ой  она
была в тот день, и видел, как этот бег, который  ему  не  удалось  выиграть,
был предзнаменованием его погибели. Вот теперь голландец снова  победил  его
на этом самом месте, и этому голландцу - сыну  Лизбеты  от  другого  отца  -
помог его родной сын, лежавший теперь пораженным насмерть рядом с  тем,  кто
дал ему жизнь... Его отведут теперь к Лизбете, он  знал  это,  и  она  будет
судить его - его будет судить женщина,  которой  он  принес  столько  зла  и
которой даже тогда, когда она  казалась  вполне  в  его  власти,  он  боялся
больше всего на свете... После того как  он  в  последний  раз  встретит  ее
взгляд, наступит конец. Какой это  будет  конец  для  одного  из  участников
осады Гаарлема,  для  человека,  погубившего  Дирка  ван-Гоорля,  для  отца,
всадившего кинжал в спину сына за то,  что  этот  сын  вернулся  на  сторону
родных и избавил их от ужасной смерти?.. И почему  снова  теперь  перед  его
глазами встало видение, то самое видение, которое явилось ему в  ту  минуту,
когда после многих лет он встретился с Лизбетой в  Гевангенгузе,  -  видение
жалкого  маленького  человека,  падающего  в  бесконечное  пространство,   в
пропасть,  из  глубины  которой  навстречу  ему  поднимаются  две  огромные,
ужасные руки, чтобы схватить его?..
     Так же как и  его  сын,  Рамиро  был  суеверен,  кроме  того,  его  ум,
значительная начитанность в молодые годы  и  наблюдения  над  людьми  -  все
привело его к убеждению, что смерть - стена, в которой много дверей, что  по
эту сторону стены мы можем двигаться, прозябать или спать, но каждый из  нас
должен пройти через назначенный ему выход прямо  в  уготованное  ему  место.
Если так, то куда он попадет и кто встретит его за вратами смерти?..
     Так плыл Рамиро в этот ясный летний вечер  по  пенящимся  волнам,  и  в
душе его вставали все муки ада, какие только может придумать воображение.
     В несколько часов, проведенных в лодке до прибытия  в  Лейден,  Рамиро,
по мнению Эльзы, постарел на двадцать лет.
     Маленькая лодка была сильно нагружена, и ветер дул противный,  так  что
только  к  вечеру  они  добрались  до  шлюза,  где  их  окликнули   часовые,
спрашивая, кто едет и куда.
     Фой встал и сказал:
     - Едут Фой ван-Гоорль, Красный Мартин, Эльза Брант, а также  раненый  и
пленный, бежавший из Гаарлема,  а  едем  мы  в  дом  Лизбеты  ван-Гоорль  на
Брее-страат.
     Их пропустили; на набережной, у  конца  шлюза,  они  встретили  многих,
которые благодарили Бога за их освобождение и расспрашивали их, какие  вести
они привезли.
     - Пойдемте к дому, на Брее-страат, - сказал Фой, -  и  я  расскажу  вам
все с балкона.
     Переезжая  из  канала  в  канал,  они  доехали  до  пристани   у   дома
ван-Гоорлей и через маленькую дверку, выходившую на канал, вошли в дом.
     Лизбета ван-Гоорль, оправившаяся от болезни, но постаревшая  и  никогда
уже не улыбавшаяся после всего перенесенного ею, сидела в кресле  в  большой
гостиной своего дома на Брее-страат - той самой комнате,  где  еще  девушкой
она прокляла Монтальво и откуда менее года тому назад прогнала с глаз  долой
его  сына,  предателя  Адриана.  Возле   нее   стоял   стол   с   серебряным
колокольчиком и два медных подсвечника с  еще  не  зажженными  свечами.  Она
позвонила, и вошла та самая служанка, которая вместе с Эльзой  ухаживала  за
нею во время ее болезни.
     - Что это за шум на улице? - спросила Лизбета. - Я слышу  гул  голосов.
Вероятно, новые вести из Гаарлема?
     - К несчастью, да, - отвечала служанка.  -  Один  беглец  говорит,  что
испанцам надоело резать людей, и вот  они  связывают  несчастных  пленных  и
бросают их в море.
     Лизбета тяжело вздохнула.
     - Фой там, - проговорила она, - и Эльза Брант, и Мартин,  и  еще  много
друзей. Господи, когда же всему этому будет конец?
     Она опустила голову на грудь, но скоро, снова выпрямившись, приказала:
     - Зажги свечи: здесь так темно, а в  темноте  я  вижу  тени  всех  моих
умерших.
     Зажженные свечи замигали в большой комнате, как две звезды.
     - Кто это идет по лестнице? -  спросила  Лизбета.  -  Как  будто  несут
что-то тяжелое. Отвори  входную  дверь  и  впусти  того,  кого  Богу  угодно
послать нам.
     Служанка  распахнула  входную  дверь,  и  в  нее  вошли  люди,   несшие
раненого, за ними Фой и Эльза  и,  наконец,  Мартин,  который  толкал  перед
собой еще какого-то человека. Лизбета встала  со  своего  кресла  взглянуть,
что это такое.
     - Вижу я сон или действительно ангел Господень вывел тебя,  моего  Фоя,
из ада в Гаарлеме? - проговорила она.
     - Да, это мы, матушка, - отвечал Фой.
     - Кого же вы привезли с собой? - спросила она,  указывая  на  покрытого
плащом раненого.
     - Адриана, матушка... Он умирает.
     - Так прикажи его унести отсюда, Фой: я не хочу видеть его  ни  живого,
ни умирающего, ни мертвого... - Тут ее взгляд упал на  Мартина  и  человека,
которого тот держал. - Мартин, - начала она, - это кто?..
     Мартин услыхал и  вместо  ответа  повернул  своего  пленника  так,  что
слабый свет из балконной двери упал прямо тому на лицо.
     - Что это? - воскликнула Лизбета. - Жуан де Монтальво и его сын  Адриан
здесь... в этой комнате... - Она  прервала  начатую  фразу  и  обратилась  к
Фою: - Расскажи мне все по порядку!
     В общих словах Фой сообщил ей все,  что  было  необходимо,  и  закончил
свой рассказ словами:
     - Матушка, сжалься над Адрианом! С самого начала у него не  было  злого
умысла; он спас всех нас и сам теперь умирает: его заколол этот человек.
     - Приподнимите его, - приказала Лизбета.
     Ее приказание исполнили, и  Адриан,  не  произнесший  ни  слова  с  той
минуты, как нож пронзил его, проговорил едва слышным голосом:
     - Матушка, возьми свои слова обратно и прости меня... перед смертью...
     Заледеневшее от горя сердце Лизбеты оттаяло; она наклонилась к  сыну  и
сказала так, чтобы все могли слышать:
     - Приветствую тебя в родном доме, Адриан. Ты прежде заблуждался, но  ты
загладил свою вину, и я горжусь, что могу назвать тебя своим сыном. Хотя  ты
и отрекся от веры, в которой  родился,  я  призываю  на  тебя  благословение
Господне. Да наградит тебя Бог, мой дорогой Адриан.
     Она поцеловала холодеющие губы Адриана, Фой и  Эльза  также  поцеловали
его на прощанье, прежде чем его, счастливо улыбающегося, отнесли в  комнату,
его собственную комнату, где через несколько  часов  смерть  положила  конец
его страданиям.
     Когда Адриана унесли, на несколько  минут  водворилась  полная  тишина.
Затем, не ожидая ничьего приказания,  по  собственному  соображению,  Мартин
начал подвигаться по  длинной  комнате,  вполовину  неся,  вполовину  волоча
своего пленника Рамиро. Гигант-фрис казался какой-то  огромной  двигательной
машиной, которую ничто не могло остановить.  Пленник  упирался  каблуками  и
откидывался назад, но Мартин как бы даже не замечал  его  сопротивления.  Он
продолжал идти, пока не остановился против дубового кресла перед сидевшей  в
нем седой женщиной с холодным лицом,  освещенным  светом  двух  свечей.  Она
взглянула и содрогнулась, потом спросила:
     - Мартин, зачем ты привел сюда этого человека?
     - На суд ваш, Лизбета ван-Гоорль, - отвечал он.
     - Кто поставил меня судьей над ним?
     - Мой хозяин, Дирк ван-Гоорль, ваш  сын  Адриан  и  Гендрик  Брант.  Их
кровь делает вас судьей над ним.
     - Я не стану судить его, пусть его судит народ.
     В эту минуту со двора донесся гул голосов.
     - Хорошо, пусть его судит народ, -  согласился  Мартин,  направляясь  к
балкону,  как  вдруг  отчаянным  усилием  Рамиро  вырвался  из  его  рук  и,
бросившись к ногам Лизбеты, припал к ним.
     - Что вам надо? - спросила она, отодвигая кресло так, чтобы  Рамиро  не
касался ее.
     - Пощади! - задыхаясь, молил он.
     - Пощадить? Смотрите, дочь и сын, этот человек просит  пощады,  которой
сам никому не давал. Молите о пощаде Бога и народ, Жуан де Монтальво!
     - Пощади, пощади! - твердил он.
     - Девять месяцев тому назад я так же молила именем Христа  пощадить  ни
в чем не повинного человека, и что вы отвечали мне, Жуан де Монтальво?
     - Вы были моей женой, - старался он умилостивить ее, - неужели  это  не
имеет для вас значения как для женщины?
     - Вы были моим мужем, имело ли это значение для вас  как  для  мужчины?
Вот мое последнее слово. Отведи  его,  Мартин,  к  тем,  кто  имеет  дело  с
убийцами.
     Монтальво взглянул на Лизбету таким взглядом, который она два  или  три
раза видела прежде: один раз - когда он проиграл на бегах, в  другой  раз  -
когда Лизбета молила его за жизнь  мужа.  Перед  ней  было  не  человеческое
лицо: оно носило выражение, какое могло быть только  у  зверя  или  дьявола.
Глаза его остановились, седые усы поднялись кверху, скулы выступили углом.
     - Ночь за ночью мы проводили в одной комнате, и я мог бы убить вас,  но
я пощадил вас, - поспешно говорил Монтальво.
     - Меня пощадил Господь, Жуан де Монтальво, ради того, чтобы  мы  дожили
до этого часа, пусть Он пощадит вас и теперь, если на то будет Его  воля.  Я
не судья вам. Он судит и народ.
     Лизбета при этих словах встала.
     - Стойте! - закричал он, скрежеща зубами.
     - Нет, я иду принять последний вздох  того,  кого  вы  убили:  моего  и
вашего сына.
     Он встал на колени, и его глаза в последний раз встретились  с  глазами
Лизбеты.
     - Помните вы, - сказала Лизбета спокойным голосом, - те слова,  которые
я сказала вам много лет тому назад, в тот день, когда вы купили  меня  ценой
жизни Дирка? Я думаю, что эти слова исходили не от меня...
     Она прошла мимо него в широко открытую дверь.
     Красный Мартин стоял на балконе,  крепко  держа  Рамиро.  Внизу  кишела
густая толпа, наступила полная темнота, и только кое-где пылали  факелы  или
теплился фонарь, освещая бледные лица, так как лунный  свет,  ярко  падавший
на  Мартина,  едва  достигал  улиц.  Все  увидали,   как   высокий,   худой,
длинноволосый фрис вышел со своей ношей на балкон, и  раздался  такой  крик,
что сотряслись даже крыши  Лейдена.  Мартин  протянул  руку,  и  водворилось
глубокое молчание.
     - Граждане Лейдена, - заговорил фрис громким  басом,  раскатившимся  по
всей улице, - я имею сказать вам несколько слов. Знаете вы этого человека?
     Снизу раздалось громкое: "Да!"
     - Он  испанец,  -  продолжал  Мартин,  -  благородный  граф   Жуан   де
Монтальво, много лет тому  назад  принудивший  одну  из  гражданок  Лейдена,
Лизбету ван-Хаут, ради приобретения ее состояния выйти за него замуж,  когда
он уже был женат, купив ее ценой жизни ее жениха, Дирка ван-Гоорля.
     - Мы знаем это! - раздалось в ответ.
     - Впоследствии  он  за  это  пошел  на  галеры.  Когда   он   вернулся,
кровожадный Альба сделал его  смотрителем  здешней  тюрьмы,  где  он  уморил
вашего согражданина и бывшего бургомистра Дирка ван-Гоорля. Потом  он  силой
увез Эльзу Брант, дочь Гендрика Бранта, убитого инквизиторами в Гааге. Я  со
своим хозяином, Фоем  ван-Гоорлем,  освободил  ее.  Затем  он  свирепствовал
вместе с испанцами,  состоя  капитаном  в  их  армии,  при  осаде  Гаарлема,
который пал три дня тому назад и жителей которого  они  умерщвляют  сегодня,
связывая их по двое и бросая в озеро.
     - Убить его! Бросай его вниз! - раздалось из толпы. -  Выдай  его  нам,
Красный Мартин!
     Снова фрис поднял руку, и снова наступила тишина -  внезапная,  ужасная
тишина.
     - У этого человека был сын, моя хозяйка, Лизбета ван-Гоорль,  к  своему
горю и позору, была его матерью. Этот сын, раскаявшись, спас нас  от  гибели
в Гаарлеме, и благодаря ему  мы  трое:  Фой  ван-Гоорль,  Эльза  Брант  и  я
остались в живых. Этот человек и его  испанцы  нагнали  нас  на  Гаарлемском
озере, где мы победили их с помощью Марты-Кобылы, той самой  Марты,  которую
испанцы некогда заставили нести ее мужа  на  спине  к  костру.  Мы  победили
испанцев, но она умерла: ее закололи в воде, как на охоте закалывают  выдру.
Сына своего, герра Адриана, этот человек убил ударом ножа сзади,  и  он  уже
умер или умирает здесь в доме.  Мой  хозяин  и  я  привели  этого  человека,
теперь называющегося Рамиро, на суд женщины, мужа и сына  которой  он  убил.
Но она не пожелала судить его. Она сказала: "Выведите его  к  народу,  пусть
народ судит его". Так судите же его теперь!..
     И  сильным  размахом,  напрягши  всю  свою  гигантскую   силу,   Мартин
перебросил сопротивлявшегося Рамиро через перила балкона, держа его на  весу
над головами толпы.
     Поднялись крики, раздался рев ярости  и  ненависти;  все  потянулись  к
Рамиро, как собаки тянутся к волку, сидящему на стене.
     - Отдай его нам! Отдай нам! - раздавалось со всех сторон.
     Мартин громко захохотал.
     - Так возьмите же его, возьмите и судите, как знаете!
     Одним размахом он бросил завертевшееся в его руках тело в  самый  центр
толпы на улице.
     Толпа сомкнулась, как вода  смыкается  над  лодкой,  идущей  ко  дну  в
водовороте. С минуту раздавались крики, свистки, возгласы, затем  все  стали
расходиться, обмениваясь  короткими,  отрывистыми  фразами.  А  на  каменной
мостовой  лежало  что-то  ужасное,  бесформенное,  что-то,  некогда   бывшее
человеком.
     Так граждане Лейдена судили и казнили благородного испанца графа  Жуана
де Монтальво.


ГЛАВА XXX

                                 Две сцены

                                Сцена первая

     Прошло несколько месяцев, и при Алькмааре,  небольшом,  державшем  себя
геройски городке на севере страны,  счастье  испанцев  отвернулось  от  них.
Полные стыда и ярости войска Филиппа и Вальдеса направились к Лейдену,  и  с
ноября 1573 г. до конца марта 1574 г. город находился в осаде. Затем  войска
были отозваны для борьбы с Людвигом Нассауским, и осада была  снята  до  тех
пор, пока храбрый Людвиг и брат его Генрих с  четырьмя  тысячами  солдат  не
были разбиты Альбой  в  роковой  битве  при  Мук-Хите.  Теперь  победоносные
испанцы снова угрожали Лейдену.
     В начале мая по большой, совершенно пустой комнате ратуши этого  города
ходил взад и вперед, бормоча что-то про себя, человек средних  лет.  Он  был
невысок и худощав, с карими глазами, русой бородой и седеющими волосами  над
высоким лбом, изборожденным морщинами  от  напряженного  мышления.  Это  был
Вильгельм  Оранский  по  прозвищу   Молчаливый,   один   из   величайших   и
благороднейших людей, когда-либо живших на свете, человек, призванный  Богом
для освобождения Голландии и навеки сокрушивший иго религиозного  фанатизма,
тяготевшего над тевтонской расой.
     В это майское утро он был глубоко озабочен. В прошлом месяце  двое  его
братьев пали от меча испанцев, и теперь эти испанцы, с которыми  он  боролся
в продолжение многих тяжелых лет, шли на Лейден.
     - Деньги! - бормотал Вильгельм про себя. - Дайте мне  денег,  и  я  еще
спасу город. На деньги  можно  выстроить  корабли,  можно  выставить  больше
людей, купить пороху. Деньги, деньги, деньги... а у меня нет ни дуката!  Все
ушло до последнего гроша, даже драгоценности матери и посуда с моего  стола.
Ничего не осталось, и кредита нет.
     В эту минуту в комнату вошел один из секретарей.
     - Вы везде побывали, граф? - спросил принц.
     - Везде, ваше высочество.
     - И результат?
     - Бургомистр ван-де-Верф обещает сделать все от него  зависящее,  и  на
него можно положиться. Но денег мало; они все ушли из  страны,  и  вновь  их
негде достать.
     - Знаю, - со вздохом  проговорил  Оранский,  -  не  испечешь  хлеба  из
крошек, валяющихся под  столом.  Расклеена  прокламация,  приглашающая  всех
добрых граждан жертвовать и давать взаймы все, что они  могут,  в  этот  час
нужды?
     - Расклеена, ваше высочество.
     - Благодарю вас, граф.  Можете  идти,  больше  нечего  делать.  Сегодня
ночью поедем верхом в Дельфт.
     - Ваше высочество,  -  заговорил  секретарь,  -  пришли  два  человека,
желающие видеть вас.
     - Известные кому-нибудь люди?
     - Да,  ваше  высочество,  всем  известные.  Один  -   Фой   ван-Гоорль,
выдержавший осаду Гаарлема  и  бежавший  потом  оттуда;  он  сын  почтенного
бюргера,  Дирка  ван-Гоорля,  которого  уморили  в  тюрьме,   а   другой   -
великан-фрис, прозванный Красным  Мартином,  слуга  ван-Гоорля,  о  подвигах
которого ваше высочество уже, вероятно, слыхали.  Они  вдвоем  защищались  в
литейной башне против сорока или пятидесяти испанцев и  побили  их  изрядное
число.
     Принц кивнул головой.
     - Знаю. Красный Мартин - Голиаф и молодец. Что им нужно?
     - Точно не знаю, - сказал секретарь с улыбкой,  -  но  они  привезли  с
собой рыбную тележку: фрис вез ее, впрягшись в дышло,  как  лошадь,  а  герр
ван-Гоорль подталкивал сзади. Они говорят, что в тележке боевые  запасы  для
службы отечеству.
     - Почему они не отвезли их бургомистру или еще кому-нибудь из властей?
     - Не знаю,  ваше  высочество,  они  объявили,  что  передадут  то,  что
привезли, только вашему высочеству.
     - Уверены вы в этих людях, граф? Вы знаете, - прибавил он, улыбаясь,  -
мне приходится быть осторожным.
     - Вполне уверен, их многие знают здесь.
     - В таком  случае,  пришлите  их,  может  быть,  они  имеют  что-нибудь
сообщить.
     - Ваше высочество, они желают ввезти и тележку.
     - Пусть ввезут, если она пройдет в дверь, - отвечал принц  со  вздохом,
так как его мысли были далеко от почтенных граждан с их тележкой.
     Большая двойная дверь  растворилась,  и  появился  Красный  Мартин,  не
такой, каким он был после осады Гаарлема,  а  каким  был  всегда:  аккуратно
одетый и с бородой еще длиннее и рыжее, чем прежде.  В  эту  минуту  он  был
занят странным делом: через его грудь проходила широкая лошадиная  подпруга,
прикрепленная к оглоблям, и с помощью нее он вез  тележку,  покрытую  старым
парусом. Груз, должно быть,  был  тяжел,  так  как,  несмотря  на  всю  силу
Мартина и помощь Фоя, тоже не  слабого,  толкавшего  тележку  сзади,  они  с
трудом перекатили ее колеса через маленький порог при входе в комнату.
     Фой затворил двери; затем тележку вывезли на  середину  комнаты;  здесь
Фой остановился и поклонился. Картина была до того странная и  необъяснимая,
что принц, забыв на минуту свои заботы, рассмеялся.
     - Вам  смешно,  ваше  высочество?  -  спросил  Фой  несколько   горячо,
вспыхнув до корней своих белокурых волос, -  но  когда  вы  выслушаете  нашу
историю, я уверен, вы перестанете смеяться.
     - Мейнгерр Фой ван-Гоорль, - сказал принц серьезно и вежливо, -  будьте
уверены, что я смеялся не над такими храбрыми людьми, как вы  и  ваш  слуга,
Мартин-фрис, над теми людьми, которые  могли  выдержать  натиск  испанцев  в
литейной башне, которые вырвались из Гаарлема и сумели захватить  одного  из
дьяволов армии дона Фредерика. Мне показался смешон ваш экипаж, а не  вы.  -
Он слегка поклонился сначала одному, потом другому.
     - Может быть, его высочество думает, что  человек,  исполняющий  работу
осла, и сам должен быть ослом! - проговорил Мартин, и принц снова  засмеялся
шутке.
     - Ваше высочество, я на минуту попрошу вашего внимания и не по  пустому
делу, - заговорил Фой. - Ваше  высочество,  может  быть,  слыхали  о  некоем
Гендрике Бранте, умершем в тюрьме инквизиции?
     - Вы говорите о золотых дел мастере  и  банкире,  которого  считали  за
богатейшего человека во всех Нидерландах?
     - Да, ваше высочество, о том, чье богатство исчезло.
     - Да,  помню,  исчезло...  Говорили,  впрочем,  что  кто-то  из   наших
соотечественников бежал  с  этим  богатством...  -  Он  снова  вопросительно
взглянул на парус, покрывавший тележку.
     - Вам передали это  совершенно  верно,  ваше  высочество,  -  продолжал
Фой, - Красный Мартин, я и лоцман,  убитый  впоследствии,  увезли  богатство
Гендрика Бранта с  помощью  женщины,  жившей  на  островах,  тетушки  Марты,
прозванно