- Что же мы должны сделать для этого? - спросил Фой.
     - Даю вам слово дворянина: если вы скажете  мне,  что  мне  надо,  я  в
неделю устрою все свои  дела,  и  тотчас  по  моему  возвращению  вы  будете
свободны.
     - Конечно, нельзя не поверить такому  слову,  которому  сеньор  Рамиро,
извините - граф Жуан де Монтальво, мог научиться  на  галерах!  -  не  помня
себя, воскликнул Фой.
     Рамиро весь побагровел.
     - Если бы я был другого сорта человек, вас  за  эти  слова  ожидала  бы
такая смерть, перед которой содрогнулся бы и мужественнейший человек. Но  вы
молоды и неопытны, поэтому я извиняю вас. Пора кончить  этот  торг.  Что  вы
предпочитаете:  жизнь  и  свободу   или   возможность   -   при   теперешних
обстоятельствах  невероятную  -   когда-то   кому-то   получить   спрятанные
сокровища?
     Тут в первый раз заговорил Мартин, медленно и почтительно:
     - Мейнгерр, мы не можем сказать вам,  где  спрятаны  сокровища,  потому
что не знаем этого. Откровенно говоря, никто, кроме меня, никогда и не  знал
этого. Я взял вещи и опустил  их  в  узкий  проток  между  двумя  островами,
который нарисовал на клочке бумаги.
     - Отлично мой друг, а где же эта бумага?
     - Вот в том-то и беда, зажигая фитили на "Ласточке", я впопыхах  уронил
бумажку, и она  отправилась  туда  же...  куда  отправились  ваши  почтенные
товарищи, бывшие на судне. Однако, я думаю, что  если  бы  вам  угодно  было
взять меня проводником, я мог бы показать вашему сиятельству то  место;  мне
не хочется умирать, поэтому я был  бы  счастлив,  если  бы  вы  приняли  мое
предложение.
     - Прекрасно, чистосердечный человек, - отвечал Рамиро с усмешкой, -  ты
рисуешь мне необыкновенно заманчивую перспективу. В полночь  отправиться  на
Гаарлемское озеро -  это  все  равно,  что  пустить  тарантула  с  бабочкой!
Мейнгерр ван-Гоорль, что вы имеете сказать?
     - Только то, что все рассказанное Мартином - правда.  Я  не  знаю,  где
деньги, так  как  я  не  присутствовал  при  том,  как  их  опускали  и  как
потерялась бумага.
     - В самом деле? Я  боюсь  в  таком  случае,  как  бы  мне  не  пришлось
освежить вам немного память, но прежде я еще  приведу  вам  один  довод  или
два. Не приходило ли вам в голову,  что  от  вашего  ответа  может  зависеть
другая жизнь? Имеет ли человек право обрекать своего отца на смерть?
     Фой  слушал,  и  как  ни  ужасен  был  намек,  однако  молодой  человек
почувствовал облегчение, так как  ожидал  услышать  слова  "вашу  мать"  или
"Эльзу Брант".
     - Вот мое первое убеждение - думаю, недурное, - но у меня  еще  имеется
одно, еще более убедительное для молодого человека и наследника  в  будущем.
Третьего дня вы обручились с Эльзой Брант -  не  удивляйтесь,  люди  в  моем
положении многое слышат;  не  пугайтесь,  девицу  не  приведут  сюда  -  она
слишком драгоценна.
     - Будьте добры объяснить мне ваши слова, - сказал Фой.
     - С удовольствием. Видите ли, молодая девушка - богатая наследница,  не
правда ли? И удастся ли мне или не удастся узнать факты  от  вас,  она,  без
сомнения,  рано  или  поздно  откроет  местонахождение   своего   богатства.
Конечно, муж разделит ее состояние. Я теперь человек свободный и  могу  быть
представлен ювфроу Эльзе... Вы видите, мой друг, что есть и  другие  способы
убивать собак, кроме как вешать их.
     Сердце  упало  у  Фоя  при  словах  этого   негодяя,   этого   дьявола,
обманувшего  его  мать  и  бывшего  отцом  Адриана.  Мысль  сделать  богатую
наследницу своей женой была достойна его  дьявольской  изобретательности.  И
что могло помешать ему выполнить свой план? Эльза, конечно,  возмутится,  но
в руках приспешников Альбы в эти дни были средства, с  помощью  которых  они
могли преодолеть несогласие молодой девушки или, по крайней мере,  заставить
сделать выбор между смертью и унижением. Расторжение  браков  с  тем,  чтобы
заставить еретичку выйти  за  человека,  домогающегося  ее  состояния,  было
делом обычным. Справедливости не стало в стране: люди были пешками и  рабами
своих притеснителей. И что оставалось им делать, как  не  уповать  на  Бога.
Фой думал: стоит ли подвергаться мучению, рисковать смертью и браком  против
воли из-за золота. Он думал, что понял человека, сидящего перед ним,  и  что
с ним можно вступить в торг. Он не был фанатиком, ужасы  не  доставляли  ему
удовольствия, ему не было дела до  душ  его  жертв.  Он  обманул  его  мать,
Лизбету, из-за денег и, вероятно, согласился отступиться за  деньги.  Почему
не попытаться? Но сейчас же в уме Фоя встал другой, ясный  и  неопровержимый
ответ. Не клялся ли он отцу, что ничто на  свете  не  заставит  его  открыть
тайну? Не клялся ли он в том же Гендрику Бранту, пожертвовавшему уже  жизнью
ради того, чтобы его сокровища не попали в  руки  испанцам,  в  уверенности,
что со временем они какими-нибудь неисповедимыми путями послужат  на  пользу
его отечеству? Нет, как ни велико было искушение, он обязан сдержать  данное
обещание и заплатить ужасную цену. Итак, Фой снова ответил:
     - Напрасно вы искушаете меня: я не знаю, где деньги.
     - Прекрасно, герр Фон вай-Гоорль, теперь исход для нас ясен, но все  же
я попытаюсь защитить вас от самих себя, - я еще  некоторое  время  не  стану
заполнять бланка. - Затем он позвал:
     - Сержант, попросите мастера Баптиста приступить к делу.


ГЛАВА XXI

                               Мартин трусит

     Сержант вышел из комнаты и скоро вернулся в сопровождении  "мастера"  -
высокого малого подозрительного вида, одетого в затасканное  черное  платье,
с широкими  заскорузлыми  руками  и  коротко  остриженными  для  проворности
ногтями.
     - Здравствуйте, профессор, - сказал Рамиро, -  вот  вам  два  субъекта.
Начните с большого, время от времени вы будете доносить об успехе, и  будьте
уверены, что в случае, если он пожелает  открыть  то,  о  чем  я  хлопочу  -
подробности вас не касаются, это мое дело, - то немедленно позовите меня.
     - Какой способ, ваше превосходительство, прикажете употребить?
     - Предоставляю это вам. Разве я занимаюсь вашим поганым  ремеслом?  Мне
все равно, лишь бы добиться результата.
     - Не  нравится  мне  этот  молодец,  -  проворчал  "профессор",   кусая
ногти. - Слышал я об этой бешеной скотине, он на все способен.
     - Так возьмите с собой всю стражу: один голый негодяй  немного  сделает
против девяти вооруженных. Да захватите также и молодого человека, пусть  он
посмотрит, что будет  происходить,  может  быть,  тогда  он  переменит  свой
взгляд. Только не трогайте его, не сказав мне. Мне же надо писать бумаги,  и
я останусь здесь.
     - Не нравится мне этот малый, - повторил "профессор", - от одного  вида
его мороз у меня подирает по коже. Какие у  него  злые  глаза.  Я  бы  лучше
начал с молодого.
     - Ступайте и делайте, что я вам приказываю, -  сказал  Рамиро,  свирепо
смотря на него. - Стража, помогите палачу Баптисту.
     - Ведите их, - приказал "профессор".
     - Зачем употреблять силу, господин, -  проговорил  Мартин,  -  покажите
дорогу, и мы сами пойдем. - Нагнувшись, он поднял Фоя со стула.
     Процессия двинулась. Впереди шел Баптист с  четырьмя  солдатами,  потом
Мартин с Фоем и, наконец, еще четверо солдат. Они вышли из комнаты суда  под
своды коридора. Мартин, медленно шагая, осмотрелся и увидал,  что  на  стене
между прочим оружием висел его меч "Молчание". Большие ворота  были  заперты
замками и засовами, но  у  калитки  возле  них  стоял  часовой,  обязанность
которого была впускать и выпускать людей, входивших и выходивших  по  делам.
Под  предлогом,  что  ему  надо  переложить  Фоя  на  другую  руку,   Мартин
внимательно, насколько позволяло время, рассмотрел калитку  и  заметил,  что
хотя она казалась  задвинутой  железными  засовами  вверху  и  внизу,  но  в
действительности не была заперта, так как петли,  в  которые  входили  концы
засовов, были пусты. Вероятно, часовой  не  считал  нужным  прибегать,  пока
стоял тут, к большому ключу, висевшему у него за поясом.
     Сержант,  сопровождавший  узников,  отворил  массивную  низкую   дверь,
отодвинув засов. По-видимому, это помещение когда-то  служило  тюрьмой,  что
подтверждал и засов снаружи.  Несколько  минут  спустя  Мартин  и  Фой  были
заперты  в  застенке  Гевангенгуза,  представлявшем   из   себя   подвальное
сводчатое помещение, освещенное лампами (дневной свет не  проникал  туда)  и
зловещим  огнем,  разведенным  на  полу.  Обстановку  помещения  легко  себе
представить:  интересующиеся  подобными  ужасами  могут  удовлетворить  свое
любопытство, осмотрев средневековые тюрьмы в Гааге и других местах.  Опустим
их, как предмет, недостойный описания, хотя  эти  ужасы,  о  которых  нам  в
настоящее время даже неприятное говорить, были  близко  известны  поколению,
жившему всего три столетия тому назад.
     Мартин  опустил  Фоя  на  какое-то  ужасное   приспособление,   имевшее
сходство со стулом, и  обвел  все  кругом  своими  голубыми  глазами.  Между
различными  предметами,  стоявшими  у  стен,  один,  по-видимому,   особенно
интересовал его. Это было ужасное орудие,  но  Мартин  видел  в  нем  только
крепкую стальную полосу, которой удобно размозжить чью-нибудь голову.
     - Разденьте-ка этого карлика, - обратился  "профессор"  к  солдатам,  -
пока я приготовлю ему постельку.
     Солдаты начали стаскивать платье с Мартина, но не насмехались  над  ним
и не оскорбляли его, помня его вчерашние подвиги и чувствуя почтение к  силе
и выносливости этого огромного тела, находившегося в их руках.
     - Он готов, - сказал сержант.
     "Профессор" потер руки.
     - Ну-ка пойдем, молодчик, - сказал он.
     Нервы Мартина не выдержали; он задрожал.
     - Скажите! Ему стало холодно в этой духоте, надо согреть его.
     - Кто мог бы подумать, что такой большой человек,  который  так  хорошо
бьется, может оказаться таким трусом? - сказал сержант своим товарищам. -  С
ним, думаю, будет не труднее справиться, чем с рейнским лососем.
     Мартин услыхал эти слова, и с ним сделался такой  припадок  дрожи,  что
даже пот выступил у него на всем теле.
     Фой смотрел на него, открывши рот. Он не верил своим ушам.  Почему  это
Мартин, если ему так страшно, делал ему особенные знаки глазами,  закрыв  их
растопыренными  пальцами  руки?  Совершенно  так  же  блестели   его   глаза
накануне,  когда  солдаты  пытались  взобраться  на  лестницу.  Фой  не  мог
разрешить загадку, но с этой минуты не спускал глаз с Мартина.
     - Слышите,  что  нам  говорит  эта  дамочка,  герр  Баптист?  -  сказал
сержант. - Она обещает, - продолжил он, подражая голосу Мартина,  -  сказать
все, что знает.
     - В таком случае, мне нечего хлопотать.  Побудьте  с  ним.  Я  пойду  и
доложу смотрителю: так мне приказано. Не одевайте его полностью, довольно  и
того, что на нем остается... осторожность не мешает.
     Баптист пошел к двери и, проходя мимо  Мартина,  ударил  его  рукой  по
лицу, говоря:
     - Вот тебе, трус!
     Фой заметил, что при этом его товарищ вспотел еще сильнее и  отшатнулся
к стене.
     Но, Боже мой! Что случилось? Дверь  застенка  отворилась,  и  вдруг  со
словами: "Ко мне, Фой!" - Мартин сделал движение,  которое  Фой  едва  успел
уловить. Что-то пролетело в воздухе и упало на голову  палача,  вышедшего  в
коридор. Солдаты побежали к двери, но огромная  железная  полоса,  брошенная
им в лицо, положила двух из них на месте. Еще минута, рука обхватила Фоя,  и
в следующее  мгновение  Мартин  стоял,  растопырив  ноги  на  теле  мертвого
"профессора" Баптиста.
     Они были за дверями, но те не были заперты, так что  с  другой  стороны
шесть человек напирали на них изо всей силы. Мартин опустил Фоя на пол.
     - Возьмите кинжал  и  займитесь  привратником,  -  поспешно  проговорил
Мартин.
     В одно мгновенье Фой выхватил кинжал из-за пояса убитого  и  обернулся.
Привратник бежал к ним с поднятым мечом. Фой забыл,  что  он  ранен,  в  эту
минуту  он  опять  крепко  стоял  на  ногах.  Он  согнулся  и   прыгнул   на
привратника, как дикая кошка, как  человек,  вырвавшийся  из  когтей  пытки.
Борьбы не последовало: искусство, которому Мартин  с  таким  терпением  учил
Фоя, пригодилось ему в эту минуту; меч пролетел над головой Фоя,  между  тем
как длинный кинжал его пронзил горло  привратника.  Взглянув  на  него,  Фой
убедился, - что ему уже нечего бояться, и повернулся.
     - Помогите, если можете, - с  трудом  проговорил  Мартин,  своим  голым
плечом налегавший изо  всей  силы  на  один  из  засовов  калитки,  стараясь
просунуть его в задвижку.
     Боже! Какая это была борьба! Голубые глаза  Мартина,  казалось,  готовы
были выйти из орбит, он раскрыл рот, и мускулы его  тела  выступали  узлами.
Фой поспешил к нему и изо всех сил пытался  помочь.  Он  мало  мог  сделать,
стоя на одной только ноге, так как раны на другой снова открылись, однако  и
этого оказалось достаточно: засов медленно-медленно вошел в  скобу.  Тяжелая
дверь трещала под напором солдат изнутри,  Мартин,  не  будучи  в  состоянии
говорить, только смотрел на засов, который Фой  левой  рукой  все  дальше  и
дальше вдвигал в скобу. Засов заржавел от долгого бездействия  и  поддавался
с трудом.
     - Еще! - задыхаясь, проговорил Фой.
     Мартин сделал такое усилие,  что  со  стороны  было  страшно,  и  кровь
закапала у него  из  ноздрей,  но  дверь  подалась  еще,  и  засов  с  шумом
вдвинулся в каменную скобу.
     Мартин отступил и с  минуту  качался,  будто  готовясь  упасть.  Затем,
придя в  себя,  он  бросился  к  мечу  "Молчание",  висевшему  на  стене,  и
перевязью обмотал правую руку выше кисти. После того он направился  к  двери
комнаты суда.
     - Куда ты?! - закричал Фой.
     - Проститься с ним, - отвечал Мартин.
     - Ты с ума сошел, - сказал  Фой,  -  бежим,  если  можно.  Дверь  может
поддаться. Слышишь, как они кричат.
     - И  впрямь,  может  быть,  лучше  бежать,  -  с  сомнением  в   голосе
согласился Мартин. - Садитесь мне на плечи.
     Несколько секунд спустя  двое  часовых,  стоявших  у  ворот  тюрьмы,  с
изумлением увидали, как на них с  криком  бросился  высокий  рыжий  человек,
почти  голый,  размахивавший  огромным  мечом  и  несший  на  спине  другого
человека. Они пришли в такой ужас, что, не дожидаясь нападения и думая,  что
это дьявол, разбежались в разные стороны, между  тем  как  человек  с  ношей
вышел мимо них по маленькому подъемному  мосту  на  улицу,  начинавшуюся  от
городских ворот.
     Придя в себя, солдаты бросились было в погоню, но  кто-то  из  прохожих
крикнул:
     - Это же Мартин, Красный Мартин и Фой ван-Гоорль вырвались из тюрьмы.
     И сейчас же в солдат полетел камень.
     Помня судьбу, постигшую их товарищей накануне,  солдаты  вернулись  под
защиту тюремных сводов. Когда,  наконец,  Рамиро,  которому  надоело  ждать,
вышел из задней комнаты при зале суда, где что-то писал, он увидал палача  и
привратника лежащими мертвыми у калитки и услыхал отчаянные крики стражи  из
застенка, между тем как часовые  у  моста  объявили,  что  не  видали  ровно
никого.
     Сначала им поверили и бросились обыскивать всю  тюрьму  от  колокольной
башни до самого глубокого подземелья, даже  искали  в  воде  рва,  но  когда
правда открылась, им досталось от смотрителя, а еще хуже досталось  стражам,
из рук которых Мартин ускользнул, как угорь из рук рыбной  торговки.  Рамиро
не помнил себя и начинал думать, что в  конце  концов  напрасно  вернулся  в
Лейден.
     Однако у него в руках еще оставалась одна карта. В одном  из  помещений
тюрьмы сидел еще узник. В сравнении с берлогой, куда были  заключены  Мартин
и Фой, это помещение казалось даже  хорошим:  это  была  комната  на  нижнем
этаже, предназначавшаяся для знатных политических заключенных или  взятых  в
плен  на  поле  битвы  офицеров,  за  которых  ожидали  выкупа.  Здесь  было
настоящее окно, хотя и заделанное двойной решеткой,  выходившее  на  двор  и
тюремную кухню, стояла кое-какая мебель, и все было более или  менее  чисто.
Заключенный  в  этой  комнате  был  не  кто  иной,  как   Дирк   ван-Гоорль,
захваченный в ту минуту, как он  возвращался  домой  после  приготовлений  к
побегу своей  семьи.  Утром  того  же  самого  дня  Дирка  также  допрашивал
краснолицый суетливый экс-портной. И  он  также  был  приговорен  к  смерти,
причем вид ее, как  для  Мартина  и  Фоя,  был  также  предоставлен  решению
смотрителя. После того Дирка  отвели  обратно  в  занимаемую  им  комнату  и
заперли.
     Через несколько часов в  комнату  вошел  человек,  которого  до  дверей
провожали солдаты, и принес Дирку пищу и питье. Это был один из  поваров  и,
как оказалось, словоохотливый малый.
     - Друг, что случилось в тюрьме? -  спросил  его  Дирк.  -  Отчего  люди
бегают по двору и кричат в коридоре? Не приехал ли принц Оранский в  тюрьму,
чтобы освободить нас? - Он грустно улыбнулся.
     - Есть и такие,  что  освобождаются,  не  дожидаясь  принца  Оранского.
Колдуны они... колдуны, и ничего больше.
     Интерес Дирка был возбужден. Опустив руку в карман, он  вынул  золотой,
который подал повару.
     - Друг, - сказал он, - ты готовишь мне кушанье  и  ходишь  за  мной.  Я
захватил с собой несколько таких кружочков, и если ты будешь  добр  ко  мне,
они перейдут из моего кармана в твой. Понимаешь?
     Повар кивнул головой, взял золотой и поблагодарил.
     - Расскажи же мне, пока станешь  убирать  комнату,  об  этом  побеге  -
заключенного интересуют и пустяки.
     - Вот как было дело,  мейнгерр,  насколько  я  слышал:  вчера  в  одной
конторе захватили двух молодцов, должно быть, еретиков, с которыми  пришлось
много повозиться при аресте. Я не знаю, как их  зовут,  я  здесь  чужой,  но
видел, как их привели: один был молодой и, кажется, ранен в ногу  и  шею,  а
другой - рыжий, бородатый великан. Их допрашивали  сегодня  утром,  а  потом
отправили с девятью стражами к "профессору", понимаете?
     Дирк кивнул, этого "профессора" хорошо знали в Лейдене.
     - И что же дальше? - спросил он.
     - Дальше-то? Мать Пресвятая  Богородица!  Они  убежали:  великан,  весь
голый, унес на плечах молодого. Да, они убили "профессора" железной  полосой
и вышли из тюрьмы, как спелый горох из шелухи.
     - Это невозможно, - сказал Дирк.
     - Может быть, вам  это  лучше  известно,  чем  мне;  может  быть,  тоже
невозможно, что они заперли испанских петухов снаружи, закололи  привратника
и проскользнули мимо часовых на  мосту?  Может  быть,  все  это  невероятно,
однако все это случилось; и если не верите мне,  спросите  сами  у  часовых,
почему они бросились бежать, когда увидали, что этот огромный голый  человек
идет на них, рыкая, как лев, и размахивая своим огромным мечом.  Ну,  теперь
пойдет разборка, и всем нам достанется от смотрителя.  Уж  и  теперь  многие
платятся своими спинами.
     - А разве их не поймали за стенами тюрьмы?
     - Поймали? Поймаешь их, когда  сотни  людей  собрались  вокруг  них  на
улице! Теперь их и след, должно быть, простыл, и в Лейдене  поминай  их  как
звали. Однако мне пора идти, но если  вам  что-нибудь  понадобится  пока  вы
здесь, скажите мне, и я постараюсь достать вам то, за что вы такой щедрый.
     Когда дверная задвижка закрылась за поваром, Дирк  всплеснул  руками  и
чуть не захохотал громко от радости. Мартин  и  Фой  свободны,  и  если  они
снова  не  попадутся,  тайна  сокровищ  останется  тайной.  Они  никогда  не
достанутся  Монтальво,  в  этом  Дирк  был  уверен.  А  что   касается   его
собственной судьбы,  она  мало  тревожила  его,  особенно  после  того,  как
инквизитор сказал, что такого  влиятельного  человека,  как  он,  не  станут
допрашивать. Это распоряжение  было,  впрочем,  вызвано  не  милосердием,  а
осторожностью, так как инквизитору было известно, что Гаага, подобно  другим
голландским городам, находится накануне восстания, и он опасалс