е уверенная, что возмездие  может  быть  отсрочено,
но в конце концов  постигнет  виновного.  Что  же  касается  денег,  то  она
беспрепятственно отдавала их. С самого начала она инстинктивно  чувствовала,
что ее мужем руководила не любовь, но исключительно коммерческий  расчет,  в
чем скоро вполне убедилась, и ее надеждой, величайшей  надеждой  стало,  что
раз ее богатство иссякнет, муж не станет дольше удерживать ее.
     "Речной бобр не  любит  жить  в  сухой  норе",  -  говорит  голландская
пословица.
     Но какие то  были  месяцы,  какие  ужасные  месяцы!  Время  от  времени
Лизбета видела мужа, когда ему бывали нужны деньги, и каждую  ночь  слышала,
как он возвращался домой, иногда нетвердыми  шагами.  Два  или  три  раза  в
неделю она также получала приказание приготовить роскошный обед для  мужа  и
человек шести или восьми его товарищей, а  затем  начиналась  крупная  игра.
После таких вечеров в доме появлялись странные люди,  между  которыми  часто
бывали евреи, и ждали, пока Монтальво  не  встанет,  а  иногда  ловили  его,
когда он пытался проскользнуть из дома черным ходом. Лизбета узнала, что  то
были ростовщики, желавшие  получить  уплату  по  старым  долгам.  При  таких
обстоятельствах ее  значительное,  но  не  такое  большое  состояние  быстро
таяло. Скоро денег  уже  не  стало,  затем  были  проданы  паи  в  некоторых
кораблях, наконец, имение и дом заложены.
     Время между тем шло.


     Почти тотчас после отказа Лизбеты Дирк ван-Гоорль уехал  из  Лейдена  и
вернулся в Алькмаар, где жил его  отец.  Двоюродный  же  брат  его  и  друг,
Гендрик Брант, остался в Лейдене для изучения  золотых  дел  мастерства  под
руководством знаменитого мастера  по  филигранным  работам,  известного  под
именем Петруся.
     Однажды утром Гендрик сидел у себя в комнате, когда  ему  сказали,  что
его спрашивает женщина, не желающая сказать своего имени. Побуждаемый  более
любопытством, чем другими мотивами,  он  приказал  впустить  посетительницу.
Когда она вошла, он, к своему огорчению, узнал в этой костлявой  черноглазой
женщине  одну  из  тех,  против  которых  его  предостерегали  старшие   его
единоверцы как против  шпионки,  употребляемой  папскими  инквизиторами  для
добывания улик против еретиков и известной под именем Черный Мег.
     - Что вам нужно от меня? - мрачно спросил Брант.
     - Ничего, что могло бы повредить вам, почтенный господин.  О,  я  знаю,
какие сказки рассказывают про  меня,  хотя  я  честным  образом  зарабатываю
пропитание себе и своему несчастному  полоумному  мужу.  Он  имел  несчастье
последовать однажды за этим сумасшедшим  анабаптистом,  Иоанном  лейденским,
провозглашенным королем и проповедовавшим, что человек может  иметь  столько
жен, сколько ему вздумается.  Вот  на  этом-то  и  помешался  мой  муж,  но,
благодарение святым, он потом раскаялся в своих заблуждениях и примирился  с
Церковью и христианским  браком,  а  я,  от  природы  незлопамятная,  должна
поддерживать его.
     - Зачем вы пришли? - снова спросил Брант.
     - Мейнгерр, - заговорила она, понизив свой хриплый  голос,  -  вы  друг
графини Монтальво, прежней Лизбеты ван-Хаут?
     - Нет, я только знаком с ней, не больше.
     - По крайней мере вы были другом герра Дирка ван-Гоорля,  уехавшего  из
этого города в Алькмаар, ее бывшего любовника.
     - Да, я ему двоюродный брат, но он не был любовником ни одной  замужней
женщины.
     - Нет, конечно, а разве любовь не может проглядывать через  подвенечную
вуаль? Ну, одним словом, вы его друг, стало быть,  вероятно,  и  ее,  а  она
несчастлива.
     - В самом деле? Я не знаю ничего о ее теперешней  жизни,  она  пожинает
то, что посеяла. Тут уж нечего больше делать.
     - Может быть, еще и найдется кое-что. Я думала,  что  Дирка  ван-Гоорля
может это интересовать.
     - Почему?  Торговцам  сельдями  нет  дела  до  сгнивших  сельдей:   они
списывают убытки и посылают за свежим запасом.
     - Первая рыба,  которую  мы  поймаем,  для  нас  всегда  самая  лучшая,
мейнгерр, а если нам не удалось вполне изловить ее, то какой чудной она  нам
кажется!
     - Мне некогда отгадывать ваши загадки. Что вам от меня  надо?  Говорите
или убирайтесь, только поскорее.
     Черная Мег наклонилась вперед и зашептала:
     - Что бы вы мне дали, если бы я вам  доказала,  что  капитан  Монтальво
вовсе не женат на Лизбет ван-Хаут?
     - Для вас не интересно, что бы я дал вам, так как я сам видел,  как  ее
венчали.
     - То, что как будто делается на наших глазах, не всегда  происходит  на
самом деле.
     - Довольно с меня. Убирайтесь!
     Брант показал на дверь.
     Черная Мег не шевельнулась, а  только  вынула  из-за  пазухи  небольшой
сверток и положила его на стол.
     - Может иметь человек двух живых жен зараз? - спросила она.
     - По закону - нет.
     - Сколько дадите, если я докажу, что у капитана Монтальво две жены?
     Брант  начал  интересоваться  словами  Мег.  Он  ненавидел   Монтальво,
догадываясь, даже кое-что зная о его роли в этой постыдной истории,  и  знал
также, что окажет Лизбет истинную услугу, освободив ее от мужа.
     - Положим, двести флоринов, если вы докажете это.
     - Мало, мейнгерр.
     - Больше я не могу дать, но помните: раз обещаю, я плачу.
     - Да, правда, другие обещают и не платят, мошенники! -  прибавила  Мег,
ударяя костлявым кулаком по столу. - Хорошо, я согласна и не прошу  задатка,
потому что вы, купцы, не то,  что  дворяне,  ваше  слово  -  все  равно  что
расписка. Ну, прочтите это.
     Она развернула сверток и подала его содержимое Бранту.
     За исключением двух миниатюр, которые Гендрик отложил  в  сторону,  это
были письма, написанные по-испански очень  изящным  почерком.  Брант  хорошо
знал испанский  язык  и  в  двадцать  минут  прочел  все.  Письма  оказались
посланиями женщины, подписывавшейся "Жуанита  де  Монтальво",  к  мужу.  Это
были  грустные  документы,  повествовавшие   тяжелую   историю   бессердечно
покинутой женщины, полные мольбы  со  стороны  писавшей  их  и  ее  детей  о
возвращении мужа и отца или, по крайней мере, о  доставлении  им  средств  к
жизни, так как семья находилась в крайней бедности.
     - Все это очень печально, - сказал Брант, с грустью смотря  на  портрет
женщины и детей, - но еще ничего  не  доказывает,  каким  образом  мы  можем
узнать, что она жена этого человека?
     Черная Мег снова сунула руку за пазуху и вынула письмо,  помеченное  не
более чем тремя месяцами тому назад.  Оно  было  написано  священником  того
села, где жила графиня, и адресовано графу дон Жуану де Монтальво,  капитану
в Лейдене. Это письмо заключало в себе серьезное  обращение  к  благородному
графу от человека, имеющего право говорить, потому что он крестил,  учил  и,
наконец, венчал графа; священник просил  выслать  вспомоществование  графине
на его имя.
     "До нас здесь, в Испании, достиг возмутительный слух, -  заканчивал  он
свое письмо, - будто вы  женились  на  нидерландке  из  Лейдена  по  фамилии
ван-Хаут;  но  я  не  верю  этому:  никогда  бы  вы  не  решились  на  такое
преступление перед Богом и людьми. Напишите же скорее, сын мой,  и  рассейте
черное облако сплетен, собирающееся над вашим почтенным, древним именем".
     - Откуда у вас эти бумаги? - спросил Брант.
     - Последнее  письмо  я  получила  от  священника,  привезшего  его   из
Испании. Я встретилась с ним в Гааге и предложила ему передать  письмо,  так
как у него не было надежного средства переслать его в Лейден. Другие  бумаги
я украла из комнаты Монтальво.
     - В самом деле? Честная работница!  А  как  вы  попали  в  комнату  его
сиятельства?
     - Я скажу вам это, - отвечала она, - ведь он  не  заплатил  мне,  стало
быть, мой язык развязан.  Он  желал  иметь  доказательства,  что  герр  Дирк
ван-Гоорль еретик, и поручил мне добыть их.
     Лицо Бранта приняло жесткое выражение, и он насторожился.
     - Зачем ему были эти доказательства?
     - Чтобы, воспользовавшись ими, помешать ювфроу  Лизбет  ван-Хаут  выйти
за Дирка ван-Гоорля.
     - Каким образом?
     Мег пожала плечами.
     - Должно быть, он  надеялся,  что  Лизбета,  узнав  секрет  ван-Гоорля,
откажет ему, или, что  еще  вероятнее,  намеревался  пустить  в  ход  угрозу
предать  ее  возлюбленного   в   руки   инквизиции,   если   девица   станет
упорствовать.
     - Понимаю. Что же, вы добыли доказательства?
     - Я однажды ночью спряталась в спальне  Дирка  и  через  щель  в  двери
подсмотрела, как он и еще  другой  молодой  человек,  которого  я  не  знаю,
вместе читали Библию и молились.
     - Вот как! Немалому риску вы подвергали себя: ведь  если  бы  Дирк  или
его товарищ увидали вас, вам вряд ли удалось  бы  живой  уйти  из  дома.  Вы
знаете, еретики считают себя  вправе  убить  шпиона,  попавшегося  на  месте
преступления,  и,  правду  говоря,  я  не  осуждаю  их.  Будь  я   в   таком
положении... - он нагнулся вперед и пристально взглянул ей в глаза, -  я  не
задумался бы размозжить вам голову, как какой-нибудь крысе.
     Черная Мег отшатнулась, и губы ее посинели.
     - Правда,  мейнгерр,  рискованное  это  дело,  и  бедные  слуги   Божии
подвергаются большим опасностям. Другому-то молодому  человеку  нечего  было
бояться: мне не платили, чтобы я следила за ним, и, как  я  уже  сказала,  я
даже не знаю, кто он, и не интересуюсь узнать.
     - Кто знает, может быть, это счастье для вас,  особенно,  если  бы  ему
вдруг пришлось в голову узнать, кто вы. Но это ведь нас не касается  теперь!
Давайте бумаги. Вы хотите получить прежде деньги? Хорошо!
     Брант подошел к шкафу и, вынув маленький стальной  ящичек,  отпер  его.
Взяв из него условленную сумму, он снова запер его.
     - Напрасно вы так всматриваетесь в этот ящичек, - сказал он, - его  уже
завтра не будет здесь  и  вообще  в  этом  доме.  Насколько  я  мог  понять,
Монтальво не заплатил вам.
     - Ни одного стивера! - отвечала она с внезапным приступом бешенства.  -
Низкий вор, обещался заплатить мне после  женитьбы,  но  вместо  того  чтобы
наградить ту, которая помогла ему сесть  в  теплое  гнездо,  он  теперь  уже
промотал все  состояние  жены  до  последнего  флорина,  играя  и  уплачивая
неотложные долги, так что в настоящее время она, я думаю, почти нищая.
     - Хорошо, - отвечал Брант, - а теперь прощайте, а если мы встретимся  в
городе, то заметьте себе, я вас не знаю. Понимаете?
     - Понимаю, мейнгерр, - отвечала Черная Мег с усмешкой и исчезла.
     Когда она ушла, Брант встал и отворил окно.
     - Отравила весь воздух, - проговорил он. - Но, кажется, я  напугал  ее,
и мне нечего бояться. Впрочем, кто знает? Она видела, как я читал Библию,  и
Монтальво знает это. Но с тех пор прошло  уже  довольно  времени;  я  должен
воспользоваться тем, что у меня в руках.
     Действительно, кто знает?..
     Взяв с собой портреты и документы, Брант отправился к  своему  другу  и
единоверцу, Питеру ван-де-Верфу,  также  другу  Дирка  и  двоюродному  брату
Лизбеты, молодому человеку, об  уме  и  способностях  которого  Гендрик  был
очень высокого мнения. Следствием этого свидания  было  то,  что  в  тот  же
вечер молодые люди уехали в Брюссель, резиденцию правительства,  где  у  них
были очень влиятельные друзья.
     Достаточно вкратце сообщить результат их путешествия.  Как  раз  в  это
время нидерландское правительство по особым причинам желало жить  в  мире  с
горожанами, и  власти,  узнав  о  возмутительном  обмане,  жертвой  которого
сделалась знатная девица, известная  как  хорошая  католичка,  причем  целью
было завладеть ее состоянием, воспылали негодованием. Немедленно  был  отдан
приказ, подписанный рукой, которой никто не мог противиться  -  так  глубоко
несчастье одной женщины потрясло другую, - приказ  об  аресте  и  о  строгом
допросе графа Монтальво, как если б он был  простой  преступник-нидерландец.
Так как у капитана было много врагов, то и не нашлось никого,  кто  бы  стал
хлопотать об отмене королевского указа.
     Три дня спустя после этих событий Монтальво велел сказать жене, что  он
будет ужинать один дома  и  желает,  чтобы  она  присутствовала  за  ужином.
Лизбета повиновалась и встретила мужа, сидя на противоположном конце  стола,
откуда время от времени поднималась, сама прислуживая ему. Наблюдая  за  ним
своими спокойными глазами, она заметила, что ему не по себе.
     - Чего же ты все молчишь? -  спросил  он  наконец  раздраженно.  -  Ты,
вероятно, воображаешь, что чрезвычайно весело ужинать  с  женой,  у  которой
вид, как у трупа в гробу? Невольно пожелаешь, чтобы  это  сталось  на  самом
деле.
     - Я уже давно желаю, - отвечала Лизбета.
     И снова водворилось молчание. Однако его нарушила Лизбета, спросив:
     - Чего тебе надо, денег?
     - Конечно, денег, - ответил он яростно.
     - Денег больше нет: все истрачены, и нотариус  говорит,  что  никто  не
дает больше ни одного стивера под дом. Все мои бриллианты также проданы.
     Он взглянул на ее руку и сказал:
     - У тебя есть еще это кольцо.
     Лизбета также взглянула на кольцо. То был золотой перстень,  украшенный
довольно  ценными  бриллиантами,  подаренный  ей   мужем   перед   свадьбой.
Монтальво постоянно настаивал, чтобы она носила его. В  действительности  же
кольцо было куплено на деньги, занятые графом у Дирка.
     - Возьми его, - отвечала  Лизбета,  улыбаясь  в  первый  раз,  и,  сняв
перстень с пальца, подала его мужу.
     Протянув руку, чтобы взять  его,  Монтальво  отвернулся,  желая  скрыть
отразившийся на его лице стыд, который даже он не мог не почувствовать.
     - Если у тебя родится сын, - заговорил он, - то  скажи  ему,  что  отец
его ничего не мог оставить  ему,  кроме  совета  никогда  не  прикасаться  к
игральным костям.
     - Ты уезжаешь? - спросила она.
     - Да, надо уехать недели на две. Меня  предупредили,  что  против  меня
возбуждено обвинение, которым я  не  хочу  беспокоить  тебя.  Ты,  вероятно,
скоро услышишь о нем, и хотя  оно  несправедливо,  но  я  должен  уехать  из
Лейдена, пока все не уляжется... Я действительно уезжаю.
     - Ты собираешься бросить меня,  -  сказала  она,  -  промотав  все  мои
деньги; собираешься бросить меня в таком положении. Я вижу по твоему лицу.
     Монтальво сидел отвернувшись, делая вид, что не слышит.
     - Я благодарю Бога за это, - продолжала Лизбета, - и желала бы  только,
чтобы ты мог унести с собой саму память о себе вместе со всем, что твое.
     Она договаривала эти горькие  слова,  как  вдруг  дверь  отворилась,  и
вошел  один  из  субалтерн-офицеров  в  сопровождении  нескольких  солдат  и
человека в костюме нотариуса.
     - Что такое? - в бешенстве закричал Монтальво.
     Субалтерн-офицер, входя, отдал честь.
     - Капитан, простите,  но  я  действую  по  приказанию:  мне  предписано
арестовать вас живого или мертвого, - добавил он с ударением.
     - По какому обвинению? - спросил Монтальво.
     - Г-н нотариус прочтет обвинение, - сказал офицер, -  но,  может  быть,
графине угодно будет удалиться? - спросил он, конфузясь.
     - Нет, - сказала Лизбета, - дело может касаться меня.
     - К несчастью, я боюсь, что да, сеньора, - заговорил нотариус.
     Затем  он  приступил  к  чтению  документа,  длинного   и   написанного
канцелярским слогом. Но Лизбета быстро все поняла. Ей с самого начала  стало
ясно, что она незаконная жена графа Жуана де Монтальво  и  что  против  него
возбуждено преследование за  обман  ее  и  за  преступление  против  Церкви.
Следовательно, она свободна, свободна! Она зашаталась и без чувств упала  на
пол.
     Когда ее глаза снова открылись, Монтальво, офицер, нотариус, солдаты  -
все исчезли.


ГЛАВА VIII

                               Стойло Кобылы

     Когда Лизбета очнулась в этой пустой комнате, ее первым  чувством  было
чувство необузданной радости. Она  свободна,  она  уже  не  жена  Монтальво,
никогда больше она не будет принуждена  сносить  его  прикосновение.  Таковы
были ее первые мысли. Она не  сомневалась,  что  все  слышанное  ею  правда:
иначе, что могло  бы  побудить  власти  к  преследованию  Монтальво?  Теперь
Лизбета получила ключ к объяснению тысячи вещей, которые были  незначительны
сами по  себе,  но  во  всей  своей  массе  образовывали  несомненную  улику
виновности капитана. Не упоминал ли он сам об  обязательствах,  существующих
у него в Испании, и  о  детях?  Не  случалось  ли  ему  во  сне...  Впрочем,
бесполезно припоминать все это. Она свободна, вот еще до сих  пор  лежит  на
столе символ их союза: изумрудное  кольцо,  которое  должно  было  доставить
Монтальво возможность бежать, скрыться  от  преследования,  грозившего  ему,
как он знал. Лизбета  схватила  перстень,  бросила  его  на  пол  и  топтала
ногами. После того, упав на  колени,  она  молилась  и  благодарила  Бога  и
наконец, совершенно изнеможенная, легла отдохнуть.
     Настало утро: чудное, тихое осеннее утро, но  теперь,  когда  вчерашнее
возбуждение улеглось, у Лизбеты было тяжело на сердце. Она встала и  помогла
единственной оставшейся в доме  служанке  приготовить  завтрак,  не  обращая
внимания на взгляды, которые девушка искоса бросала на нее. После  того  она
пошла на рынок,  чтобы  истратить  на  необходимое  несколько  из  последних
оставшихся у нее флоринов.
     На  улице  она  заметила,  что  служит  предметом  внимания,  так   как
встречавшиеся с ней толкали друг друга, указывая на нее.  Когда,  смущенная,
она поспешила домой, до ее  тонкого  слуха  долетел  разговор  двух  простых
женщин, шедших за ней.
     - Попалась, - говорила одна из женщин.
     - Поделом ей, - отвечала другая, - зачем гонялась за испанским доном  и
женила его на себе.
     - Еще хорошо, что удалось. Ей ничего больше  не  оставалось  делать,  -
перебила первая, - концы надо хоронить скорее.
     Оглянувшись, Лизбета увидала, как они  пальцами  зажимали  носы,  будто
стараясь предохранить себя от дурного запаха.
     Тут Лизбета уже не могла дольше выдержать и обратилась к женщинам.
     - Злые сплетницы, - бросила она  им  в  лицо  и  быстро  пошла  вперед,
преследуемая их громким, обидным смехом.
     Дома  ей  сказали,  что  ее  ожидают   двое   мужчин.   Они   оказались
кредиторами, требовавшими больших денежных сумм, которых Лизбета не  была  в
состоянии заплатить. Она сказала им, что  ничего  не  знает  обо  всех  этих
делах. Тогда они показали ей ее собственную подпись на  заемных  письмах,  и
она вспомнила, что была принуждена подписывать много подобных  документов  -
все, что ей подавал человек, называвшийся ее мужем, ради  приобретения  хотя
бы кратковременного освобождения  от  его  присутствия.  Наконец  ростовщики
ушли, заявив, что получат  свои  деньги,  хотя  бы  для  этого  им  пришлось
вытащить постель из-под Лизбеты.
     После того наступило одиночество и  тишина.  Ни  один  друг  не  пришел
утешить бедную женщину. Правда, у нее уже не оставалось друзей, так  как  по
приказанию мужа она прервала знакомство даже  с  теми,  кто  после  странных
обстоятельств,  сопровождавших  ее  замужество,  все  еще  не  чуждался  ее.
Монтальво говорил, что не желает терпеть в своем доме сплетниц-голландок,  а
последние думали,  что  Лизбета  из  гордости  прервала  всякие  сношения  с
соотечественниками своего круга.
     Наступил полдень, но Лизбета не могла проглотить ни  куска:  уже  целые
сутки она ничего не ела, судорога  сжимала  ей  горло,  а  между  тем  в  ее
положении ей необходимо было есть. Теперь она  начинала  чувствовать  позор,
обрушившийся на нее. Она была замужем и не имела мужа; скоро  ей  предстояло
сделаться матерью, но каков будет этот ребенок? И что станется с ней  самой?
Что подумает о ней Дирк, Дирк, ради которого она  сделала  и  перенесла  все
это? Такие мысли роились в ее голове, когда она весь долгий вечер  пролежала
в постели, пока у нее не закружилась голова и сознание  не  по