ек,  бесконечные, безлюдные и  не  желающие  вовсе
вести счет времени, степные просторы.


     Несколькими часами раньше, к руинам монастыря добрался  на своем мощном
"Хаммере"  Бес.  Он  ехал  не  спеша, минуя блокпосты и избегая раскаленного
полотна пустынной, правда, теперь,  а  некогда одной из  самых оживленных на
юге России, трассы.  Одинокие машины все же нет-нет  да и встречались на  ее
черной,  лоснящейся  расплавленным асфальтом ленте, а  лишние  встречи  были
Беслану не к чему. Его " Хаммер", более  напоминающий танк  или какую-другую
машину, сконструированную для военных действий, что, собственно, так и было,
ибо  этими  машинами  были  оснащены  вооруженные  силы  Соединенных  штатов
Америки,  -  был слишком редок  и  приметен не только для здешних мест, но и
вообще  для  России.  К тому  же многим,  если не всем,  интересующимся  его
персоной, и во многом, благодаря,  журналистам, было известно,  что он ездит
именно на "Хаммере". Словом, он пробирался малоизвестными степным тропами и,
вроде  бы в своей  конспирации, преуспел. Когда он прибыл  на место, горячий
день еще был  в  разгаре и  солнце едва-  едва перевалило за  точку  зенита,
практически незаметно, сохраняя вроде полную неподвижность  и опрокидывая на
землю  потоки нестерпимой жары, тем не менее медленно, но неуклонно поползло
оно  вниз, теряя  с  каждым  миллиметром  набранной в полдень высоты  и силу
своего обжигающего  пекла, хотя  в это трудно  было  поверить.  Однако  жара
никогда особо не  беспокоила Беслана,  сейчас  же  он ее  просто  не замечал
Загнав машину на  монастырский двор,  он ловко  припарковал  ее  практически
вплотную  к сохранившейся  стене одного  из строений, тень  от  нее, которая
теперь  с  каждым  часом  будет  только  увеличиваться,  должна  была укрыть
массивный черный корпус джипа от разящих солнечных лучей. Он собирался сразу
же  приступить  к  осмотру руин и, в  первую  очередь, шахты  развороченного
колодца, но в небе, выцветшем  от  беспрестанной жары как  ситец дешевеньких
занавесок - блекло голубом,  без единого облачка раздался стрекот вертолета.
Звук был едва различим, и это  значило, что вертолет  находится  на изрядном
расстоянии,  но опытное ухо  Беслана его все-таки уловило. Это мог  быть кто
угодно-  от  местных  аграриев,  облетающих  бескрайние  свои латифундии, до
спецназовцев или  пограничников,  напряженных и бдительных сверх всякой меры
после террористического акта в аэропорту. Рисковать Беслан не  хотел. Посему
он все же  решил дождаться темноты, а  до той поры, забрался в кожаные недра
своей автомобильного  монстра  и,  не  жалея  горючего,  включил  двигатель,
обеспечивая  тем самым работу кондиционера в салоне. Вероятность того, что с
высоты  полета  замечен  будет  черный  корпус  машины,  припаркованной  так
грамотно, что практически сливался  с полуразрушенным монастырским строением
была, конечно, высока,  но тут полагаться приходилось только на удачу Ничего
другого Беслану  просто  не  оставалось.  Кроме того, в  душе  он  был  даже
внезапной  паузе -  она давала  ему  время подумать,  а мысли  в  его голове
бродили сейчас  разные,  к тому же были  они  не  причесаны, если не сказать
взлохмачены, как, наверняка, определил бы это состояние Ахмет.
     Прежде  всего, Бес был  несколько удивлен собственной реакции, а вернее
собственному  спокойствию,  которое вопреки  ожиданиям не  покинуло  его  на
зловещем для  него месте  - месте гибели  Ахмета. Много  раз он  представлял
себе, как это произойдет и, полагая, что приедет сюда впервые вместе с Лехой
и  его  компанией,  был  весьма озабочен  тем, удастся  ли ему  скрыть  свое
волнение,  а возможно и  более  сильные чувства, которые, был  в том уверен!
непременно охватят его на этом проклятом месте. Теперь же он был здесь  один
и,  следовательно,  совершенно   свободен  в  проявлении  своих  чувств,  но
удивительное  дело! -  он  не  испытывал  ничего,  кроме  обычной  фронтовой
напряженной тревоги и готовности в любую минуту  к любым действиям Сердце  в
его груди билось ровно и  воспоминания об Ахмете рождали в душе только тупую
черную  тоску  Но  все последние  дни она  и не покидала его, лишь  отступая
иногда  под напором  неотложных  проблем, а  после  -  особенно  в  лишенные
привычного сна ночные часы - словно спеша наверстать упущенное, наваливалась
с новой силой, все глубже внедряя в  сознание раздирающую  его  мысль  - так
теперь будет всегда. Теперь тоска снова оплела  его  своим  холодным  черным
саваном и, глядя из-за темных окон машины на пыльные, прокаленные неумолимым
солнцем,  развалины  монастырских  строений,   он  впервые  с   безжалостной
мучительной  ясностью понял: ничего не  добьется он  один он от этих мрачных
безжизненных  развалин, ничего,  что  приблизило бы  его  к  разгадке гибели
Ахмета, и таким  образом к нему самому, на что в тайне, а скорее всего- и не
осознавая этого, надеялся Бес. Он потерял самого близкого человека на земле,
единственного друга и брата своего,  потерял безвозвратно и навечно. Чем тут
могут помочь черные, наполовину  занесенные  песком развалины чужой святыни?
Свинцовая  тяжесть тоски  умножилась  обломками рухнувшей надежды. На душе у
Беса стало совсем мерзко -  ничего подобного никогда не переживал он раньше.
А  самое  главное, возможно впервые в своей  жизни,  он не знал,  что делать
дальше, не знал совершенно и даже представить в самых общих чертах не мог. И
от этого  было  ему страшно.  Мысль о том, что дальнейшая его жизнь на  этой
земле  - а по  всему  выходило именно  так -  просто не имеет  смысла, юркой
стремительной змейкой  скользнула в сознание,  он и не заметил когда. Однако
она  уже по-хозяйски извиваясь,  струилась в нем, отравляя  ядовитым посулом
простого  и быстрого решения,  а вместе с ним и  ухода от всех,  нестерпимых
страданий.  "  Так  ведь, действительно, будет  проще"  -  подумал  Беслан и
совершенно  неожиданно для  себя  и неуместно в минуты  таких  размышлений -
заснул. Сон, как случалось  это с ним в последнее время, подкравшись, сразил
его вдруг, сразу и, что называется, наповал - затылок расслабленно откинулся
на мягкую  кожаную подушку  подголовника, а  руки так и остались  лежать  на
баранке, как если бы он только что собирался
     тронуть  машину с места, да вдруг и застыл на месте, вовлеченный кем-то
в старинную, памятную еще с детства игру " замри! "

     Уже  почти  стемнело, когда Поляков разглядел наконец черные -  на фоне
темно-синего вечернего неба, контуры каких-то  неясных строений, которые  по
его расчетам и  должны были бы быть развалинами монастыря. До этого он долго
плутал  по  пыльным   степным  дорогам,  сверяясь  с  картой,  которая,  как
выяснилась   была  весьма  приблизительна.   Его  останавливали  и   подолгу
задерживали  на блокпостах,  придирчиво  проверяя  документы,  и досаждая до
одури  одинаковыми  вопросами,  на  которые  он  монотонно,  словно читая  к
заученный заранее текст отвечал одинаковыми- слово - в  слово фразами Нельзя
сказать,   чтобы  делал  он  это  специально,  чтобы  позлить  нагловатых  и
подозрительных,  впрочем  - и то, и другое, явно от  страха,  милиционеров и
казаков  из местного ополчения. Иначе  бы  он просто  однажды, не  выдержав,
сорвался, наговорил дерзостей,  и кто его  знает, чем бы в итоге закончилась
эта  дискуссия.  Тупое  монотонное  бормотание  было для  него  своего  рода
психологической  защитой, но и  оно,  случалось,  выводило остановивших  его
людей из себя. Тогда в ход  шли рекомендательные  письма  местных чиновников
или деньги, а чаще и то,  и другое - совокупно.  Его отпускали, однако вслед
смотрели  недоверчиво: археолог  из  Москвы, вздумавший в столь  неспокойное
время,  в  непосредственной близости чеченской границы  исследовать  здешние
достопримечательности,  к  тому  же  без  опаски разъезжающий  на  новенькой
дорогой машине, доверия не вызывал.  Но и  трогать его было  боязно - бумаги
подписаны высоким губернским начальством, да и парень держался  спокойно, не
нервничал  и ничего предосудительного при  себе  не имел, к тому же был явно
славянского типа. Каждый раз,  покидая очередной блокпост, Поляков  мысленно
хвалил  себя  за  то,  что  не  поддался  на  искушение  прихватить  с собой
какое-нибудь  оружие, на  чем  сильно  настаивали его сотрудники  и те люди,
которые  были  привлечены  к его  сборам в  губернском центре. В  дальнейшем
оружие ему,  возможно, и пригодилось бы, к тому же - с  ним, бесспорно, было
намного  спокойнее,  но  окажись  он теперь  вооружен -  ничего  дальнейшего
попросту могло не быть.
     Теперь, похоже все мытарства его на пыльных обожженных палящим солнцем,
до крайности  запутанных,  к тому же, степных дорогах,  остались позади - он
был  у цели.  Монастырская  стена,  когда-то видимо служившая  ему  надежным
укрытием, и  теперь внушительно чернела в  синих сумерках.  Широкий проем  в
ней, в том  месте, где  ранее видимо  были ворота обители,  он обнаружил  не
сразу, а  обнаружив,  решил  почему-то  машину  оставить  снаружи.  Заглушив
двигатель и прихватив с собой из  всей свой поклажи лишь  две вещи  - мощный
фонарь и небольшой изящный пакетик какого-то московского бутика,  в  котором
упакована была диадема, Дмтирий  Поляков переступил незримый  и физически не
существующий, но очень хорошо ощутимый им порог  монастыря. К  ночи в  степи
задул  сильный  ветер, не принесший  правда живительной прохлады, но  внутри
монастырских  стен завывания его был  особенно сильными, заглушая все прочие
звуки.

     Все это время Беслан  Щахсаидов  спал,  и сон его, по  обыкновению  был
крепок - он не слышал звука подъехавшей  машины и осторожных  шагов Полякова
вступившего  на  монастырский  двор.  Однако  в  отличии от  привычного  уже
беспросветно  темного  беспамятства,  в  которое   глубоко  погружалось  его
сознание,  сейчас  он   видел   сон.  Снился  ему  Ахмет.  Живой,  здоровый,
переменчивый - то сражающий всех наповал  меткой ироничной репликой или по -
мальчишески  задорной   шуткой,  то  погруженный  в  хмурую  меланхолическую
задумчивость, выражающий свои мысли туманно и почти непонятно. Как и раньше,
когда  выдавалась у обоих свободное время, они  беседовали сейчас о том, что
более всего волновало каждого из них, причем, посвящая друг друга во все без
утайки,  даже  самые  сокровенные  мысли. Обычно  в таких беседах  солировал
Ахмет, повествуя  о своем, наболевшем и растолковывая Беслану, прервав часто
на полуслове его слабые потуги сформулировать мысль самостоятельно, что, как
и почему твориться у него  на душе. Сегодня же все было наоборот  -  говорил
Беслан,  Ахмет  лишь  задумчиво   слушал,   практически  не   перебивая,  но
внимательно и с  каким-то  новым выражением своих мягких  медово-карих глаз.
Разговор этот  был крайне  важен  Беслану, и хорошо  ему  было  от того, что
катился он неспешно,  словно  времени у них впереди было  еще очень  и очень
много  и не наступил еще момент сказать и услышать главное. Но произошло то,
чего менее  всего ожидал и хотел сейчас  Бес - он  проснулся. Собственно, он
был разбужен шорохом шагов Полякова, который был совсем  рядом с машиной, но
это Беслан  осознал несколькими секундами позже.  Сейчас  же он  ощутил лишь
острую как от удара клинком боль резкого пробуждения, разрывающего ровную  и
бесконечную, как казалось, нить их беседы. Практически одновременно с этим и
очень  остро  почувствовал  другое,   более   страшное  -   из   памяти  его
стремительно, как выпущенная из клетки  птица,. как облачко сигаретного дыма
подхваченное  мощным  порывом ветра выскальзывают, бесследно  растворяясь во
мраке  ночи не  только  произнесенные слова и  фразы, но  и  содержание ее в
целом,  ее  смысл,  суть. Считанные  доли  секунды он  физически ощущал  это
стремительное ускользание и даже  отчаянно попытался удержать отголоски, еще
звучащие внутри его сознания Это почти удалось ему -  последняя фраза Ахмета
- словно зацепившись за что-то невидимое, осталась с ним. Была она  какая-то
обрывочная,  сохраненная  не  с  начала,  и  не  понятно  по  какому  поводу
произнесенная, но  была. "...  дотерпеть осталось совсем недолго, - говорил,
вроде  даже  прося его  о чем-то  Ахмет, - потом  не будет трудно  - ты  все
поймешь,  но  вот дальше - тут  решать  придется тебе  самому, и  это  будет
трудно, очень трудно " Голос Ахмета еще звучал внутри  его, как бы продолжая
прерванный сон, но разбуженное  сознание  уже  стряхнуло с себя окончательно
его оцепенение - он отчетливо слышал чьи-то острожные шаги а через несколько
мгновений  хорошо  тренированным  зрением  уже  различал  одинокую  медленно
приближающуюся  к  его  машине  фигуру.  Отточенным  движением, бесшумным  и
неуловимым,  Беслан, извлек из-под сидения машины короткий десантный автомат
"Узи"  - вполне заслуженную  гордость  израильтян,  и  прежде  чем  столь же
привычным  жестом  привести  его  в боевое  состояние, мягко нажал кнопку на
панели  в дверце джипа:  боковое  оконное стекло  слева  от  него  плавно  и
практически беззвучно, поползло вниз.
     В шуме ветра этого  звука  Поляков не  различил, но  следующий  был  им
услышан  и  распознан сразу -  это был  тихий противный  металлический  лязг
передернутого оружейного затвора.
     Это ты,  дед -  скорее  утверждая, чем спрашивая, громко произнес он  в
темноту, и сразу же вынужден бы закрыть глаза, ослепленный ярко вспыхнувшими
огнями - Беслан врубил мощные ксеноновые фары машины
     Однако именно этот ультрасовременный свет фар и отчетливо различимый им
теперь звук  работающего двигателя  почему-то сразу убедили Полякова  в том,
что во мраке ночи поджидает  его  не та сила, которая являлась ему в  облике
деда,  а  вполне  земной реальный  человек Это сразу  успокоило Полякова  и,
прикрывая глаза рукой, он снова громко обратился в темноту
     - Кто вы?
     - А вы?  - прозвучал  ему в ответ  негромкий  хрипловатый голос с  едва
различимым кавказским акцентом, и Поляков сразу вспомнил  Артемьева, который
памятным вечером у него на даче обмолвился,  что погибший в руинах монастыря
его друг - чеченец по национальности
     - Дмитирй Поляков  Я  должен  был быть здесь накануне вместе с Алексеем
Артемьевым, если вам это имя что-нибудь говорит

     Последовала  пауза,  невидимый  собеседник  Полякова молчал,  и Дмитрий
начал было уже думать, что тот оказался здесь случайно  и никакого отношения
к поискам Артемьева не имеет.  Успел он подумать  и о  том,  как глупо будет
сейчас оказаться  в заложниках у какой- ни - будь банальной чеченской банды,
промышляющей этим грязным  но, как утверждают,  прибыльным, едва ли не более
его  собственного  бизнеса,   промыслом,  и  даже  о  том,  что  надо  будет
предпринять для  организации быстрейшего своего выкупа. Однако из темноты до
него донесся совершенно  неожиданный  и  в  любой  другой  обычной  ситуации
страшный вопрос, впрочем, и спрашивающий явно был в некотором замешательстве
     - Вы, что же, живы? - тихо и вдруг охрипшим голом спросил он Дмитрия
     -  Не знаю -  так  же тихо  ответил  Поляков. И  в те  минуты это  было
действительно так.
     Это  было действительно так,  потому  что в  те  самые  секунды,  когда
Поляков  напряженно ждал ответа  из  темноты, и  дождался странного  в любой
другой ситуации вопроса, он  практически забыл  о  тех, кто  должен был быть
сейчас с ним рядом, и так нелепо трагически погиб едва ли не по его, Дмитрия
Полякова вине. Странные иногда шутки шутит с нами  наша память! Кроме  того,
сказанное  Поляковым  было абсолютной  правдой,  еще  и  потому,  что сейчас
Поляков  ощущал  себя  пребывающем в каком-то  странном, ирреальном мире,  и
будто бы, перед ним  растворилась  грань между объективной реальностью всего
сущего на  земле и  тем,  что пребывает  обычно  за  ее пределами,  и  некая
огромная,  планетарная или  более  даже  того субстанция  приняла  его вдруг
внутрь  себя,  нарушая  все   земные  законы  и  правила  пребывания  в  ней
материальных объектов. Да  он и не ощущал себя сейчас материальным объектом,
но и кем он  был, тоже было ему  неведомым. Таково  было состояние Полякова,
потому  с  незнакомцем,  заслонившимся  от него  слепящей  пеленой света, он
говорил без страха и лукавства
     - Как это  - не знаю? - незнакомец, тем временем, оправился от  первого
потрясения и сейчас  в голосе  его  сквозила  нескрываемая  неприязнь и даже
отчетливая угроза

     Однако Полякова  это  не  испугало  и даже не  настроило  к нелюбезному
незнакомцу отрицательно  -  все,  что чувствовал, думал, говорил он  сейчас,
подчинялось законам того самого ирреального мира, в котором пребывал, а там,
похоже,  не было  места  сиюминутным чувствам  и  эмоциям.  Поляков  отвечал
спокойно, как есть.
     - Я должен быть мертв, конечно. В том смысле,  что  я должен был лететь
вместе со всеми
     - И что же?
     - У меня умер отец
     - Когда?
     -  В  ночь накануне вылета Я  был в аэропорту, но все они решили, что я
должен остаться
     - Как - иначе? - лед в голосе незнакомца слегка подтаял. Они помолчали,
а потом он вновь обратился к Полякову с вопросом
     - А, вообще, зачем ты затеял все это? Тебе-то что за дело до всего, что
тут...  - незнакомец не  закончил  фразы, и Поляков не понял,  имеет ли он в
виду  недавнюю трагедию  и  гибель своего друга или события семидесятилетней
давности, но собственно  это не был важно - мотив-то у  него,  Полякова, был
один
     - Семьдесят с  лишним лет назад, в двадцатом году.., - начал он, но был
остановлен довольно резко
     - Я знаю
     - Тем более Тогда вам понятен мой интерес
     - Нет, не понятен
     - Человек, который командовал здесь расправой  над невинными людьми был
мой дед
     - И что?
     - Эта история не закончена и я должен в ней разобраться Я.., понимаешь,
это же был мой  дед...  Или кто он  там  был на самом деле... -  Поляков  не
заметил, что перешел на ты Голос незнакомца был  молод, вероятнее всего, они
был ровесниками и  он  обратился к нему  так  машинально, более занятый  тем
сложным и малопонятные еще  и  ему самому  умозаключением,  которое  захотел
вдруг сейчас донести до сознания совершенно незнакомого ему человека
     - Что значит - не закончена?
     Еще несколько дней, и даже часов назад Дмитирий Полков никому и никогда
не  позволили  бы допрашивать  себя  таким  тоном  и  таким  образом,  когда
собеседник  был  скрыт от него слепящей  пеленой  света, он  же напротив - в
потоке  этого  света был  открыт для полного бесцеремонного весьма, судя  по
манере собеседника  вести  беседу,  обзора  Но  теперь  все  обстояло  иначе
собственно  в ярком свете фар среди невидимых  ему  черных, зияющих пустотой
развалин,  присутствие  которых он,  тем не менее ощущал очень  остро, стоял
совершенно  другой  Дмитрий  Поляков.  Неверным,  в  то  же  время,  было бы
предположить,  что под напором захлестнувшего его  шквала  бед, страданий  и
явлений, с  осознанием  которых психика нормального  человека, вряд ли могла
справиться без  серьезных для  себя травм и потерь, Поляков оказался сломлен
окончательно,  растерян и потерян,  а потому теперь труслив,  податлив чужой
воле и не способен постоять за себя. если придется Напротив, неведомое ранее
ощущение принадлежности к гигантскому,  неограниченному рамками материальных
форм, миру  давало  ему теперь  ощущение огромной собственной  силы,  однако
силы,  настолько мощной и всеобъемлющей, что  она  просто обрекала его  быть
добрым, исполненным  терпения  и  смирения.  И  Поляков  продолжал  отвечать
незнакомцу,  медленно  и четко произнося фразы,  словно  втолковывая  что-то
ребенку, пытаясь донести до него то, что еще только начинал понимать сам.
     - Я и  пытаюсь сейчас это понять. Около  месяца назад, в Париже...  - и
Поляков коротко,  и  почти  уже  привычно для себя рассказал  незнакомцу всю
историю, положившую начало его теперешнему, чудному преоб