о  теперешнее
состояние  можно  было  так  - ему важно  было  понять, что  он  существует.
Существует, как и прежде, самостоятельно и независимо от нее. Причем сделать
это  следовало немедленно. Иначе...  Он сам не  знал, что может  произойти -
иначе, вернее не мог вот так сходу это сформулировать Он вообще очень  плохо
сейчас соображал и только чувствовал И чувствовал он, причем очень  остро, к
чему за всю  свою  предыдущую  жизнь совершенно  не  привык,  что  в течение
последних нескольких часов он совершенно перестал быть самим собой и утратив
напрочь собственное я, причем в смысле отнюдь не материальном -  он вроде бы
полностью  растворился,  растаял,  как  кубик  льда,  небрежно  брошенный  в
янтарный,  тягучий,   отдающий  обычным  самогоном  любимый  его  напиток  -
шотландское виски, в другом, совершенно чужом, постороннем и неприятном даже
ему человеке,  - в ней. Как и когда произошло это он понять  не  мог, но это
произошло И сейчас какой-то звериный инстинкт самосохранения гнал его  прочь
от нее, пусть  всего лишь на несколько  шагов,  за неплотно прикрытую дверь,
пусть, подчиняясь ее же приказу, но - прочь Конечно, если бы кто стал сейчас
рассуждать здраво, то счел бы это глупым и смешным, ибо  чувствовал же  он -
столь неприятное, а скорее ненавистное уже ему проникновение, и растворение,
и потеря себя, привычного происходит на уровне нематериальном Так при чем же
здесь  была прикрытая дверь, и  гостиная  за тонкой  перегородкой Но кому же
сейчас было рассуждать  здраво? Его  гнал инстинкт,  и  он,  не  раздумывая,
подчинялся
     Консьерж, если он правильно  его  понял, сказал что вызывать  такси нет
никакой  необходимости - машины  дежурят у входа  в отель постоянно  и  надо
просто спуститься в холл Возможно так сказал консьреж, а возможно  он просто
очень этого хотел и так услышал и понял, но сейчас это было не важно, сейчас
важно было оторваться от нее Он не стал  возвращаться  в спальню, сама мысль
об этом приводила его в ужас и бешенство одновременно. Сидя возле телефона в
гостиной, он крикнул  ей, что такси ждет внизу и  замер,  ожидая  ответа она
могла заявить что угодно - потребовать сначала ужин, шампанское,  еще любви,
сказать что передумала ехать и остается  до утра,  да что  там до  утра - до
конца его жизни Она могла выдумать все что угодно и он  бы подчинился любому
ее  решению  Собственно  в  этом  был  весь  трагизм  ситуации  и  вроде  бы
совершенная ее оторванность от  реальности Такой ситуации с ним, да и вообще
с каким-либо нормальным человеком быть не  могло, потому что  не могло  быть
никогда. Но  она была! И заключалась в следующем Эта женщина по-прежнему так
же не нравилась ему, как и в первые  минуты их знакомства на пустынной аллее
старого кладбища,  его по-прежнему и  еще более даже чем  раньше раздражало,
пугало, а то и бесило в ней все  -  яркая необычная внешность, медленная  со
странным каким-то то ли произношением,  то ли акцентом речь, резкие перепады
настроения - то она вдруг начинала говорить долго и туманно, касаясь тем ему
мало  понятных - философия, религия, мистика; то  вдруг приступ безудержного
веселья -  и тогда острые  на грани пошлости и  вообще публично дозволенного
шутки,  гримасы и  телодвижения; потом-  и  практически беспричинно следовал
едва ли  не  приступ меланхолии - она замолкала, не  слыша  и не видя ничего
вокруг, и глаза наполнялись влагой, готовых вот-вот выплеснуться слез; потом
- вдруг совершенно незаслуженная  и не  прошенная  им в общем-то нежность- и
тогда темный холодный фиолет неземных ее  глаз вдруг начинал медленно таять,
оплавляясь  как  воск горящей  свечи,  теплел  и мерцал  такой  бездонной  и
бескрайней  жертвенной любовью,  что  и  ему вдруг тоже хотелось  плакать  и
стоять на коленях. Была еще  отвратительная манера держать себя так, словно,
все, что только еще собирается пожелать она - для окружающих дело решенное и
первостепенное И еще было ее тело, такое податливое и властное одновременно,
что не воспринималось  телом  собственно  человеческим И  даже в  те минуты,
когда  он  испытывал  наслаждение,  никогда  неизведанное  им,  сорокалетним
здоровым,  красивым  и  богатым  мужчиной ранее, даже тогда, какая-то  малая
частица  его сознания или души,  (теперь он уже  не  понимал толком,  что он
осознает, а что чувствует)  кричала,  что не  может  подарить  такое  просто
женщина. А если может,  то что же должна она  сама прожить и пережить ранее?
Но эта  была только  одна часть  проблемы Другая  заключалась в том,  что  с
первых минут их странного уже  собственно местом, в котором оно  состоялось,
их знакомства он  ощутил над собой  полную и абсолютную власть  ее, а спустя
еще  некоторое  время  то  самое мучительно  и  страшно пугающее его чувство
полного, без  остатка,  растворения в ней. Так тают снежники  теплой  зимой,
слетая с небес в лужицы талого снега - стремительно, покорно и бесследно
     Были еще два обстоятельства,  четко  осознаваемые им и ввергающие его в
какой-то животный ужас
     Первым  был  фактор времени  -  все  то, что пережил,  прочувствовал  и
осознал  или  по  крайней мере попытался  осознать  он  подле  нее, при  том
эмоциональном ритме, к которому он привык и в котором жили все близкие ему и
почитаемые им нормальными люди, должно было растянуться на месяцы, а то и на
годы, если не  десятилетия  Сегодня все это  уложилось  у  него в  несколько
часов- время их знакомства, хотя каждый из этих часов совершенно реально для
него  и вопреки всем законам природы, заключал в себе не минуты,  числом как
известно, шестьдесят, а целые годы, а возможно  и десятки лет, похищая их из
будущей, отмеренной ему на этой земле, жизни.
     Вторым  -  было то  удивительное,  что творилось  внутри  его сознания,
причем  открытое ему совершенно и данное в острых ощущениях  и  переживаниях
Там поселилось два  человека. Вернее  два его " я", первому  из которых  она
была  абсолютно  нетерпима  и  отвратительна  даже,  но  оно,  это "я"  было
абсолютно  лишено  возможности  каким-либо  образом  воздействовать  на  его
поступки и  собственно  на всю  его  волю  Второе  же  "я",  напротив,  было
полностью подчинено ей, растворено в ней, оно было как бы даже уже и не его,
а ее "я" Ему воля его и тело починялись безоговорочно Еще более удивительным
было то,  что второе "я" с первым было полностью согласно,  но  действовало,
тем  не менее с точностью, до  наоборот Все это было так сложно  и запутано,
что он прежний никогда не  смог бы подобной коллизии не то, что понять, но и
повторить даже за кем-либо, доведись вдруг дослушать  подобный бред до конца
Теперь же, как умная, но не породистая собака, дворняга, - он чудным образом
понимал  все это удивительно точно  и в во всех странных и умопомрачительных
деталях, хотя ни сформулировать словесно, как подобает человеку, ни выразить
даже  взглядом,  как умеют  породистые  псы, не смог  бы От  него  прошлого,
осталась  в  нем  и  теперь  от  всего этого  хаоса и  полного  душевного  и
умственного  безобразия,  бурлила,  закипая  рваной  белой   пеной,   только
отчаянная бешенная  ярость,  но второе "я" прочно  держало ее  в  узде.  Так
горячего жеребца, держит  уверенной  рукой опытный  всадник,  который хорошо
знает, стоит лишь слегка ослабить повод и отпустить шенкель - сильное, много
сильнее его, человека,  животное, не задумываясь ни на минуту, вышвырнет его
из седла и еще  невзначай припечатает тяжелыми копытом,  разбивая в кровавые
клочья хрупкую человеческую плоть.
     Она не отозвалась никак и она остался сидеть в неудобной позе, на самом
кончике  глубокого  и мягкого  кресла,  обитого,  как и  вся мебель и  стены
гостиной нежным золотистым шелком Раньше он любил  этот двухкомнатный люкс в
бывшем графском замке, и  эту золотистую  гостиную  с  огромным  зеркалом  в
вычурной бронзовой раме над  большим  белого мрамора  камином, и  похожую на
музейную,  но   и  удобную,  дворцовую  мебель  с  продуманной  небрежностью
расставленную на дорогом ковре Но теперь ему  было не до интерьерных изысков
отеля  "Де Крийон", он  напряженно  прислушивался к тому. что  происходит  в
спальне  с  большой, как и полагается в таком номере кроватью  и  множеством
белых  зеркальных шкафов  вокруг  нее.  Размещая его впервые  в этом номере,
служащий отеля поинтересовался у его парижского  секретаря и  переводчика не
кажется  ли  господину  Полякову спальня,  с  ее  обилием  зеркал,  белой  с
позолотой  мебелью,  маленьким  круглым  столиком с двумя  легкими креслами,
пристроенными практически  в ногах кровати, слишком  дамской? Быть может, он
хочет посмотреть другой, более строгий номер? Но ему понравился именно этот,
хотя недостатком мужественности  он никогда  не страдал и  никто  никогда не
усмотрел бы в  нем и намека на женственность,  однако  спальня ему почему-то
понравилась Мог ли он знать тогда, сообщая довольному  служащему отеля,  что
номером  своим он  вполне  удовлетворен и  лучшего  не  желает,  что  спустя
несколько  лет и  после  стольких  ночей, поведенных  в этой бело-зеркальной
спальне, он будет напряженно прислушиваться к каждому звуку,  раздающемуся в
ней и мучительно желать только одного - остаться, наконец, одному Сейчас ему
казалось,  что  с  ее  уходом  разрушиться  и та  странная  власть,  которую
приобрела она над ним  за эти несколько часов, и он сможет  наконец спокойно
разобравшись  во  всем (  а  ранее.  что  бы ни случалось в жизни ему всегда
удавалось  это  -  спокойно разобраться  во всем),  лечь спать  и заснуть, а
утром...  О, утром, он было почти уверен, наваждение рассеется окончательно!
И он  будет  пить крепкий  кофе  с  горячим  круассоном,  которые непременно
предложит   на  завтрак  пассажирам  своего   утреннего  рейса  авиакомпания
"Эр-Франс", с  недоумением и  легкой досадой вспоминая  вчерашний странный и
малоприятный, несмотря на  остроту ощущений, вечер  Сейчас он и  верил, и не
верил в это, но очень хотел, чтобы случилось именно так
     Дверь в  спальню  отворилась -  и  он  готов был вознести молитву  всем
известным  ему богам,  поскольку  желание  его,  похоже,  начало  немедленно
исполняться.  Она  вышла   в  гостиную,  аккуратно   причесанная,  одетая  в
обливающий  ее  стройную  худощавую  фигуру,  словно  плотный  поток  матово
поблескивающей, густой  и  вязкой на вид  неведомой жидкости  черного цвета,
костюм, обутая  в свои классические лодочки на очень высоком и  очень тонком
каблуке  - такая, как если бы ничего не происходило с  ними в  эти несколько
часов,  да и не было никаких часов, а только  что  и, разумеется не надолго,
прямо с тенистой аллеи старинного кладбища,  она заглянула к нему в номер, с
тем, чтобы немедленно  покинуть  его, вероятнее всего  -  навсегда И  только
шляпку теперь  держала  она  иначе, чем тогда -  не трепетно,  двумя  руками
придерживая на груди, а небрежно - в опущенной левой руке, слегка  помахивая
ею, как если бы это была большая легкая сумка, с которой отправляется она на
приятную ее сердце прогулку - вот на что было это похоже
     -  Не  провожай  меня и пожалуйста  не  приближайся,  я  привела себя в
порядок,  а  ты  что-нибудь  сомнешь непременно, -  сейчас она  прибывала  в
веселом игривом даже настроении, но не кокетничала вовсе, а действительно не
хотела его прикосновений - его уже не  было рядом с ней, она так настроилась
и не желала ничего другого
     Он   неуклюже  как-то  и  торопливо  поднялся   из   своего  кресла   и
остановленный  ее репликой топтался сейчас на месте,  ощущая себя совершенно
неловко от  того, что был одет в халат, довольно короткий  для  него.  Босые
ноги  казались ему  сейчас как-то особенно  неприлично голыми, перед  ней  -
чужой  и изысканной, совсем  не той, что  только что была с  ним.  - Я ведь,
кажется,  говорил тебе,  что  собирался  лететь  завтра  утром,  но если  ты
хочешь... - если бы под рукой у него  сейчас был  бы пистолет,  первое  "я",
наверное  героическим усилием  прорвалось  бы  наружу  и  приказало  бы  ему
застрелиться, или застрелить ее, что  с точки зрения второго "я" было  почти
одно и  то же, но первое было упрятано  прочно, а второе продолжало мямлить,
жалко  пытаясь  изобразить  при этом  эдакую небрежность тона -  мы могли бы
провести еще  несколько дней здесь,  или поедем куда-нибудь  Может, в Ниццу?
Или Довиль? В Нормандии сейчас прилично - тепло и не жарко, по-моему
     - Завтра? Ну завтра ведь и будет завтра, - она снова кокетливо помахала
шляпкой на уровне худой щиколотки  своей левой ноги, - завтра, это еще очень
не скоро  Хорошо, я позвоню  тебе завтра и  тогда поговорим Вообще, не люблю
Ниццу, особенно летом  А Довиль?..  Я  подумаю. Завтра. А  теперь отвори мне
дверь, но не смей меня трогать Помнишь, что я сказала, да? Ну, прощай
     -  Но ведь уже  завтра, - он послушно сделал шаг в сторону двери и даже
взялся  рукой  за витую  тяжелую  ручку, но  остановился,  загораживая собой
дверь,  а другой рукой одергивая полы халата, - осталось несколько часов - и
рассветет Самолет у меня утром, это конечно не проблема, но...
     - Отвори мне  дверь, - повторила  она более монотонно, чем сказала  это
прежде и он понял, что  игривое настроение  ее сейчас сменит холодная  тупая
апатия
     - Конечно, иди, если хочешь, но по крайней мере дай мне знать до отлета
или оставь какие-нибудь свои координаты, чтобы я мог..
     - Какое смешное слово - координаты, - медленно произнесла она без  тени
улыбки,  и повторила  по слогам, -  ко-ор-ди-на-ты  Я  позвоню тебе  завтра,
прощай
     Она  прошла  мимо него  так невесомо,  что  он не ощутил  даже  легкого
колебания воздуха  на своем лице, хотя она едва не  коснулась его, ступая за
порог, и только  запах  ее духов едва уловил он  и, вдохнув глубоко-глубоко,
удержал подле себя на долю секунды - терпкий запах  мокрой листвы  какого-то
экзотического  растения  " Цветы  у него должно быть огромными и  непременно
темно фиолетовыми"-  мелькнула в  голове его странная и  неожиданная мысль и
почти незамеченная им растворилась. Некоторое время он постоял у распахнутой
двери своего  номера,  а  потом медленно  затворил ее и,  словно  не узнавая
привычных предметов, с некоторым удивлением даже  оглядел опустевшую наконец
гостиную




     Похоже было, что  этой ночью,  вернее в последние  предрассветные  часы
первой ночи нового  одна тысяча  девятьсот семнадцатого года Ирэн фон Паллен
приходила в себя дважды
     Напиток,  предложенный  Рысевым  оказал на  нее действие  немедленное и
удивительное - она  стремительно провалилась в совершенное  забытье, которое
не  было  сном,  потому  что  спала  она  всегда  очень чутко,  посыпаясь от
малейшего не  то что  бы шума, а простого колебания воздуха,  вызванного,  к
примеру, легко порхнувшей  у раскрытого  окна тончайшей  кисейной занавеской
Теперь же  она  оказалась  отгороженной  от внешнего мира,  наполненного все
усиливающимся  шумом за дверью:  громкими криками и смехом, звоном  посуды и
шумом падающих предметов,  такой плотной и  непроницаемой  пеленой забвения,
что казалось он перестал существовать для нее вовсе. Но и внутренний ее мир,
оживающий  более  обычного  как раз  в  часы ее тревожного сна,  теперь  был
безмолвен и темен, скованный вязкой паутиной странного зелья. Она  не видела
снов, душа ее не ощущала каких-то неведомых призывов и не парила  над миром,
покинув холодное  тело,  как это часто бывало с ней, особенно  если засыпала
после долгих часов лихорадочного бодрствования под действием наркотика.
     Очнувшись  от этого забвения  первый раз, словно  вынырнув  из холодных
глубин темного лесного омута, она не сразу ощутила себя собою, и некоторое в
время лежа в кромешной прохладной тьме приходила в себя, ощущая сначала свое
тело и медленно  возвращая себе умение им управлять, а  уж потом  осознав  и
вспомнив, правда сквозь  какую-то странную пелену, кто она, что такое, зачем
и почему окружает ее Она обнаружила себя совершенно нагою, лежащей в широкой
прохладной  постели,  убранной  мягким приятно  обтекающим  тело  скользящим
шелком Комната,  в которой  она  находилась скрывалась во тьме, не было даже
ночника у кровати, но почему-то она показалась  ей  велика, не в  пример той
предыдущей, где  приняла  она  из рук Рысева  старинный  кубок  со  странным
питьем. Где-то здесь к тому же непременно было  открыто окно,  оттого воздух
был свеж и наполнен сырой прохладой петербургской ночи
     Ирэн осторожно пошевелила руками и ногами,  отчего прохладные шелка тут
же  пришли в  движение и обласкали,  легко  скользя,  ее тело  Оно  послушно
подчинилось ей, но было, в то  же время, каким-то  чужим, пустым, остывшим и
безумно усталым,  словно  возвращенным ей  только что кем-то,  кто  долго  и
настойчиво пользовал его на  свой лад " Он овладел мною конечно, но зачем же
так?  - вяло,  без возмущения и  даже обиды,  подумала Ирэн Она  была скорее
раздосадована, потому что к близости с  Рысевым была готова и ожидала от нее
чего-то столь же необычного и потрясающего для  нее как  то,  что было в его
словах, обращенных к ней накануне  Однако и досада ее была такой  же вялой и
апатичной,  как и  все  прочие  чувства  и ощущения Она  пыталась  встать  и
отыскать какой ни будь светильник, чтобы оглядеться, но почему-то не сделала
этого.  Потом хотела  поразмыслить  о случившемся  и  попытаться  что-нибудь
вспомнить, но и  на это не нашла в себе сил Легкая  дымка, которой  все  это
время был  подернуто ее сознание сгустилась, и Ирэн снова, и  не заметно для
себя   погрузилась,  как  в  теплую,  расслабляющую,  до  краев  наполненную
благоухающей водой огромную ванну, в глубокое вязкое забытье
     На этот  раз однако оно не было  столь темным и безмолвным как сначала.
Ей снился сон, а быть  может  был это и  не сон вовсе, а то, чему свидетелем
стала душа ее, которая освободясь на время от телесной оболочки понеслась по
ей одной известным дорогами и лабиринтам, и там оказалась в самой гуще ярких
фантастических событий
     Ей  виделась битва,  в  которой  сошлись  сотни и  тысячи разгоряченных
всадников, одетых в странные, но прекрасные одежды, окрашенные  в  пурпурный
цвет  -  у   одних  воинов,  и  кипенно  белые   -  у  других  Сражение  это
разворачивалось  в  долине,  пролегающей  между  двумя  полукружьями  горных
хребтов, зеленых и голубых у основания, с вершинами, увенчанными блистающими
снежными покровами  Солнце уже клонилось к закату и  лучи  его,  наполненные
ярким багрянцем насквозь пронизывали  долину, от чего белые одежды всадников
казались  алыми, а красные, наливаясь  пурпуром,  становились темными  почти
черными,  как  самые  темные  редчайшие  рубины,  виденные  ею  в  старинной
прабабушкиной  диадеме,  хранящейся  ныне  в  их  доме  вместе   с   другими
уникальными  украшениями,  многие  поколения  переходящими по  наследству  и
теперь  ждущие   ее  в  тяжелой  серебряной  шкатулке-ларце.  Слышался  звон
скрещенных сабель, боевые  призывы  воинов, конское  ржание, крики  и  стоны
умирающих  Их  было  уже  великое множество,  поверженных  на землю, залитых
кровью, сочащейся из страшных ран, от  чего нельзя  было понять, кто  из них
принадлежит  к  какому воинству  - одежда  раненых  и  убитых была одинаково
красной от крови Однако оставшиеся в живых не оставляли своего ратного дела:
битва продолжалась с неиссякаемой яростью и  лица воинов были почти безумны,
искаженные гримасами  ненависти и смертельного азарта Она  тоже  была  среди
них, облаченная в белое, но забрызганное кровью и от того почти алое платье,
верхом на горячей  сильной  лошади с  мечом  в  одной  руке и легким золотым
щитом- в другой  Волосы  ее были распущены и  их украшала почему-то та самая
знаменитая диадема  из тяжелых  темных  рубинов, сейчас  более  напоминающая
корону Впрочем теперь, она и была короной, потому что Ирэн в этой битве была
не просто  отважной воительницей, валькирией,  как назвал  ее вдруг какой-то
неве