--  Мисс  Дженни  повернулась к своему экипажу. -- Может, это и
вправду  всего  лишь  военная  сиротка,  --  сказала  она,  но  заявление это
прозвучало отнюдь не утешительно.
     --  Так  или иначе, это скоро выяснится, -- согласилась ее собеседница и,
подойдя  к  маленькому автомобилю, стоявшему возле тротуара, открыла дверцу.
Мисс  Дженни  села  в  коляску.  Саймон взгромоздился на козлы и взял в руки
вожжи.
     --  Если  узнаете  что-нибудь  новое,  сообщите,  -- сказала мисс Дженни,
когда   коляска  тронулась.  --  И  приезжайте  за  цветами,  когда  они  вам
понадобятся.
     -- Спасибо. До свидания.
     -- Трогай, Саймон.
     Коляска  опять  покатилась  вперед,  и Саймон опять держал свою новость
про себя до тех пор, пока они не выехали из города.
     --  Мистер  Баярд  приехал,  --  заметил он тем же небрежным тоном, что и
раньше.
     -- Где он? -- встрепенулась мисс Дженни.
     --  Он  еще  домой  не  приходил,  --  отвечал  Саймон.  -- Я думаю, он на
кладбище пошел.
     --  Чушь, -- отрезала мисс Дженни. -- Сарторисы больше одного раза в жизни
на кладбище не бывают. А полковник знает, что он приехал?
     --  Да,  мэм.  Я  ему  сказал, но, по-моему, он не поверил, что я правду
говорю.
     -- Значит, кроме тебя его никто не видел?
     --  Я  и сам его не видел, -- признался Саймон. -- Путевой обходчик видел,
как он с поезда соскочил, и он сказал...
     --  Несчастный  черномазый  идиот! -- возмутилась мисс Дженни. -- И ты всю
эту чушь выболтал Баярду? Умней ты ничего не придумал?
     --  Так ведь обходчик его видел, -- упрямо твердил Саймон. -- Не мог же он
обознаться.
     -- Где ж он в таком случае?
     -- Может, на кладбище пошел, -- снова предположил Саймон.
     -- Погоняй!
     Мисс  Дженни нашла племянника в кабинете в обществе двух легавых собак.
По   стенам   стояли   шкафы   с   рядами   толстых  юридических  фолиантов,
переплетенных  в  серовато-коричневую  телячью кожу, которые собирали пыль и
навевали  унылые,  ничем  не нарушаемые размышления; были там и всевозможные
исторические  романы (в частности, весь Дюма, сочинения коего том за томом в
неуклонной  последовательности составляли теперь единственное чтение Баярда,
и  один  том  всегда лежал на ночном столике возле его кровати), и, наконец,
куча  всякого  хлама  --  пакетики семян, ржавые шпоры, мундштуки и пряжки от
сбруи,  брошюры  о  болезнях  растений  и  животных,  затейливые  табакерки,
которые  ему  дарили  по  случаю  различных юбилеев и которыми он никогда не
пользовался,  странные  обломки  камней,  сушеные  стручки и корни -- все это
было   собрано   в   разное   время  и  при  разных  обстоятельствах,  давно
улетучившихся  у  него  из  памяти,  но  все  равно  продолжало храниться. В
комнату  выходила  огромная,  запертая на висячий замок кладовая; посередине
стоял  большой стол, заваленный предметами еще более непонятного назначения,
запертое  бюро с крышкой на роликах (Баярд был буквально помешан на замках и
ключах),  диван  и  три  больших кожаных кресла. Эту комнату всегда называли
кабинетом,  и теперь Баярд сидел там все еще в сапогах для верховой езды и в
шляпе  и  наливал кукурузное виски из маленького пузатого бочонка в графин с
серебряной пробкой, а обе собаки с величавой серьезностью на него смотрели.
     Одна  из  собак  была  очень  старая и почти слепая. Она большей частью
лежала  на  солнце  посреди  заднего  двора,  а  в  жаркие  дни скрывалась в
прохладный  пыльный  сумрак под кухней. Но к вечеру она подходила к парадным
дверям  и  терпеливо  ждала,  пока  по аллее подъедет коляска, а когда Баярд
вылезал  и  входил  в  дом,  возвращалась на задний двор и опять ждала, пока
Айсом  приведет  кобылу, а Баярд выйдет и сядет в седло. После этого они оба
до  самого  вечера  степенно  и  неторопливо прогуливались по лугам, полям и
лесам,  меняющим  свой  облик  в  зависимости  от времени года, -- человек на
лошади  и  рядом  с  ним задумчивый пятнистый сеттер, между тем как вечер их
жизни мирно клонился к закату на взрастившей обоих доброй земле.
     Младшему  псу  не  было  еще  и  двух  лет  от  роду,  он  был  слишком
жизнерадостен  для  их  солидного  общества, и хотя временами он бежал рядом
или,   разгоряченный   и  забрызганный  грязью,  вдруг  откуда  ни  возьмись
выскакивал  к  ним посреди поля> это длилось недолго, и вскоре, высунув язык
и  задрав  хвост,  на  конце  которого  топорщились тонкие шерстинки, он уже
снова  теряя  голову  мчался  куда-то  в  погоне  за  неуловимыми  запахами,
которыми  окружающий  мир соблазнял и манил его из каждого оврага, перелеска
и лощины.
     Сапоги  Баярда  промокли  до самого верха, на подметки налипла глина, а
он   сосредоточенно   склонился   над  бочонком  и  графином  под  спокойным
любопытным  взглядом  обоих  псов.  Бочонок был установлен на стуле затычкой
кверху,  и  Баярд  с помощью резиновой трубки осторожно перекачивал в графин
густую  коричневую  жидкость.  Мисс  Дженни  вошла в комнату, не успев снять
черную  шляпку,  которая  торчала  на самой макушке ее аккуратно причесанной
седой  головы,  и  собаки,  подняв  глаза,  посмотрели  на  нее  -- старшая с
величавым  достоинством,  младшая  --  очень  быстро,  застенчиво  и  ласково
застучав  хвостом  по  полу.  Но Баярд не поднял головы. Мисс Дженни закрыла
дверь и мрачно уставилась на его сапоги.
     -- У тебя мокрые ноги, -- заявила она.
     Он,  все еще не поднимая глаз, осторожно поддерживал резиновую трубку в
горлышке  графина,  который постепенно наполнялся жидкостью. Иногда ему было
очень  удобно казаться еще более глухим, чем на самом деле, но кто мог знать
это наверное?
     --  Отправляйся  наверх  и  сними сапоги, -- еще громче скомандовала мисс
Дженни, -- а я наполню графин.
     Но  Баярд, невозмутимо отсиживавшийся в башне за непроницаемыми стенами
своей  глухоты,  не  дрогнул, пока графин не наполнился, после чего он двумя
пальцами  зажал  трубку,  вытащил  ее  из графина и вылил остатки жидкости в
бочонок.  Старшая  собака не двинулась с места, а младшая отступила за спину
Баярда,  неподвижно  и  настороженно  улеглась  там  и,  положив  голову  на
скрещенные  передние  лапы,  умильно  смотрела  на  мисс  Дженни  немигающим
глазом. Баярд вытащил трубку из бочонка и только тогда взглянул на тетку.
     -- Что ты сказала?
     Но  мисс  Дженни  вернулась  к  двери,  открыла  ее и крикнула что-то в
прихожую,  вызвав  из  кухни  встревоженный  отклик, вслед за которым вскоре
появился Саймон собственной персоной.
     -- Ступай наверх и принеси полковнику ночные туфли, -- приказала она.
     Когда  она  снова повернулась, ни Баярда, ни бочонка уже не было видно,
но  зато из открытой двери кладовой торчал любопытный зад молодого пса и его
барометрический  хвост,  на  котором,  словно  перья, топорщились шерстинки;
затем  Баярд  ногой вытолкал собаку из кладовой, вышел оттуда сам и запер за
собою дверь.
     -- Саймон уже дома? -- спросил он.
     --  Сейчас  придет, -- отвечала она, -- я его только что позвала. Садись и
сними эти мокрые сапоги.
     В  эту  минуту Саймон вошел в комнату с туфлями, Баярд послушно уселся,
а  Саймон  встал  на колени и под строгим взглядом мисс Дженни стащил с него
сапоги.
     -- А носки у него сухие? -- спросила она.
     --  Да, мэм, они не мокрые, -- отвечал Саймон, но мисс Дженни наклонилась
и пощупала их сама.
     --  Это еще что? -- с досадой проворчал Баярд, но мисс Дженни, не обращая
на него внимания, бесцеремонно провела рукой по обеим его ступням.
     --  Досадное упущение с его стороны, -- проговорила она сквозь уходящую в
бесконечную  высь  стену  его  глухоты.  --  А тут еще ты со своими дурацкими
баснями явился.
     --  Его путевой обходчик видел, -- упрямо повторил Саймон, надевая Баярду
туфли. -- Я же не говорил, что я его видел. -- Он встал и вытер руки о штаны.
     Баярд с шумом влез в туфли.
     --  Принеси  все  для  пунша,  Саймон,  -- сказал он, после чего нарочито
небрежным  тоном  обратился  к  своей  тетке:  --  Саймон  говорит, что Баярд
сегодня днем сошел с поезда.
     Но мисс Дженни уже опять напустилась на Саймона.
     --  Вернись,  возьми сапоги и поставь их за печку, -- сказала она. Саймон
повиновался,  боком  подошел  к камину и сгреб в охапку сапоги. -- И уведи ты
этих  псов.  Слава  Богу,  ему  еще  не  пришло в голову притащить сюда свою
лошадь.
     Старшая   собака,   за  которой  с  застенчивой  готовностью  следовала
младшая,  тотчас  встала,  подошла  к  Саймону  и  покинула комнату с тем же
напускным  старанием,  с каким и Баярд и Саймон выполняли энергичные приказы
не терпящей противоречия мисс Дженни.
     -- Саймон говорит... -- снова начал Баярд.
     --   Саймон  говорит  вздор!  --  отрезала  она.  --  Неужели  ты,  прожив
шестьдесят  лет  с  Саймоном,  до сих пор не усвоил, что он принимает все за
чистую монету?
     С  этими  словами  мисс  Дженни  вышла  из  комнаты и вслед за Саймоном
отправилась  на  кухню, где его высокая желтокожая дочь месила тесто, и пока
Саймон  наливал  в  стеклянный кувшин свежую воду, клал туда ломтики лимона,
ставил  на  поднос  кувшин,  два  высоких  бокала  и сахарницу, она стояла в
дверях  и  бранила  его  на  чем  свет стоит, отчего остатки его седых волос
скручивались  в  еще  более  тугие  завитки.  Мисс  Дженни всегда отличалась
блестящим  красноречием,  а  в  гневе без всяких усилий достигала немыслимых
высот.  Сам Демосфен позавидовал бы энергичной ясности и живописной простоте
ее  выражений,  не говоря уже о смелых метафорах, которые понимали даже мулы
и  смысл  которых  мгновенно  доходил до сознания самых безнадежных тупиц, и
под  этим  неодолимым  натиском  голова  Саймона склонялась все ниже и ниже,
искусно  разыгранная  озабоченность  слетала  с  него  как  перья с линяющей
птицы,  пока  он  наконец  не  схватил  поднос и, согнувшись, не выскочил из
кухни.  Но  голос  мисс  Дженни,  легко  и стремительно понижаясь, несся ему
вслед,  включая  в  свой  необъятный диапазон угрозу и рекомендации по части
будущего  поведения Саймона, Элноры и всех их потомков -- как нынешних, так и
будущих -- на несколько лет вперед.
     --  А  в  следующий  раз, -- закончила она, -- когда ты, путевой обходчик,
кондуктор  или  рассыльный  увидите  или услышите что-нибудь, что, по вашему
мнению,  может представлять интерес для полковника, сперва сообщите это мне,
а я уж сама разберусь, говорить ему об этом или нет.
     Еще  раз  бросив  многозначительный  взгляд на Элнору, она воротилась в
кабинет,  где  ее  племянник,  налив воду в бокалы, старательно размешивал в
них сахар.

     Саймон  в белой куртке исполнял обязанности дворецкого. Он как бы играл
сразу  на  двух духовых инструментах, только инструменты эти были не медные,
а  серебряные  -- из такого нежного и мягкого серебра, что некоторые ложки, в
тех  местах,  за  которые их держали пальцы представителей многих поколений,
стерлись  и  истончились,  как бумага; из серебра, которое дед Саймона Джоби
некогда  зарыл  под  пропахшей аммиаком конюшней, причем трехлетний Саймон в
одной  грязной  рубашонке  с серьезным любопытством ребенка наблюдал за этой
странною игрой.
     Однако  эманация основной профессии Саймона сопровождала его постоянно,
даже  когда  он  отправлялся  в  церковь,  умытый  и  принаряженный,  хотя и
несколько  неуклюжий  в  старом двубортном сюртуке Баярда; и каждый раз, как
он  входил  в  столовую  с  подносом,  принимал небрежные позы возле буфета,
отвечал  на  отрывистые  вопросы  мисс  Дженни  или продолжал начатый еще до
обеда   бессвязный  разговор  с  Баярдом,  он  распространял,  а  ретируясь,
оставлял  за  собою  смутное воспоминание о конюшне. Но в этот вечер Саймон,
поставив  принесенные  блюда на стол, поспешил убраться на кухню -- он донял,
что опять наговорил лишнего.
     На  этот  раз  разговором  овладела  мисс Дженни. Накинув белую вязаную
шаль  для  защиты  от  вечерней  прохлады,  она  погрузила племянника в море
пошлости  -- ничтожных дел, мелких суждений и сплетен, что было ей совершенно
не   свойственно.   Она   обладала  способностью  выражать  свои  взгляды  в
лаконичной,  беспощадно  юмористической форме и редко снисходила до сплетен.
Баярд  между  тем  укрылся  в  обнесенной стенами башне своей глухоты, убрал
подъемный  мост  и  запер  крепостные  ворота  -- вы никогда не могли понять,
слышит  он вас или нет, а его материальная оболочка тем временем невозмутимо
поглощала  ужин.  Вскоре  они  кончили  есть,  и  мисс  Дженни  позвонила  в
маленький  серебряный  колокольчик,  лежавший  возле  нее  на столе, и тогда
Саймон,  открыв  дверь  буфетной,  снова  принял  на  себя  холодный залп ее
неудовольствия,  после  чего  затворил  дверь и скрывался за нею до тех пор,
пока они не ушли из комнаты.
     Баярд   отправился   в  кабинет  и  закурил  там  сигару;  мисс  Дженни
последовала  за  ним,  придвинула  кресло  к  столу  под  лампой  и раскрыла
ежедневную   мемфисскую   газету.   Ее   занимали  только  самые  живописные
проявления  человеческой  природы,  и  потому она, предпочитая романтические
происшествия  самым  достоверным,  но  бесцветным  фактам,  выписывала более
сенсационный  вечерний  выпуск,  хотя  он приходил днем позже утреннего, и с
холодной  жадностью упивалась отчетами об отравлениях, убийствах, насилиях и
прелюбодеяниях  --  в  недалеком  будущем  американская  жизнь предоставит ей
развлечение  в  виде  бутлеггерских  войн, но пока это время еще не настало.
Племянник  ее сидел на другом берегу пруда, разлитого по столу мягким светом
лампы,  упершись  ногами  в  угол  каминной  решетки,  с которой подошвы его
сапог,  а  до  него подошвы сапог Джона Сарториса давно уже стерли краску, и
попыхивал  сигарой.  Он не читал, и мисс Дженни время от времени взглядывала
на  него  поверх  очков  через  край  газеты.  Потом она снова погружалась в
чтение,  и  в  комнате  не  было  слышно  ни  звука,  лишь  время от времени
шелестели газетные страницы.
     Вскоре   Баярд  характерным  для  него  резким  движением  поднялся  и,
сопровождаемый  взглядом  мисс Дженни, пересек комнату, вышел и захлопнул за
собою  дверь.  Она  еще  некоторое  время  продолжала  читать,  но  мысли ее
следовали  за  тяжелым топотом его ног по прихожей, а когда шаги стихли, она
встала, отложила газету и пошла за племянником к парадному крыльцу.
     Из-за  темной  гряды  холмов на востоке уже поднялась луна; бесстрастно
освещая  долину, она словно детский воздушный шар висела над дубами и белыми
акациями,  росшими  вдоль  аллеи. Старый Баярд сидел в лунном свете, положив
ноги  на  перила  веранды.  Его  сигара  временами вспыхивала; в траве возле
самого   дома   пронзительно  и  монотонно  стрекотали  кузнечики,  а  из-за
деревьев,   словно  волшебный  серебряный  звон  беспрерывно  лопающихся  на
поверхности  пузырьков,  слышался писк молодых лягушат. Из сада лился тонкий
аромат  белых  акаций,  неуловимый, словно тающие в воздухе кольца табачного
дыма,  а  откуда-то  из темной прихожей в тягостной бессловесной печали плыл
низкий голос Элноры.
     Мисс  Дженни  пошарила  в  темноте  у  дверей  и возле зиявшего бледным
пятном  зеркала сняла с крючка шляпу Баярда, принесла ее на веранду и сунула
ему в руку.
     -- Не сиди здесь долго. Сейчас еще не лето.
     Он   пробурчал  что-то  невнятное,  но  шляпу  надел,  а  мисс  Дженни,
повернувшись,  пошла  обратно,  дочитала  газету,  сложила  и оставила ее на
столе.  Затем выключила лампу и по темной лестнице поднялась к себе. Оттуда,
с  высоты второго этажа, было видно, что луна стоит над деревьями, а свет ее
широкими  серебряными  полосами  вливается  в  комнату  сквозь  выходящие на
восток окна.
     Не  зажигая электричества, она подошла к южной стене, открыла окно, и в
комнату  тотчас  ворвались  голоса  кузнечиков и лягушек, а откуда-то издали
донеслось   пенье  пересмешника.  Магнолия  под  окном  и  жимолость,  густо
разросшаяся  вдоль  забора, еще не зацветали, и мисс Дженни могла любоваться
дремавшими  под луною бронзовыми кустами гардении, чубушника и чашецветника,
которые  вот-вот должны были распуститься, и другими растениями, вывезенными
из садов далекой Каролины, которые она знавала в юности.
     За  углом,  из  невидимой  отсюда  кухни,  лился  низкий и мягкий голос
Элноры.  "Не  всем,  кто  толкует  про  небо,  суждено туда попасть", -- пела
Элнора,  и  вскоре  они с Саймоном появились в лунном свете и направились по
тропинке  к  своей  хижине  за конюшней. Саймон наконец закурил сигару, и ее
едкий  дым,  постепенно растворяясь, тянулся вслед за ним. Но даже когда они
ушли,  в  серебряном  воздухе  над стрекотом кузнечиков и кваканьем лягушек,
казалось,  все еще витала острая горечь сигарного дыма, незаметно сливаясь с
затихающим  голосом  Элноры:  "Не  всем,  кто толкует про небо, суждено туда
попасть".

     Его  сигара погасла, и он шевельнулся, нашарил в кармане жилета спичку,
раскурил  сигару  и  снова  положил ноги на перила, и снова горький табачный
дым  повис в безветренных струях серебряного воздуха, медленно растворяясь в
дыхании  белых  акаций  и  в неумолчном волшебном хоре кузнечиков и лягушек.
Где-то  на  краю  долины запел пересмешник, и вскоре с магнолии возле забора
отозвался   другой.   По   ровной   дороге,   пересекавшей  долину,  проехал
автомобиль;  он  замедлил  ход  у  железнодорожного  переезда,  потом  опять
прибавил  скорость.  Шум  его  мотора  еще  не успел затихнуть, как с холмов
пополз вниз свисток поезда девять тридцать.
     Два   длинных   гудка   раскатились   замирающим   эхом,  два  коротких
последовали  за  ними, но еще до того, как старый Баярд увидел поезд, сигара
его  уже  снова  погасла,  и  он  сидел,  держа ее в пальцах, и смотрел, как
паровоз  протащил  по  долине ожерелье из желтых окон и втянул его обратно в
холмы,   откуда   вскоре  снова  донесся  гудок,  дерзкий,  пронзительный  и
печальный.  Джон Сарторис тоже когда-то сидел на этой веранде и смотрел, как
два  его  ежедневных  поезда  выползали из холмов и, пересекая долину, вновь
уходили  в  холмы,  огнями,  грохотом  и дымом создавая иллюзию скорости. Но
теперь  железная  дорога  принадлежала  синдикату, и по ней проходило уже не
два  поезда  в  день,  а  гораздо  больше,  -- они мчались от озера Мичиган к
Мексиканскому  заливу,  довершив  воплощение  его  мечты,  а Джон Сарторис в
своей  бессмысленной  гордыне  спал  вечным  сном,  окруженный воинственными
херувимами  и  неведомыми  богами  -- если нашлось такое божество, которое он
удостоил признать.
     Сигара  старого  Баярда снова погасла. Остывшая, она лежала в его руке,
а  он  глядел на высокую тень, которая появилась из кустов сирени у забора и
по  мерцавшей  лунными бликами аллее направилась к веранде. Внук его был без
шляпы;  он  подошел,  поднялся  по  ступенькам и остановился в лунном свете,
который  резко  очертил  его ястребиный профиль, между тем как старый Баярд,
держа в руке погасшую сигару, сидел и смотрел на него.
     -- Баярд, это ты, сынок? -- сказал старый Баярд.
     Молодой  Баярд  стоял,  освещенный  луной.  Глаза  его  были как темные
пещеры.
     --   Я   не   пускал  его  на  эту  проклятую  хлопушку,  --  с  каким-то
остервенением  выговорил  он  наконец.  Он снова пошевелился, и тогда старый
Баярд  опустил  ноги  на  пол, а внук с шумом подвинул к нему стул и уселся.
Движения   его,   такие   же   резкие,  как  у  деда,  несмотря  на  всю  их
стремительность, были, однако, рассчитаны и точны.
     --  Какого  черта  ты  не сообщил мне о своем приезде? -- сердито спросил
старый Баярд. -- И вообще, почему ты пробираешься сюда как вор?
     --  Я  никому  ничего  не  сообщал.  --  Молодой  Баярд извлек из кармана
папиросу и чиркнул спичкой о подметку.
     -- Что?
     --  Я  никому  не  сообщал,  что  приеду, -- повторил он громче, заслонив
зажженную спичку ладон