без  конца, хотя и весьма небрежно и нерадиво оказывал разные мелкие услуги,
именовали  Доктор Джонс, был одним из них. Черный, сгорбленный от старости и
от  сварливого  характера,  он  садился  на шею каждому, кто это позволял, и
старый  Баярд  с  утра до вечера его бранил, но сквозь пальцы смотрел на то,
как  он  ворует  у него табак, ведрами таскает уголь, запасенный на зиму для
отопления банка, и продает его другим неграм.
     Окно,  у  которого  сидел  старый  Баярд  со  своим гостем, выходило на
пустой  участок,  заваленный  всякой рухлядью и заросший пыльными сорняками.
Его  окружали  задние  стены одноэтажных дощатых строений, в которых ютились
всевозможные   мелкие,   часто  безымянные  коммерческие  предприятия  вроде
ремонтных   мастерских  и  лавок  старьевщиков.  Днем  участок  использовали
сельские  жители  под  стоянку для своих упряжек. Здесь уже стояло несколько
мулов,  сонно жующих жвачку, а над испускающим тяжелый запах аммиака пометом
многих  поколений  этого  долготерпеливого  племени вились говорливые стайки
воробьев,  между  тем  как  голуби,  скрипя,  словно ржавые петли от ставен,
пробирались  бочком,  чистили  перышки  или  расхаживали  в  гордом и хищном
великолепии, переговариваясь между собой глухим гортанным воркованьем.
     Старик  Фолз  сидел  у  набитого  мусором камина и чистым синим платком
вытирал себе лицо.
     --  Это все мои проклятые старые ноги, -- извиняющимся голосом выкрикивал
он,  -- раньше я, бывало, пройду миль двенадцать -- пятнадцать на какой-нибудь
там  пикник  или  певческий  праздник  -- и хоть бы что, а теперь еле-еле три
мили до города проплелся.
     Он  вытирал платком лицо, загорелое и бодрое лицо старика, скоротавшего
свой век на простой и обильной земле.
     --  Похоже,  что  они  у  меня  скоро  и вовсе отнимутся, а ведь мне еще
только девяносто три стукнуло.
     Он  продолжал  вытирать  себе лицо, держа в другой руке пакет, словно и
не собирался его развязывать.
     --  Почему  ты  не  мог  посидеть  на  дороге,  пока не проедет попутная
повозка?  --  прокричал  старый  Баярд.  -- Всегда какой-нибудь болван с возом
сорняков тащится в город.
     --  Пожалуй  что  и  мог,  --  согласился  Фолз. -- Да только если б я так
быстро  сюда  приехал, я б себе весь праздник испортил. Я ведь не такой, как
вы, городские. У меня нет столько времени, чтоб его вперед подгонять.
     Он  убрал  платок,  встал,  осторожно положил пакет на каминную доску и
вытащил  из  кармана  рубахи какой-то маленький предмет, завернутый в чистую
ветхую  тряпицу.  Вскоре  в  его  осторожных  медлительных пальцах появилась
оловянная  табакерка;  от  старости  и  частого  употребления  она давно уже
отполировалась  и светилась тусклым серебряным блеском. Старый Баярд сидел и
смотрел,  терпеливо  смотрел,  как он снимает крышку и осторожно откладывает
ее в сторону.
     -- А теперь повернитесь лицом к свету, -- скомандовал старик Фолз.
     --  Люш  Пибоди  говорит,  что  у  меня  от  этой  мази  заражение крови
сделается, Билл.
     Фолз,   продолжая   свои   неторопливые  приготовления,  сосредоточенно
поглядел на Баярда невинными голубыми глазами.
     --  Люш  Пибоди  этого  не  говорил,  --  спокойно возразил он. --