д головой, и в конце концов мне не уйти от него.  Мое  преступление
не в том, что меня подозревают в принадлежности  к  новой  вере.  Ты  можешь
догадаться об этом: они стремятся захватить мое состояние.  Я  же  поклялся,
что оно не достанется ни одному испанцу; лучше я  брошу  все  свое  добро  в
море, чтобы спасти его: не для того я копил его. Они же ожесточенно  гонятся
за ним, и я окружен шпионами. Худший из них и притом стоящий во главе  их  -
некто Рамиро, одноглазый  испанец,  недавно  прибывший  сюда,  как  говорят,
агент инквизиции. Его манеры  указывают  в  нем  бывшего  дворянина,  и  он,
по-видимому, хорошо знает страну. Этот  негодяй  предложил  мне  за  уступку
двух третей моего состояния дать мне возможность бежать, и  я  ответил  ему,
что подумаю. Таким образом, мне дана небольшая отсрочка, так как он  желает,
чтобы мои деньги перешли в его карман, а не в  карман  казны.  Но  с  Божьей
помощью они не достанутся ни тому, ни другому.
     Видишь ли, Дирк, мое сокровище хранится не дома, оно  скрыто  в  месте,
где не может больше оставаться. Поэтому, если ты любишь меня и  помнишь  мою
прежнюю дружбу к тебе,  то  пришлешь  ко  мне  своего  сына  Фоя  и  другого
надежного человека - твоего слугу,  фриса  Мартина,  на  следующий  же  день
после получения этого  письма.  К  ночи  они  должны  быть  в  Гааге;  пусть
отдохнут несколько часов и освежатся, но ни в  коем  случае  не  подходят  к
моему дому. Пусть Фой и слуга с полчаса после заката  прохаживаются  взад  и
вперед по правой стороне Широкой улицы в Гааге, пока их не  толкнет  нарочно
девушка, которая придет также в сопровождении слупи,  и  не  скажет  Фою  на
ухо: "Ты также из Лейдена,  душка?"  На  это  он  должен  ответить  "Да!"  и
последовать за девушкой на место,  где  ему  покажут,  что  и  как  сделать.
Главное, он не должен идти ни за какой женщиной, которая подошла бы к  нему,
но не сказала бы этих слов. Девушка, которая  заговорит  с  ним,  невысокого
роста, брюнетка, хорошенькая и пестро одетая; на правом плече  у  нее  будет
красный бант. Но пусть Фой не доверяется наружности и платью,  пока  девушка
не скажет упомянутых слов.
     Если  Фой  благополучно  достигнет  Англии  или  Лейдена  с   найденным
богатством, то скрывай его, пока это найдешь нужным. Я не желаю  знать,  где
оно будет спрятано: плоть слаба, и под пыткой я мог бы выдать тайну.
     Три месяца тому назад ты получил мое завещание вместе со списком  моего
имущества.  Вскрой  его  теперь,  и  ты  увидишь,  что   я   назначаю   тебя
душеприказчиком для выполнения тех назначений, которые  там  указаны.  Эльза
хворала, и всем известно, что ей предписана  перемена  воздуха.  Поэтому  ее
поездка в Лейден не возбудит ничьего внимания, и я надеюсь, что даже  Рамиро
не придет в голову, чтоб я  мог  отправить  письмо,  подобное  этому,  таким
ненадежным путем. Однако все же я делаю это с опаской, так как  шпионам  нет
числа, но выбора у меня нет и я не могу  медлить.  Если  письмо  перехватят,
все равно  не  смогут  разобрать  шрифта,  так  как  копий  нашей  книги  не
существует в Голландии. Но  даже  будь  это  письмо  написано  на  чистейшем
голландском или испанском языке, оно не  откроет  ни  местонахождения  моего
состояния, ни его назначения. Наконец, если какой-нибудь испанец найдет  это
сокровище, оно исчезнет, а может быть, и он вместе с ним".
     - Что он хочет сказать этими словами? - перебил Фой.
     - Не знаю, - отвечал Дирк. - Брант не такой человек, чтобы говорить  на
ветер; мы, может быть, не так прочли это место.
     Затем он продолжал:
     "Теперь я кончил писание и посылаю его на  волю  судьбы.  Только  прошу
тебя как честного человека и старого друга, сожги  мое  достояние,  закопай,
разбросай  на  все  четыре  стороны  света,  прежде  чем  позволить  испанцу
коснуться хоть одной драгоценной вещи, хоть одной монеты.
     Ты поймешь, почему я посылаю Эльзу, свою единственную дочь, к  тебе.  В
Лейдене, у тебя, она будет в большей безопасности, чем здесь, в  Гааге,  где
и ее могли бы забрать вместе со мной. Монахи и  их  приспешники  не  пощадят
молодого существа, особенно если оно стоит между ними и деньгами. Она  знает
очень мало о моем  отчаянном  шаге,  ей  неизвестно  даже  содержание  этого
письма, и я не желаю вовлекать ее во все эти заботы. Я -  погибший  человек,
а бедняжка, любит меня. Скоро она услышит,  что  все  кончено,  и  ей  будет
тяжело, но все же легче, чем в том случае, если б она  знала  все  с  самого
начала. Завтра я прощусь с ней навсегда; подай  мне,  Боже,  силы  перенести
удар!
     Ты опекун Эльзы; прошу тебя... нет,  должно  быть,  мои  заботы  сводят
меня с ума, потому что иначе никому и  в  голову  не  пришло  бы  напоминать
Дирку ван-Гоорлю и  его  сыну  о  его  обязанностях  относительно  умершего.
Прощай же, друг и брат! Да хранит Бог тебя и твоих близких в ужасное  время,
которое Ему угодно было послать нам, чтобы через  нас,  быть  может,  страна
избавилась от власти монахов  и  тирании.  Передай  мой  поклон  твоей  жене
Лизбете и сыну Фою, которого  я  помню  веселым  малым  и  которого  надеюсь
увидать через двое суток,  хотя,  быть  может,  судьба  и  не  допустит  нам
увидеться. Благословляю Фоя, особенно, если он успешно  выполнит  поручение.
Да дарует нам Всемогущий счастливую встречу  на  том  свете,  где  мы  скоро
будем. Молитесь за меня! Прощай, прощай! Гендрик Брант.
     P.S. Прошу г-жу Лизбету наблюдать, чтобы Эльза  одевалась  в  шерстяное
платье в сырую и холодную погоду: у нее  грудь  несколько  слаба.  Это  было
последнее наставление жены,  и  я  передаю  его  вам.  Что  же  касается  ее
замужества, если она останется в  живых,  то  я  предоставляю  это  на  твое
усмотрение, прося только, чтобы, насколько возможно, ты не  противоречил  ее
склонности. Когда я умру, поцелуй ее от меня и скажи  ей,  что  я  любил  ее
больше всех живых на земле и что я со дня на день буду ждать встречи  с  ней
там, где скоро буду, так же как встречи с тобой, Дирк, и с твоими  близкими.
В том случае, если это письмо не  попадет  к  тебе  в  руки,  я  при  первом
удобном случае, пошлю вторичное, написанное тем же шрифтом".


     Окончив чтение письма, Дирк, складывая его, поник  головой,  не  желая,
чтобы его лицо могли  видеть;  Фой  тоже  отвернулся,  чтобы  скрыть  слезы,
навернувшиеся у него на глаза, а Лизбета плакала, не стесняясь.
     - Грустное письмо и грустные времена, - сказал наконец Дирк.
     - Бедная Эльза, - проговорил Фой,  но  затем  прибавил  с  проснувшейся
надеждой: - Быть может, Брант ошибается, ему, может быть, удастся бежать.
     Лизбета покачала головой, отвечая ему:
     - Гендрик Брант не такой человек, чтобы писать подобные письма, если  б
у него оставалась какая-нибудь надежда, и он  не  расстался  бы  с  дочерью,
если бы не знал, что конец близок.
     - Почему же он не бежит? - спросил Фой.
     - В ту минуту, как он задумал бы сделать это, инквизиция  бросилась  бы
на него, как на мышь, пытающуюся убежать из своего угла, - отвечал  отец.  -
Пока  мышь  сидит  тихо,  кот  тоже  сидит  и  мурлычет,   но   только   она
пошевелится...
     Наступило молчание, в продолжение которого Дирк,  достав  из  надежного
места завещание Гендрика Бранта, полученное им месяца три тому назад,  вслух
прочел этот документ.
     Завещание было не длинно, в силу его Дирк ван-Гоорль и  его  наследники
назначались также  наследниками  всего  движимого  и  недвижимого  имущества
Бранта при условии: во-первых, выделить дочери Бранта, Эльзе,  такую  часть,
какая  будет  необходима;  во-вторых,  употребить   остальное   "на   защиту
отечества, достижение свободы веры и изгнание испанцев, как и когда  Господь
укажет, что, прибавлялось в завещании, Он, наверное, сделает".
     К завещанию  был  приложен  перечень  имущества.  Сначала  шел  длинный
список драгоценностей с точным их описанием. Первыми стояли три вещи:
     "Ожерелье крупного жемчуга,  вымененное  мною  у  императора  Карла  V,
когда он пристрастился к сапфирам. Ожерелье в непроницаемом медном ящике.
     Диадема и пояс, оправленные в золото, моей собственной работы -  лучшие
вещи, когда-либо сделанные мною. Три королевы желали приобрести их, но ни  у
одной не хватило средств.
     Большой изумруд, полученный  мною  от  отца,  величайший  из  известных
камней этой породы, с магическими знаками, вырезанными на обратной  стороне.
Сохраняется в золотом ящичке".
     Затем следовал длинный  перечень  других  драгоценных  камней,  слишком
многочисленных, чтобы их перечислять, и меньшей стоимости, и, наконец:
     "Четыре сосуда с золотыми монетами (точная стоимость мне неизвестна)".
     В заключение было приписано:
     "Таково значительное богатство, самое большое  во  всех  Нидерландах  -
плод честной работы и бережливости, - превращенное мною  главный  образом  в
драгоценные камни для более удобного спасения. Я, Гендрик Брант,  платящийся
за это богатство жизнью, возношу при этом молитву: "Да будет  это  богатство
проклятием для всякого испанца, который попытается украсть  его",  и  думаю,
Господь услышит меня. Аминь, аминь, аминь.  Так  говорю  я,  Гендрик  Брант,
стоящий у врат смерти".
     Когда Дирк окончил чтение, Лизбета тяжело вздохнула.
     - Да, наша родственница богаче  многих  владетельных  особ,  -  сказала
она. - С таким приданым к ней просватался бы не один принц.
     - Да, состояние немалое, - согласился Дирк, - только какую  тяжесть  на
нас навалил Брант, оставляя по  этому  завещанию  свое  состояние  не  прямо
законной  наследнице,  но  мне  и  моим  наследникам  как  исполнителям  его
распоряжений. Испанцам известно о  существовании  этого  сокровища,  монахам
это также известно, и они не оставят ни одного камня на свете или в аду,  не
перевернув его, пока не найдут этих денег.  По-моему,  Гендрик  поступил  бы
благоразумнее, приняв предложение негодяя Рамиро: следовало бы дать ему  три
четверти своего состояния, а самому  бежать  в  Англию.  Но  это  не  в  его
характере, он всегда был упрям и готов был скорее десять  раз  умереть,  чем
обогатить ненавистных ему людей. Кроме того, он желает, чтобы большая  часть
его состояния пошла на его родину в  минуту  нужды,  и  на  нас  возлагается
после его смерти обязанность определить эту  минуту.  Я  предвижу,  что  эти
драгоценности и золото принесут горе и гибель нашей  семье.  Но  обязанность
возложена на нас, и мы должны  нести  ее.  Фой,  завтра  на  рассвете  ты  с
Мартином отправишься в Гаагу, чтобы исполнить приказание Бранта.
     - Почему сыну моему рисковать своей жизнью  ради  такого  поручения?  -
воскликнула Лизбета.
     - Потому, что это моя  обязанность,  матушка,  -  весело  отвечал  Фой,
стараясь, впрочем, придать своему лицу грустное выражение.
     Он был молод и предприимчив, а предстоящая  поездка  сулила  ему  много
нового.
     Дирк невольно улыбнулся и приказал позвать Мартина.
     Через минуту Фой был на чердаке у Мартина и толчками будил спящего.
     - Проснись, бык! Вставай!
     Мартин сел на постели, при свете ночника его рыжие волосы  горели,  как
огонь.
     - Что случилось, герр Фой? - спрашивал он, зевая. -  Пришли  нас  взять
за тех двух испанцев?
     - Нет, соня. Тут дело идет о большом богатстве.
     - На что мне богатство, - равнодушно отозвался Мартин.
     - Тут замешаны испанцы.
     - Ну, это немного лучше, - заявил Мартин, закрывая  рот.  -  Расскажите
же, в чем дело, пока я натяну куртку.
     Фой в две минуты передал ему, что мог.
     - Хорошая штука! - критически отозвался  Мартин.  -  Насколько  я  знаю
испанцев, мы не вернемся в Лейден,  не  пережив  кое-что.  Не  нравится  мне
только, что тут замешались женщины, как бы они нам не испортили всего.
     Он отправился с Фоем в комнату верхнего этажа и здесь  в  торжественном
безучастном молчании выслушал приказания Дирка.
     - Вы слушаете?.. Понимаете? - резко спросил Дирк.
     - Кажется, да, мейнгерр, - отвечал Мартин. - Послушайте! - И  он  слово
в  слово  повторил  сказанное  Дирком;  когда  он  хотел,  память   у   него
оказывалась прекрасной. - Только позвольте вам  задать  несколько  вопросов:
наследство надо перевезти сюда во что бы то ни стало?
     - Во что бы то ни стало, - отвечал Дирк.
     - А если нам не удастся увезти его, то его следует спрятать  как  можно
лучше?
     - Да.
     - А если нам вздумают помешать, мы должны будем обороняться?
     - Конечно.
     - А если при этом мне придется убить кого-нибудь, то пастор или  другие
не назовут меня убийцей?
     - Не думаю, - отвечал Дирк.
     - А если что-нибудь приключится с молодым герром, его  кровь  не  падет
на мою голову?
     Лизбета застонала, затем встала и сказала:
     - Зачем ты  задаешь  такие  глупые  вопросы,  Мартин?  Сын  мой  должен
разделить опасность с тобой, и если с  ним  приключится  беда  -  что  легко
может случиться, - то мы хорошо будем знать,  что  она  приключилась  не  по
твоей вине. Ты не трус и не предатель.
     - Думаю, что  так,  мефроу,  но  вот  видите,  здесь  две  обязанности:
первая - увезти деньги, а  вторая  -  защитить  герра  Фоя.  Я  хочу  знать,
которая важнее.
     Ему ответил Дирк:
     - Ты отправляешься выполнять  завещание  моего  родственника,  Гендрика
Бранта, и оно должно быть выполнено прежде всего.
     - Отлично, - отвечал Мартин. - Вы все хорошо поняли, герр Фой?
     - Вполне, - подтвердил молодой человек, улыбаясь.
     - Ну, теперь прилягте на часок-другой, быть может, завтрашнюю  ночь  не
придется уснуть. На  рассвете  я  разбужу  вас.  Надеюсь  вернуться  к  вам,
мейнгерр и мефроу, через двое с половиной суток; если же я не вернусь  через
трое или через четверо суток, то советую вам навести справки. - После  этого
Мартин отправился обратно к себе на чердак.
     Молодежь спит хорошо, чтобы ни случилось или что бы  ни  предстояло,  и
Мартину на рассвете пришлось три раза окликнуть Фоя, прежде  чем  он  открыл
глаза и, вспомнив все происшедшее, вскочил с постели.
     - Спешить  особенно  некуда,  -  сказал  Мартин.  -  Но  все  же  лучше
выбраться из Лейдена, пока на улицах еще не много народа.
     В эту минуту в комнату вошла Лизбета, уже вполне одетая,  -  она  вовсе
не ложилась в ту ночь, - неся в руке небольшой кожаный мешочек.
     - Что Адриан? - спросил Фой, когда  мать  нагнулась,  чтобы  поцеловать
его.
     - Он спит, и  доктор,  который  все  еще  при  нем,  говорит,  что  ему
лучше, - отвечала Лизбета. - Вот, Фой, ты в первый раз уезжаешь  из  родного
дома, и я принесла тебе подарок - мое благословение.
     Она развязала мешочек и, вынув  из  него  какую-то  вещь,  положила  на
стол, где эта вещь образовала блестящую кучку  величиной  не  больше  кулака
Мартина. Фой взял ее и поднял, причем маленькая кучка  как-то  необыкновенно
вытянулась и в конце концов оказалась мужской одеждой.
     - Стальная  кольчуга!   -   воскликнул   Мартин,   одобрительно   качая
головой. - Хорошая вещь для тех, кому приходится иметь дело с испанцами.
     - Да, - отвечала Лизбета.  -  Отец  мой  привез  ее  из  одного  своего
путешествия на Восток. Я помню, он рассказывал, что купил ее на  вес  золота
и серебра, и то только по особенной милости к нему  короля  той  страны.  Он
говорил, что кольчуга старинной работы и теперь такой  сделать  нельзя.  Она
триста лет переходила в одной семье от отца к сыну, и ни  один  из  носивших
ее не умер от ран: никакой кинжал  или  меч  не  в  состоянии  пронзить  эту
сталь. По крайней мере, таково предание, и странно, когда я  лишилась  всего
своего состояния... - она вздохнула, - эта кольчуга сохранилась у меня,  так
как лежала в своем мешочке в старом дубовом сундуке, и никто не  обратил  на
нее внимания. Она - единственное наследство тебе от  твоего  деда,  так  как
дом уже перешел к отцу.
     Фой отблагодарил мать, только поцеловав ее,  не  говоря  ни  слова:  он
весь погрузился в рассматривание кольчуги, которую мог вполне  оценить,  сам
будучи медником. Мартин же все повторял:
     - Эта вещь дороже денег. Бог знал, что кольчуга понадобится, и  не  дал
им ее в руки.
     - Я никогда не видал ничего подобного! - вырвалось  у  Фоя.  -  Смотри,
она переливается, как ртуть, и легче кожи. Видишь, она уж перенесла не  один
удар сабли и меча... - Держа кольчугу против света,  он  указал  на  звеньях
много черточек и пятнышек, происшедших, очевидно, от лезвия меча  или  конца
копья. Но ни одно из звеньев не было повреждено или сломано.
     - Молю Бога, чтобы она оказалась такой же прочной и  теперь,  когда  ты
станешь носить ее, - сказала Лизбета. - Но все же, сын  мой,  помни  всегда,
что есть Один, Кто  может  охранить  тебя,  как  никакая  самая  совершенная
кольчуга. - Сказав это, она вышла из комнаты.
     Фой надел кольчугу на шерстяную фуфайку, и  она  оказалась  ему  впору,
хотя сидела и не так безукоризненно, как впоследствии,  когда  он  пополнел.
Когда поверх кольчуги он надел полотняную сорочку и куртку на подкладке,  то
никто не догадался бы, что он одет в броню.
     - Нехорошо только, Мартин, что я  закутался  в  сталь,  а  у  тебя  нет
ничего, - сказал он.
     Мартин засмеялся.
     - Вы считаете меня сумасшедшим, герр Фой? - ответил  он.  -  Или  я  на
своем веку видал мало  драк?  Взгляните-ка,  -  и  расстегнув  свою  кожаную
куртку, он показал, что внизу у  него  надета  другая  куртка  из  какого-то
толстого, но мягкого материала.
     - Буйволова  кожа,  -  пояснил  Мартин.  -   Дубленая   по-нашему,   по
фрисландски. Конечно, она не такая прочная, как ваша кольчуга,  но  выдержит
не один удар и не одну стрелу. Прошлой ночью я было стал приготовлять  такую
куртку и для вас и почти кончил ее, но сталь лучше и  прохладнее  для  того,
кому она по карману. Теперь закусим - и в путь, чтобы быть у ворот к  девяти
часам, когда они отпираются.


ГЛАВА XIII

                      Подарок матери - хороший подарок

     Без пяти минут девять у Белых ворот собралась небольшая кучка  людей  в
ожидании,  когда  отворят  городские  ворота.  Толпа  была  разнородная,  но
преобладали в ней крестьяне, возвращавшиеся к себе в деревню, ведя  с  собою
мулов и ослов, нагруженных  пустыми  корзинами,  и  обменивавшиеся  веселыми
приветствиями со знакомыми, ожидавшими по другую сторону решетчатых ворот  с
корзинами, полными всякой зелени и другой  провизии.  Видно  было  несколько
монахов, сосредоточенных и мрачных,  по-видимому,  отправлявшихся  по  своим
мрачным делам. Отряд  испанских  солдат,  шедших  в  соседний  город,  также
ожидал открытия ворот. Сюда же подъехали и Фой с Мартином, ведшим  за  собой
вьючного мула. Фой был одет в серую куртку торговца, но был  вооружен  мечом
и ехал на хорошем коне; под Мартином же был фламандский  битюг,  которого  в
наши дни не сочли бы годным ни для чего  иного,  как  для  плуга.  Но  какая
иная, более нежно сложенная лошадь, могла бы выдержать подобную  тяжесть?  В
толпе сновал  зоркий  человечек  с  песочными  бакенбардами  и  флегматичным
лицом, спрашивая у едущих, куда и  зачем  они  отправляются  и  записывая  в
записную книжку их товары и багаж. Подойдя к Фою, он спросил  коротко,  хотя
хорошо знал молодого человека:
     - Имя?
     - Фой ван-Гоорль и Мартин, слуга моего отца; едем в Гаагу  с  образцами
медного товара к заказчикам нашей фирмы, - спокойно отвечал Фой.
     - Ишь, какие ловкие! - ядовито усмехнулся досмотрщик.  -  Чем  нагружен
мул? Библиями, что ли?
     - Нет, не такой драгоценностью, - отвечал Фой, - а  только  разобранным
церковным подсвечником.
     - Распакуйте и покажите, - сказал чиновник.
     Фой вспыхнул от гнева и стиснул зубы, Мартин же, подтолкнув его в  бок,
быстро принялся исполнять приказание.
     Дело было хлопотное, так как каждая часть подсвечника была  обернута  в
жгут сена, а чиновник не оставил не развязанной  ни  одной,  после  чего  их
опять  приш