х  никакого  вкуса  и  растущих  только  в
африканских пустынях.
     Адриан понял и  стал  шарить  в  кармане.  Мег  протянула  руку,  чтобы
получить награду. То была  длинная  костлявая  рука  с  длинными  костлявыми
пальцами, и на ней  недоставало  одного  пальца.  Мег  увидала,  что  Адриан
смотрит на руку и поспешила объяснить:
     - Со мной случилось несчастье, - сказала она, - мясник резал  свинью  и
отхватил мне палец.
     - У вас было кольцо на этом пальце? - спросил Адриан.
     - Было, - мрачно и сердито отвечала она.
     - Как странно! - вырвалось у Адриана.
     - Почему?
     - Потому что я видел палец, длинный женский палец с золотым кольцом  на
нем, как будто отрубленный от вашей руки. Вероятно, мясник  спрятал  его  на
память.
     - Может быть, герр Адриан; а где он теперь?
     - Теперь он сберегается, или по крайней  мере  сберегался  в  банке  со
спиртом, привязанный ниткой к пробке.
     Злое лицо Мег передернулось.
     - Достаньте мне его, - хрипло сказала она. - Я много  делала  для  вас,
герр Адриан, сделайте это для меня.
     - На что он вам?
     - Чтобы по-христиански похоронить его, - мрачно проговорила она.  -  Не
годится и не на счастье, если человеческий палец сохраняется  в  банке,  как
какой-нибудь жук или ящерица. Достаньте его - я не спрашиваю, у кого  он,  -
иначе я не стану больше помогать вам в ваших любовных делах.
     - Хотите получить вместе с тем и рукоятку кинжала? - колко спросил он.
     Она искоса взглянула на  него  своими  черными  глазами.  Этот  молодой
человек знал слишком много.
     - Мне нужен палец с кольцом, который мясник отрубил, свежуя свинью.
     - Может  быть,  тетушка,  вам  и  свинку  хотелось  бы   получить?   Не
ошибаетесь ли вы? Вы, может быть, сами хотели перерезать  ей  горло,  а  она
откусила вам палец.
     - Если мне понадобится свинья, я стану искать ее в  хлеву...  Принесите
мне банку или...
     Она не успела окончить, так как дверь  отворилась  и  в  комнату  вошел
маг.
     - Вы  ссоритесь?  -  укоризненно  спросил   он.   -   Из-за   чего?   Я
догадываюсь. - Он  провел  рукой  по  лбу.  -  Тут  замешан  палец  -  перст
судьбы?.. Нет, не то? А!.. - Он схватил руку Мег и, как бы  осененный  новым
вдохновением,  добавил:  -  Теперь  понимаю.  Принесите  его,  друг  Адриан;
мертвый палец приносит несчастье всякому, кроме его владельца. Сделайте  это
для меня.
     - Хорошо, - отвечал Адриан.
     - Моя сила увеличивается, - продолжал маг как бы про  себя.  -  Я  вижу
эту честную руку и большой меч, но пока еще не  стоит  говорить:  этого  еще
слишком мало. Оставьте нас, тетушка. Даю вам слово, ваш палец вернется.  Да,
вместе с  золотым  кольцом.  А  теперь,  мой  молодой  друг,  поговорим.  Вы
получили напиток? Говорю вам,  что  он  окажется  действенным,  он  заставит
ожить мраморную Галатею. Пигмалиону, вероятно, был известен этот секрет.  Но
расскажите мне что-нибудь о вашей жизни, о  том,  что  вы  изо  дня  в  день
думаете и делаете: когда я  даю  свою  дружбу,  я  люблю  жить  жизнью  моих
друзей.
     Поощряемый им  Адриан  рассказал  ему  очень  многое,  сообщил  столько
подробностей, что сеньор Рамиро кивая ему из-под надвинутого колпака,  думал
про себя: "Успеет ли шпион, спрятанный в потайном  шкафу,  несмотря  на  всю
свою опытность, записать все, что он слышал?" Он старался не давать  Адриану
уклониться в сторону и, время от времени вставляя  свое  замечание,  искусно
перевел разговор в нужное русло.
     - Вам нечего скрытничать со мной,  -  сказал  он,  -  я  знаю,  как  вы
выросли, как не по своей вине покинули лоно  истинной  Церкви  и  принимаете
участие в тайных сборищах еретиков. Вы сомневаетесь, что это  мне  известно?
Дайте припомнить. Не далее как на прошлой  неделе  вы  сидели  в  комнате  с
выбеленными стенами, выходящей на рыночную  площадь.  Я  вижу  всех,  бывших
там:  некрасивый,  низенький  человек  проповедует   резким   голосом;   его
проповедь - сплошное кощунство. Корзины... корзины... Какое отношение  могут
иметь к нему корзины?
     - Он, кажется, прежде делал их, - прервал Адриан, попавшись на удочку.
     - Может быть, так, а может быть, я вижу их оттого,  что  ему  предстоит
быть похороненным в корзине. Как-никак, его судьба странным образом  связана
с корзинами. Вместе с вами тут  и  другие:  человек  средних  лет  с  тупыми
чертами лица; не Дирк ли  это  ван-Гоорль,  ваш  отчим?  А  кроме  него  еще
молодой, довольно красивый молодой человек, вероятно,  родственник.  Я  вижу
его  имя,  но  не  могу  ясно  разобрать  его.  Ф...  Ф...  о...  и...   Foi
по-французски значит вера; странное имя для еретика.
     - Фой, - поправил Адриан.
     - В самом деле!.. Как это я не разобрал последнюю букву; но в  видениях
подобные вещи случаются. Кроме того, в комнате еще один человек  -  высокого
роста с рыжей бородой...
     - Нет, вы ошибаетесь, - горячо возразил Адриан, - Мартина не было  там,
он оставался караулить дом.
     - Вы уверены в этом? - с сомнением спросил  маг.  -  Я  смотрю,  и  мне
кажется, вижу его.
     Он пристально глядел на стену.
     - Вообще, он часто бывает на этих собраниях, только не был  на  прошлой
неделе.
     Нет надобности дальше следить  за  разговором  мага  с  Адрианом.  Маг,
вынув из-под плаща хрустальный шар,  продолжал  описывать  свои  видения,  а
молодой человек поправлял его, зная в точности все случившееся, пока  сеньор
Рамиро и его сообщник не нашли, что собрали достаточно улик,  неопровержимых
улик по понятиям того времени, чтобы три раза сжечь Дирка, Фоя и Мартина,  а
если  бы  оказалась  надобность,  то  и  самого  Адриана.  После  этого  маг
простился со своим новым другом.
     На следующий вечер Адриан явился с пальцем  в  банке,  на  которую  Мег
бросилась, как уж на лягушку, и снова начался интересный  разговор.  Адриана
очень  привлекала   мистическая   болтовня   мага   вперемежку   с   мудрыми
наставлениями в сердечных и других житейских делах и  льстивыми  отзывами  о
его собственных качествах и дарованиях.
     Несколько раз Адриан приходил таким образом  к  магу,  так  как  в  это
время случилось, что Эльза по нездоровью не выходила из комнаты и Адриан  не
имел случая дать ей  выпить  магического  напитка,  от  которого  ее  сердце
должно было воспылать любовью к нему.
     Наконец, когда даже Рамиро начинали  надоедать  продолжительные  визиты
молодого человека, счастье улыбнулось последнему.  Эльза  появилась  в  один
прекрасный день за столом, и Адриан  ловко  и  незаметно  для  других  успел
вылить содержимое пузырька в стакан воды, который Эльза, к  великой  радости
влюбленного, выпила до дна.
     Но случая  объясниться  не  представилось,  так  как  Эльза,  вероятно,
подавленная нахлынувшим на нее  чувством,  ушла  к  себе  в  комнату,  чтобы
бороться с собой наедине. Так как следовать за ней туда и сделать ей  сейчас
же предложение оказалось невозможным,  то  Адриан,  призвав  на  помощь  все
самообладание,  на  какое  был  способен,  уселся  в  гостиной,  ожидая   ее
возвращения, так как знал, что она никогда не  выходит  раньше  пяти  часов.
Однако случилось, что Эльза  иначе  распорядилась  своим  временем  на  этот
вечер: она обещала Лизбете сделать  с  ней  несколько  визитов  соседкам,  а
затем зайти за Фоем в контору и пройтись с ним за город.
     И вот, пока Адриан сидел в гостиной, погруженный в свои мечты,  Лизбета
вышла с Эльзой из дома через боковой подъезд.
     Они уже побывали в двух  или  трех  домах,  как  случайно  должны  были
пройти мимо старинной городской тюрьмы, называемой Гевангенгуз.  Эта  тюрьма
находилась у одних  из  городских  ворот;  она  была  выстроена  в  стене  и
выходила на городской ров, окружавший ее со  всех  сторон  водой.  Перед  ее
массивной дверью, охраняемой двумя часовыми, на  подъемном  мосту  и  улице,
ведущей к нему, собралась небольшая  кучка  людей  в  ожидании  кого-то  или
чего-то. Лизбета взглянула на трехэтажное  мрачное  здание  и  содрогнулась:
здесь допрашивали еретиков и  здесь  же  многих  из  них  казнили  страшными
способами того времени.
     - Пойдем скорее,  -  сказала  она  Эльзе,  пробираясь  через  толпу.  -
Наверное, тут происходит что-нибудь ужасное.
     - Не  бойтесь,  -  отвечала  пожилая,  добродушная  на   вид   женщина,
услышавшая  ее  слова.  -  Мы  только  ждем,  чтобы  послушать,  как   новый
смотритель тюрьмы выйдет и прочтет о своем назначении.
     В эту самую минуту дверь отворилась, и из нее вышел  человек.  Это  был
палач с мечом в одной руке и связкой ключей на подносе - в  другой.  За  ним
следовал смотритель в  нарядной  одежде,  сопровождаемый  взводом  солдат  и
служебным тюремным персоналом. Вынув из-под плаща свиток,  он  стал  быстро,
едва слышно читать его.
     Это было назначение его смотрителем, подписанное самим  Альбой.  В  нем
перечислялись все  его  полномочия,  весьма  значительные,  ответственность,
весьма небольшая, и все прочее, кроме той  суммы,  которую  он  заплатил  за
место, так как подобные должности продавались совершенно открыто  тому,  кто
предлагал больше. Можно догадаться, что подобное место в  одном  из  больших
нидерландских городов было весьма  доходным  для  тех,  кто  не  пренебрегал
такими способами разбогатеть. И действительно, доходы были так  велики,  что
жалованье, полагавшееся по  этой  должности,  никогда  не  выплачивалось,  и
смотрителю предоставлялось существовать на суммы из карманов еретиков.
     Окончив  чтение,  новый  смотритель  поднял  глаза  и  окинул  взглядом
слушателей, быть может, чтобы увидеть,  какое  впечатление  он  произвел  на
них. Эльза, в первый раз увидевшая тут его лицо, схватила Лизбету за руку.
     - Это Рамиро, - шепнула она, - шпион, следивший за отцом в Гааге.
     Но ее спутница не отозвалась. Лизбета вдруг как  бы  окаменела  и,  вся
побледнев,  бессмысленным  взглядом  смотрела  в  лицо  человека,  стоявшего
против нее. Она также узнала его. Несмотря на  печать,  наложенную  на  него
годами, страстями, страданиями и злыми  мыслями,  несмотря  на  то,  что  он
потерял один глаз, оброс бородой и страшно похудел, она  узнала  его:  перед
ней  стоял  ее  муж,  Жуан  де   Монтальво.   Как   бы   повинуясь   влиянию
магнетического тока, и его взгляд обратился на нее; ее лицо  выделилось  для
него из толпы. Он задрожал и побледнел,  отвернулся  и  быстро  пошел  в  ад
Гевангенгуза. Он показался оттуда, будто дьявол,  сошедший  в  людской  мир,
чтобы выискать себе жертв, и, как дьявол, снова  скрылся.  Так,  по  крайней
мере, показалось Лизбете.
     - Пойдем, пойдем,  -  проговорила  она,  увлекая  за  собой  девушку  и
стараясь выбраться из толпы.
     Эльза заговорила сдавленным голосом, часто переходившим в рыдание:
     - Да, это он. Он затравил моего отца; ему нужно было его состояние,  но
отец поклялся, что умрет прежде, чем отдаст ему свое богатство; и  он  умер,
умер в тюрьме инквизиции, а этот человек - его убийца.
     Лизбета  не  отвечала;  она  не  произнесла  ни  слова,  пока  они   не
остановились у маленькой, обшарпанной двери. Здесь она заговорила  в  первый
раз холодным, неестественным тоном:
     - Я зайду к фроу Янсен; ты слышала о ней: это жена того,  которого  они
сожгли. Она присылала сказать мне, что больна; я не знаю, что с  ней,  но  в
городе ходит оспа: я уже слышала о четырех случаях, и  поэтому  лучше,  если
ты не пойдешь со мной. Дай мне корзинку с вином и провизией.  Мы  уже  дошли
до конторы, где тебя ждет Фой. Не вспоминай о Рамиро. Что сделано,  того  не
воротишь. Поди, погуляй с Фоем и забудь на это время о Рамиро.
     Эльза нашла Фоя у дверей конторы, где он уже  ждал  ее,  и  они  вместе
вышли из городских ворот в луга, лежавшие за городом. Сначала  оба  говорили
немного, так как у каждого были  мысли,  которые  не  хотелось  высказывать.
Однако, отойдя недалеко от города, Эльза уже не могла дольше сдерживаться  -
страх, пробужденный в ней Рамиро, при напряжении ее нервов доводил ее  почти
до истерики. Она заговорила; слова лились,  как  вода,  прорвавшая  плотину.
Эльза сказала, что видела  Рамиро,  и  еще  многое,  многое,  все,  что  она
вынесла в это время, все, что перестрадала за горячо любимого отца.
     Наконец она замолчала и, остановившись  на  берегу  реки,  ломая  руки,
заплакала. До сих пор Фой не говорил ничего: его  находчивость  и  веселость
совершенно оставили его. И теперь даже он не знал, что  сказать;  он  только
обнял девушку за талию и, привлекая ее к себе, поцеловал  в  губы  и  глаза.
Она не сопротивлялась, ей даже не пришло это в голову; она  опустила  голову
ему на плечо и тихо рыдала.  Наконец  она  подняла  лицо  и  спросила  очень
просто:
     - Чего ты желаешь от меня, Фой?
     - Чего? - повторил он. - Желаю стать твоим мужем.
     - Время ли теперь выходить замуж или жениться? -  спросила  она  снова,
как будто рассуждая про себя.
     - Не знаю, - отвечал он, - но мне  кажется,  что  только  это  и  можно
сделать: в наши дни вдвоем все же легче жить, чем одному.
     Она несколько отступила и, грустно покачав головой, начала было:
     - Отец мой...
     - Да, - прервал он ее, просияв, - благодарю, что ты  упомянула  о  нем.
Это напомнило и мне. Он также желал нашего союза; и теперь, когда  его  нет,
надеюсь, что ты разделишь его взгляд.
     - Не поздно ли теперь спрашивать об этом? - проговорила она, не  смотря
на Фоя и приглаживая своей маленькой белой ручкой растрепавшиеся  волосы.  -
Но что ты хочешь сказать этим?
     Слово за словом, как мог восстановить  в  своей  памяти,  Фой  повторил
сказанное ему Гендриком Брантом перед тем, как они  с  Мартином  отправились
на опасное предприятие в Гаарлемское озеро, и закончил:
     - Ты видишь, он желал этого.
     - Его желания всегда  были  моими  желаниями,  и  я...  я  также  желаю
этого...
     - Бесценные вещи не легко приобрести,  -  сказал  Фой,  вспомнив  слова
Бранта, между тем как в душу его закралось опасение.
     - Это он намекал на сокровища? - сказала  она,  и  улыбка  осветила  ее
лицо.
     - Это сокровище - твое сердце.
     - Правда, вещь не имеющая цены, но, мне кажется, неподдельная.
     - Но и лучший металл может треснуть от долгого употребления.
     - Мое сердце выдержит до смерти.
     - Большего я не прошу. Когда я умру, можешь отдать его, кому  захочешь;
я снова найду его там, где нет ни женитьбы, ни замужества.
     - Не  много  от  него  осталось  бы  на  долю  другого;   но   вглядись
внимательно и в свое золото: как бы его чеканка не изменилась - ведь  золото
плавится в горне, и каждая новая королева чеканит свою монету.
     - Довольно, - нетерпеливо перебил ее Фой. - Зачем ты говоришь  о  таких
вещах, да еще загадками, сбивающими меня.
     - Потому... потому, что мы еще не женаты, бесценные же вещи -  повторяю
не свои слова  -  не  легко  достаются.  Полную  любовь  и  согласие  нельзя
приобрести несколькими нежными  словами  и  поцелуями  -  они  приобретаются
путем испытаний...
     - Немало их еще выпадет на нашу долю,  -  весело  отвечал  он.  -  А  в
начале пути очень приятно поцеловаться.
     После этого Эльза уже не стала возражать.
     Наконец, они повернули и пошли обратно в  город  в  спокойные  сумерки,
рука в руке, счастливые в душе. Они не выражали этого  счастья,  потому  что
голландцы вообще народ сдержанный и не любят выказывать своих чувств.  Кроме
того, условия, при которых они дали друг другу слово,  были  особенные:  как
будто их руки соединились у  одра  умирающего,  у  смертного  одра  Гендрика
Бранта, гаагского мученика, кровь которого  взывала  к  небу  о  мести.  Это
чувство, тяготевшее над ними, сдерживало проявление  юношеской  страсти;  но
даже если бы они были в состоянии забыть свое горе, осталось бы  еще  другое
чувство, которое сковало бы их, - чувство страха.
     "Вдвоем легче жить", - сказал Фой, и Эльза не оспаривала этого; но  все
же она чувствовала, что в этом деле была еще другая сторона. Если при  жизни
вдвоем являлась возможность поддерживать друг друга, любить друг  друга,  то
не являлось ли возможным и страдать друг за друга?  Не  удваивалось  ли  при
этом беспокойство  и  не  увеличились  бы  еще  заботы  в  случае  появления
ребенка? Этот вопрос, являющийся при каждом браке, был еще более  понятен  в
такое время, и особенно,  когда  дело  шло  о  Фое  и  Эльзе  -  еретиках  и
богатых, - стало быть,  живших  каждую  минуту  под  опасностью  ареста  или
костра. Зная все это и только что перед тем  увидав  Рамиро,  неудивительно,
что Эльза,  радуясь,  как  радуется  всякая  женщина,  узнав,  что  человек,
которому она отдала свое  сердце,  любит  ее,  тем  не  менее  могла  только
робкими и неполными глотками пить из радостной  чаши.  Неудивительно  также,
что и на веселой жизнерадостности  Фоя  отразились  эти  опасения  и  тайная
душевная тревога.


     Расставшись с Эльзой, Лизбета вошла в  комнату  фроу  Янсен.  Это  была
бедная каморка, так как после казни  мужа  у  несчастной  вдовы  его  палачи
отобрали все имущество, и она существовала теперь исключительно на  подаяния
своих единоверцев. Лизбета  застала  ее  в  постели,  около  которой  сидела
ухаживавшая за фроу Янсен старуха, сказавшая, что, по ее мнению,  у  больной
горячка.  Лизбета  наклонилась  над  постелью  и  поцеловала   больную,   но
отшатнулась, заметив, что железы у нее на шее опухли и вздулись, а лицо  все
горело в жару и налилось кровью. Однако фроу Янсен узнала  посетительницу  и
сказала:
     - Что со мной, фроу  ван-Гоорль,  не  оспа  ли?  Скажите  мне,  доктор,
пожалуй, скроет.
     - Я боюсь, не хуже ли, - отвечала мягко Лизбета, - это чума.
     Бедная женщина хрипло засмеялась.
     - О, я надеялась на это! - сказала она. - Я рада, очень рада; теперь  я
умру и пойду к нему. Жалко только, что я  раньше  не  подхватила  ее:  я  бы
занесла ее к нему в тюрьму, и они не сделали бы над ним  того,  что  сделали
теперь, - продолжала она как бы в бреду, но затем, снова придя в  себя,  она
обратилась  к  Лизбете:  -  Бегите  отсюда,  фроу  ван-Гоорль,   вы   можете
заразиться.
     - Если я могу заразиться, то боюсь,  что  уже  заразилась,  потому  что
поцеловала вас, - отвечала Лизбета, - но я  не  боюсь  такой  болезни,  хотя
быть может, если б  мне  удалось  заразиться,  я  бы  избавилась  от  многих
неприятностей. Но  я  должна  подумать  о  других  и  поэтому  уйду.  -  Она
опустилась на колени, чтобы помолиться, и, затем, отдав корзину  с  вином  и
провизией старухе, ушла.
     На следующее утро она услыхала, что фроу Янсен  умерла  от  болезни,  в
тяжкой форме поразившей ее.
     Лизбета знала, что подверглась большой опасности, так как  нет  болезни
заразительней чумы. Поэтому она решила сейчас же по возвращении домой  сжечь
свое платье и всю одежду, бывшую на ней,  а  самой  очиститься  дымом  трав.
После этого она перестала думать о чуме, так как  ум  ее  был  занят  другой
мыслью, всецело овладевшей ею.
     Монтальво вернулся в Лейден! Этот злой дух ее  жизни  -  и  по  роковой
случайности  также  и  жизни  Эльзы,  узнавшей  его,  -  вернулся  из  мрака
прошлого, с галер. Лизбета была мужественная женщина, встречавшаяся в  своей
жизни со многими опасностями, но она вся похолодела от ужаса, увидав его,  и
знала, что ей не избавиться от этого страха,  пока  он  или  она  живы.  Она
догадывалась,  зачем  Монтальво  появился  в  Лейдене.  Его  привлекло  сюда
проклятое богатство Гендрика Бранта. От Эльзы она знала, что целый год  один
человек в Гааге по имени Рамиро употреблял все усилия, чтобы завладеть  этим
богатством. Ему не удалось  этого  сделать.  Он  потерпел  полное,  позорное
поражение благодаря храбрости и находчивости ее  сына  и  слуги.  Теперь  он
узнал, кто они, и, будучи уверен,  что  им  известна  тайна  местонахождения
сокровищ, перебрался в Лейден, чтобы выпытать ее. Это было ясно -  ясно  как
зах