е
встретив кредитора. К несчастью для него, многие из  этих  кредиторов  имели
доступ  к  властям,  и  таким  образом  произошло,  что  Монтальво   получил
извещение о необходимости предотвратить скандал  вместе  с  угрозой,  что  в
противном случае ему придется вернуться  в  Испанию,  страну,  куда,  правду
сказать, его вовсе не тянуло. Одним словом, роковой  час  расплаты,  который
он всеми силами старался отдалить,  настал,  и  женитьба,  богатая  женитьба
являлась  единственным  исходом.  Это  был  грустный  исход  для   человека,
имевшего свои причины, чтобы не  желать  вступать  в  брак,  но  приходилось
покориться.
     Таким образом случилось, что граф Монтальво,  остановив  свое  внимание
на красивой и богатой Лизбет ван-Хаут как  на  единственной  подходящей  ему
партии в Лейдене, пригласил молодую девушку в свои сани во время бега и  так
старался быть приятным гостем в ее доме.
     Пока все шло  удачно,  и,  что  еще  больше,  начало  охоты  было  даже
занимательно.  Местное  же  общество  после  того,   как   Лизбета   приняла
приглашение быть его дамой во время бега и потом так долго  каталась  с  ним
наедине  в  лунную  ночь,  что,  без  сомнения,  составляло  теперь  предмет
бесконечных сплетен, было вполне  подготовлено  ко  всякого  рода  вниманию,
какое графу вздумалось бы  оказать  ей.  И  почему  ему  не  поухаживать  за
девушкой свободной, по происхождению стоявшей ниже, хотя по  богатству  выше
его? Правда, он знал, что ее имя соединялось с именем Дирка  ван-Гоорля.  Он
знал также, что молодые люди привязаны друг к другу,  так  как  на  обратном
пути прошлой ночью Дирк, может быть, имея на то  свои  причины,  почтил  его
конфиденциальным полупризнанием. Но какое ему до этого дело,  если  они  еще
не помолвлены? А если б даже были  помолвлены,  то  и  тогда  разве  не  все
равно? Но все же Дирк ван-Гоорль являлся препятствием  и,  несмотря  на  то,
что он казался добрым малым и Монтальво было жаль его, его  необходимо  было
убрать с дороги, так как граф  был  убежден,  что  Лизбета  -  одно  из  тех
упорных созданий, которые  отказались  бы  от  брака  с  ним,  пока  молодой
лейденец  не  исчезнет  с  горизонта.  А  между  тем  Монтальво   не   желал
впутываться в дуэль уж по одному  тому,  что  в  дуэли  всегда  можно  ждать
какой-нибудь неожиданности, а это был бы  плохой  исход.  Точно  так  же  не
желал он быть замешанным в убийстве; во-первых, потому что  ему  чрезвычайно
неприятна  была  сама  мысль  об  убийстве  кого-либо  без  крайней  на   то
необходимости  для  самозащиты,  а  во-вторых,  потому,   что   убийство   -
некрасивый  путь,  чтобы  выпутаться.  Кроме  того,  нельзя   было   заранее
предсказать,  как  взглянут  власти  на  исчезновение  молодого  нидерландца
почтенной фамилии.
     Надо было подумать о другом средстве. Если этот молодой человек  умрет,
нельзя заранее сказать, как Лизбета отнесется к его смерти. Ей  может  вдруг
прийти в голову отказаться от замужества или оплакивать  своего  жениха  лет
пять; оба решения оказались бы одинаково невыгодными для  планов  Монтальво.
А между тем пока Дирк жив, есть ли возможность заставить  Лизбету  перенести
на другого ее расположение? Таким образом, казалось,  что  Дирку  необходимо
умереть. С четверть часа Монтальво раздумывал по  поводу  этого  вопроса,  и
наконец, когда он уже готов был предоставить все дело случаю,  вдруг  в  его
уме блеснула блестящая, гениальная мысль.
     Дирк не умрет, он будет жить, но его жизнь  будет  куплена  ценою  руки
Лизбеты  ван-Хаут.  Если  она  любит  Дирка  только  наполовину   так,   как
предполагает Монтальво, то, вероятно, согласится выйти замуж за кого  угодно
ради спасения дорогой головы: ведь девять десятых женщин способны  на  такой
сентиментальный идиотизм. Кроме  того,  этот  план  имел  и  другие  хорошие
стороны: он был выгоден для всех. Дирк спасется от  смерти,  за  что  должен
быть благодарен; Лизбета,  кроме  чести  союза,  хотя,  быть  может,  только
временного,  с  ним,  графом,  будет  жить,  окруженная   небесным   сиянием
добродетели,  происходящим  из  сознания,  что  она  сделала  нечто   весьма
прекрасное и  трагическое,  между  тем  как  он  сам,  Монтальво,  благодаря
которому все получат такие выгоды, также попользуется кое-чем.
     Затруднение было в  одном:  как  создать  такое  состояние  вещей?  Как
поставить интересного Дирка в такое безвыходное положение,  чтобы  заставить
Лизбету проявить свое благородство ради его спасения? Вот если бы  Дирк  был
еретиком! А не окажется ли он им и в самом деле?  Мудрено  себе  представить
фигуру, более подходящую еретику: плосколицый, с манерами святоши и  носящий
темные чулки; Монтальво заметил, что все еретики, мужчины и женщины,  носили
чулки темного цвета, может быть, имея в виду умерщвление плоти. Одно  только
несколько  противоречило  предположению  Монтальво:  молодой   человек   пил
слишком много за ужином накануне.  Впрочем,  и  между  еретиками  попадались
такие, которые не прочь были выпить. И лучшие люди иногда  спотыкаются;  еще
старый монах-кастелян, учивший графа латыни, говорил: "Errare humanum est".
     Таким образом, размышления Монтальво сводились к следующему,  для  того
чтобы  выпутаться  из  затруднительного  положения,  необходимо,  во-первых,
чтобы Лизбета ван-Хаут через три месяца  была  его  женой;  во-вторых,  если
окажется невозможным устранить с  дороги  Дирка  ван-Гоорля,  отбив  у  него
привязанность молодой девушки или возбудить ее  ревность  (вопрос:  возможно
ли заставить женщину так приревновать этого  пентюха,  чтобы  она  с  досады
решилась выйти за другого?), надо принять  более  суровые  меры,  в-третьих,
эти более суровые меры  должны  состоять  в  том,  чтобы  принудить  Лизбету
спасти ее возлюбленного от костра, соединившись  браком  с  человеком,  ради
нее вошедшим в сделку со своею совестью  и  подстроившим  все;  в-четвертых,
самый лучший способ приведения всего этого  в  исполнение  -  доказать,  что
возлюбленный - еретик, а если, к несчастью, этого нельзя будет доказать,  то
все же выставить его еретиком, и, в-пятых, пока как можно  чаще  видеться  с
мейнгерром ван-Гоорлем, потому что вообще при  существующих  обстоятельствах
сближение необходимо, а  кроме  того,  у  него  при  случае  можно  и  денег
перехватить.
     Розыски еретиков также стоят  денег,  так  как  придется  прибегнуть  к
услугам шпионов; само собой разумеется, что друг Дирк,  голландский  каплун,
должен сам доставить  масло,  в  котором  его  станут  жарить.  И  Монтальво
закончил свое размышление так же, как начал его, - громким  раскатом  смеха,
после чего он встал и принялся за вкусный завтрак.
     Был уже шестой час пополудни этого дня,  когда  капитан  и  исполнявший
должность коменданта Монтальво вернулся со службы домой: надо  сказать,  что
он  был  усердный  и  дельный  служака.   При   возвращении   его   встретил
солдат-денщик, выбранный им за молчаливость и  скрытность  и,  отдав  честь,
ждал приказания.
     - Женщина здесь? - спросил Монтальво.
     - Здесь, ваше сиятельство, хоть и нелегко ее  было  доставить  сюда:  я
застал ее в постели, больной.
     - Какое мне дело, что было трудно! Где она?
     - В вашей комнате, ваше сиятельство!
     - Хорошо. Смотри, чтоб  никто  не  помешал  нам,  а  когда  она  выйдет
отсюда, следи за ней, пока она не дойдет до дома.
     Солдат снова взял под козырек, а Монтальво вошел в  комнату,  тщательно
заперев  дверь  за  собою.  Комната  была  не  освещена,  но  через  большое
сводчатое окно лился яркий лунный свет, и при нем Монтальво  увидел  сидящую
на стуле с прямой спинкой темную закутанную фигуру.  Было  что-то  странное,
почти сверхъестественное в этой фигуре, сидевшей в молчаливом ожидании.  Она
напомнила ему - иногда фантазия  его  разыгрывалась  совершенно  некстати  -
хищную птицу, сидящую на  обрубке  высохшего  дерева  в  ожидании  рассвета,
когда она собирается лететь на ожидающую ее добычу.
     - Это ты, тетушка Мег? - спросил он совершенно серьезно. -  Совсем  как
в старое время, в Гале, не правда ли?
     Освещенная луной фигура повернула голову. Монтальво  увидел,  как  свет
отразился на белках ее глаз.
     - Кто же, как не я, ваше сиятельство, - отвечал  охрипший  от  простуды
голос, напоминавший карканье ворона,  -  хотя,  правду  сказать,  не  вашими
молитвами  жива.  Крепкое  надо  иметь   здоровье,   чтобы   не   захворать,
выкупавшись в проруби.
     - Не ворчи: мне  некогда  слушать  твою  воркотню.  Что  тебя  выкупали
вчера, так поделом, за твою проклятую недогадливость. Разве  ты  не  видала,
что я веду свою линию, а ты портишь мне все. Я сделался бы посмешищем  своих
людей, если б стал слушать,  как  ты  предостерегаешь  против  меня  девицу,
расположение которой я желаю сохранить.
     - У вас всегда ведется  какая-нибудь  игра,  ваше  сиятельство,  только
если она кончается тем, что тетку Мег сначала  ограбили,  а  потом  чуть  не
потопили подо льдом, то тетка Мег этого не забывает.
     - Ш-ш! Не у тебя одной есть память. Какая тебе была назначена  награда?
Двенадцать флоринов? Получишь их, и еще пять вдобавок: это хорошая плата  за
нырок в холодную воду. Будет с тебя?
     - Нет, ваше сиятельство, мне нужна была  жизнь,  жизнь  этой  еретички.
Мне надо было видеть, как она  будет  жариться  на  костре  или  топтать  ее
ногами, когда бы ее стали зарывать в  землю.  Я  гонюсь  за  этой  женщиной,
зная - в ее  голосе  слышалась  ярость,  -  что  если  я  не  убью  ее,  она
постарается убить меня. Ее мужа и сына  сожгли  в  основном  потому,  что  я
донесла на них, а она уж третий раз уходит от меня.
     - Потерпи, потерпи, в конце концов  все  устроится.  Ты  словила  двух:
самого папеньку и его наследника, нечего  ворчать,  что  маменька  не  сразу
дается тебе в руки и недолюбливает тебя. Теперь слушай.  Ты  знаешь  девицу,
которой мне надо было угодить вчера. Она богата?
     - Да, я знаю ее и знала ее  отца.  Он  оставил  ей  полный  дом,  много
бриллиантов и тридцать тысяч крон, помещенных на хорошие  проценты.  Хорошее
приданное. Только получит его Дирк ван-Гоорль, а не вы.
     - Вот в том-то и дело. Что ты знаешь о Дирке ван-Гоорле?
     - Почтенный, работящий бюргер, сын зажиточных  родителей,  медников  из
Алькмаара. Он честен, только не  особенно  умен,  он  из  таких  людей,  что
богатеют, становятся бургомистрами, основывают приюты для  бедных,  а  после
смерти им ставят памятники.
     - Ты отупела от холодной ванны. Когда я спрашиваю тебя  о  человеке,  я
хочу знать, что тебе известно против него.
     - Понимаю, ваше сиятельство, только про этого  ничего  не  скажешь.  Ни
любовных дел за ним нет, не  играет  он,  не  пьет,  разве  стаканчик  после
обеда. Весь день он работает у себя в конторе, ложится рано, встает рано,  а
в воскресенье ходит к ювфроу ван-Хаут. Вот и все.
     - В какой церкви он бывает?
     - Раз в неделю в соборе, но не причащается и не ходит к исповеди.
     - Это плохо, очень плохо. Ведь  ты  не  хочешь  сказать  этим,  что  он
еретик?
     - Очень вероятно, здесь их развелось много.
     - Ужасно! Знаешь ли, мне бы не хотелось, чтобы эта прекрасная  девушка,
хорошая католичка, как мы с тобой,  сблизилась  с  еретиком,  который  может
подвергнуть ее разным опасностям.  Кто  может  дотронуться  до  смолы  и  не
запачкаться?
     - Вы   тратите   попусту   время,   ваше   сиятельство,   -    отвечала
посетительница с усмешкой. - Что вам от меня надо?
     - В интересах этой молодой девицы мне надо доказать, что  этот  человек
еретик, и мне пришло на мысль, что ты, как особа привычная  к  таким  делам,
можешь найти подходящие улики.
     - Да, ваше сиятельство. А не приходило  вам  в  голову,  на  что  будет
похоже мое лицо, если я  всуну  ради  вашей  забавы  свою  голову  в  осиное
гнездо? Знаете ли, что ждет меня, если я стану подглядывать  за  лейденскими
еретиками? Они убьют меня. Их много, и все  люди  решительные;  пока  их  не
трогаешь, они тебя тоже не тронут; но только коснись  их,  так  прощай.  Мне
хорошо известны законы о Церкви и императоре, но император  не  может  сжечь
целый народ, и как я ни ненавижу их,  все  же  я  должна  сказать...  -  она
вскочила и продолжала страстным, убежденным голосом, - что в конце концов  и
законам, и монахам  придется  уступить.  Да,  эти  голландцы  перебьют  всех
священников и перережут вас, испанцев; тех же, которые  останутся  в  живых,
вытолкают в шею. Они станут плевать при воспоминании о вас и  будут  служить
Богу по-своему; они сделаются гордым, свободным народом, а вы,  как  собаки,
станете глодать кости, оставшиеся от вашего прежнего величия; вас загонят  в
вашу конуру, и вы околеете в ней!.. Вот что я скажу  вам,  -  закончила  Мег
изменившимся голосом, опускаясь на стул.  -  Я  слышала,  как  этот  дьявол,
Марта-Кобыла, говорила так на катке, и мне кажется, ее слова  сбудутся:  вот
почему я так запомнила их.
     - Кажется, действительно госпожа Кобыла более интересная особа,  чем  я
думал, и если она говорит такие речи, то следовало бы  утопить  ее.  А  пока
оставим пророчества: пусть наши  потомки  выпутываются,  как  хотят,  мы  же
приступим  к  делу.  Сколько  тебе  надо  за  показания,  которых  было   бы
достаточно, чтобы уличить ван-Гоорля?
     - Пятьсот флоринов, ни одного стивера меньше, ваше  сиятельство;  и  не
тратьте время попусту, торгуясь со мною: вам нужны  веские  улики  -  улики,
которые  могли  бы  удовлетворить  Совет  или  того,  кому  будет   поручено
рассмотрение  дела,  а  это  значит,  что  надо  доставить   двух   надежных
свидетелей. Говорю вам, дело  нелегкое  подобраться  к  этим  еретикам;  для
честного человека, который возьмется за это  дело,  в  нем  много  опасного:
еретики  -  народ  отчаянный,  и  если  они  заметят,  что   за   ними   кто
подсматривает, когда они справляют  свою  дьявольскую  службу  на  одной  из
своих сходок, так не задумаются убить того человека.
     - Все это я знаю, тетушка. Чего ты  разглагольствуешь!  Ведь  для  тебя
это дело привычное. Вот тебе сказ: получишь деньги, когда добудешь улики.  А
теперь, если мы с тобой будем оставаться здесь долго,  пойдут  толки...  Кто
тут спрячется от сплетников? Так прощай же, тетушка, спокойной ночи!
     Он повернулся, собираясь выйти из комнаты.
     - Нет, ваше сиятельство, как же так, без задатка,  -  закаркала  она  с
негодованием. - Я не могу работать только под ваше слово.
     - Сколько? - спросил он.
     - Сто флоринов чистоганом.
     Несколько минут они ожесточенно торговались, близко нагнувшись  друг  к
другу в полосе лунных лучей, и лица их имели такое противное выражение,  так
ясно был написан на них их злодейский замысел, что при этом слабом свете  их
можно было принять за выходцев преисподней, торгующихся  из-за  человеческой
души. Наконец они сошлись на пятидесяти  флоринах,  и,  получив  задаток  на
руки, Черная Мег удалилась.
     - Всего шестьдесят семь, - ворчала Мег, выходя на улицу. - Нечего  было
требовать больше, ведь у него нет  денег,  он  беден,  как  Лазарь,  а  жить
желает богачом, к тому же, как говорили в Гааге, еще  играет.  Да  и  в  его
прошлом не все чисто, я  кое-что  слыхала  про  это.  Надо  разнюхать,  быть
может, удастся узнать кое-что из пачки  бумаг,  которую  я  стянула  из  его
письменного стола, пока дожидалась (она ощупала, действительно ли  бумаги  у
нее за пазухой), хотя очень может оказаться,  что  это  только  неоплаченные
счета. Ну, мой любезный капитан, прежде чем ты  развяжешься  с  Черной  Мег,
она покажет тебе, как платят горячей ванной за холодную.


ГЛАВА V

                                 Сон Дирка

     На следующий день после свидания Монтальво с Черной  Мег  Дирк  получил
послание, принесенное денщиком, с напоминанием об обещании обедать с  графом
в этот вечер.  Дирк  не  помнил,  чтобы  он  давал  подобное  обещание,  но,
вспомнив со стыдом, что многое из случившегося за  ужином  весьма  неясно  у
него в памяти, он решил, что и обещание относится к числу этих вещей.
     И,  таким  образом,  Дирку  против  воли  пришлось  отвечать,   что   в
условленный час он будет у графа.
     Это было уже третье, что раздосадовало Дирка в  этот  день.  Во-первых,
он встретил Питера  ван-де-Верфа,  который  сообщил  ему,  что  весь  Лейден
толкует  о  Лизбете  и  капитане  Монтальво,  который,  говорят,  ей   очень
нравится. Потом - когда Дирк отправился к Лизбете ван-Хаут  и  ему  сказали,
что она поехала кататься в санях с теткой,  чему  он  не  поверил,  так  как
наступила оттепель и испортила дорогу. Однако он мог  бы  еще  усомниться  в
своем предположении, если бы, переходя через  дорогу,  не  увидел  красивого
лица тетушки Клары, выглядывавшего из-за гардин гостиной верхнего этажа.  Он
так и сказал Грете, отворившей ему дверь, чего она обыкновенно не делала.
     - Очень жаль, если мейнгерру чудятся вещи, которых нет,  -  невозмутимо
заявила служанка. - Я уже сказала мейнгерру, что барышня  и  тетушка  уехали
кататься.
     - Знаю, Грета, только что им за охота кататься в такую слякоть?
     - Не знаю, мейнгерр.  Они  делают,  что  им  вздумается.  Не  мое  дело
спрашивать, почему им так угодно.
     Дирк посмотрел на Грету и  убедился,  что  она  лжет.  Опустив  руку  в
карман, он, к своей досаде, заметил, что забыл  кошелек,  тогда  ему  пришла
было мысль поцеловать девушку и таким образом вытянуть  у  нее  правду,  но,
подумав, что она может рассказать это Лизбете и испортить так все  дело,  он
покорился своей участи и, ограничившись тем, что сказал: "В самом  деле!"  -
ушел.
     - Глупый! - рассуждала про себя Грета, смотря ему  вслед.  -  Он  знал,
что я лгу, почему же он прямо не вошел, отстранив меня? Ах,  мейнгерр  Дирк,
смотрите, как бы этот испанец не выхватил у вас дичь из-под  носа.  Конечно,
он гораздо интереснее вас. Надоели мне эти  лапчатые  лейденцы,  которые  не
решаются даже осла позвать, боясь  как  бы  он  не  закричал.  Между  такими
святыми приятно ради разнообразия увидеть человека позлее.
     После этого Грета,  в  жилах  которой,  как  уроженки  Брюсселя,  текла
французская кровь, пошла наверх доложить своей госпоже о происшедшем.
     - Я не просила тебя говорить  неправду,  будто  я  уехала  кататься.  Я
приказала только ответить, что  меня  нет  дома,  и  прошу  передать  то  же
капитану  Монтальво,  если  он  придет,  -  сказала  Лизбета   с   некоторым
раздражением, отпуская Грету.
     В действительности ей было грустно, досадно и совестно перед  собой  за
это. Все так не ладится, а несноснее Дирка нет человека на свете.  Благодаря
его недогадливости и неповоротливости теперь ее имя  произносится  вместе  с
именем Монтальво за всеми столами Лейдена. И вдруг еще ко всему  она  узнает
из записки, присланной Монтальво с извинением, что он не  сделал  ей  визита
после вчерашнего ужина, будто Дирк обедает с ним  сегодня.  Отлично,  пускай
себе!  Она  сумеет  отплатить  ему  и  готова  действовать   сообразно   его
поступкам.
     Так думала Лизбета, в досаде топая ножкой, на душе же у нее  все  время
было тяжело. Она очень хорошо сознавала, что любит Дирка, и, как ни  странна
была  его  сдержанность,  видела,  что  он  любит  ее.  А  между   тем   она
чувствовала, как будто их разделяет широкая река. Сначала  это  был  ручеек,
но теперь он превратился в поток. А что  хуже  всего,  что  испанец  был  на
одном берегу с ней.
     Несколько победив свою досаду и застенчивость, Дирк  заметил,  что  ему
очень приятно обедать у Монтальво. Кроме него  было  еще  трое  гостей:  два
испанских офицера и один голландец, сверстник Дирка по  годам  и  положению,
по фамилии Брант. Он был сын почтенного и богатого золотых  дел  мастера  из
Гааги, отправившего сына в Лейден, чтобы изучить некоторые секреты у  одного
из ювелиров, знаменитого изяществом своих произведений.  Обед  и