не столь жалеть, ибо в те времена  они  почти
всегда кончали тем, что с успехом примыкали впоследствии  к  нашему  высшему
культурному слою и сливались с  ним  в  одно  целое.  И  если,  например,  и
сознавали, в начале дороги, всю  беспорядочность  и  случайность  свою,  все
отсутствие  благородного  в  их  хотя  бы  семейной  обстановке,  отсутствие
родового предания и красивых законченных форм, то тем даже и лучше было, ибо
уже сознательно добивались того  потом  сами  и  тем  самым  приучались  его
ценить. Ныне уже несколько иначе - именно потому, что примкнуть почти  не  к
чему.
     Разъясню сравнением или, так  сказать,  уподоблением.  Если  бы  я  был
русским романистом и имел талант, то  непременно  брал  бы  героев  моих  из
русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом  типе  культурных
русских людей возможен хоть вид красивого порядка и  красивого  впечатления,
столь необходимого в романе для изящного  воздействия  на  читателя.  Говоря
так, вовсе не шучу, хотя сам я - совершенно не дворянин, что, впрочем, вам и
самим известно. Еще Пушкин наметил сюжеты будущих романов своих в "Преданиях
русского семейства", и, поверьте, что тут действительно все, что у нас  было
доселе  красивого.  По  крайней  мере  тут  все,  что  было   у   нас   хотя
сколько-нибудь завершенного. Я не потому  говорю,  что  так  уже  безусловно
согласен с правильностью и правдивостью красоты этой; но тут, например,  уже
были законченные формы чести и долга, чего, кроме дворянства, нигде на  Руси
не только нет законченного, но даже нигде и не начато. Я говорю как  человек
спокойный и ищущий спокойствия.
     Там хороша ли эта честь и верен ли долг - это вопрос второй; но  важнее
для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже  не
предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже,  да  у  нас  именно  важнее
всего хоть какой-нибудь,  да  свой,  наконец,  порядок!  В  том  заключалась
надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь  наконец  построенное,  а  не
вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых  вот
уже двести лет все ничего не выходит.
     Не обвините в славянофильстве; это - я лишь так,  от  мизантропии,  ибо
тяжело на сердце! Ныне, с недавнего времени, происходит у нас  нечто  совсем
обратное изображенному выше. Уже не сор прирастает к высшему слою  людей,  а
напротив, от красивого типа отрываются, с  веселою  торопливостью,  куски  и
комки и сбиваются в одну кучу с беспорядствующими и завидующими. И далеко не
единичный случай, что самые отцы и родоначальники бывших культурных семейств
смеются уже над тем, во что, может быть, еще хотели бы верить их дети.  Мало
того, с увлечением  не  скрывают  от  детей  своих  свою  алчную  радость  о
внезапном праве на бесчестье, которое они  вдруг  из  чего-то  вывели  целою
массой. Не про истинных прогрессистов я говорю, милейший Аркадий  Макарович,
а про  тот  лишь  сброд,  оказавшийся  бесчисленным,  про  который  сказано:
"Grattez le russe et vous verrez  le  tartare".  И  поверьте,  что  истинных
либералов, истинных и великодушных друзей человечества у нас  вовсе  не  так
много, как это нам вдруг показалось.
     Но все это - философия; воротимся к воображаемому романисту.  Положение
нашего романиста в таком случае было бы совершенно определенное: он  не  мог
бы писать в другом роде, как в историческом, ибо красивого типа  уже  нет  в
наше время, а если  и  остались  остатки,  то,  по  владычествующему  теперь
мнению, не удержали красоты за собою. О,  и  в  историческом  роде  возможно
изобразить множество еще чрезвычайно приятных и отрадных подробностей! Можно
даже до  того  увлечь  читателя,  что  он  примет  историческую  картину  за
возможную еще и в настоящем. Такое произведение, при  великом  таланте,  уже
принадлежало бы не столько к русской литературе, сколько к русской  истории.
Это  была  бы  картина,  художественно  законченная,  русского  миража,   но
существовавшего действительно, пока не догадались, что это - мираж. Внук тех
героев, которые были изображены в картине,  изображавшей  русское  семейство
средневысшего культурного круга в течение трех поколений сряду и в  связи  с
историей русской, - этот потомок предков своих уже не мог бы быть  изображен
в современном типе своем иначе, как в несколько мизантропическом, уединенном
и несомненно  грустном  виде.  Даже  должен  явиться  каким-нибудь  чудаком,
которого читатель с первого взгляда мог бы признать как за сошедшего с  поля
и убедиться, что не за ним осталось поле. Еще далее - и исчезнет даже и этот
внук-мизантроп; явятся новые лица, еще неизвестные, и новый мираж; но  какие
же лица? Если некрасивые, то невозможен дальнейший русский  роман.  Но  увы!
роман ли только окажется тогда невозможным?
     Чем далеко ходить, прибегну к вашей же рукописи.  Взгляните,  например,
на оба семейства господина Версилова (на  сей  раз  позвольте  уж  мне  быть
вполне  откровенным).  Во-первых,  про  самого   Андрея   Петровича   я   не
распространяюсь; но, однако, он - все же из родоначальников. Это -  дворянин
древнейшего рода и в то же время парижский  коммунар.  Он  истинный  поэт  и
любит Россию, но зато и отрицает ее вполне. Он без всякой религии, но  готов
почти умереть за что-то неопределенное, чего и назвать не умеет, но  во  что
страстно верует, по  примеру  множества  русских  европейских  цивилизаторов
петербургского периода русской истории. Но довольно о нем самом; вот, однако
же, его родовое семейство: про сына его и говорить не стану, да и  не  стоит
он этой чести. Те, у кого есть глаза, знают заранее, до чего  дойдут  у  нас
подобные сорванцы, а  кстати  и  других  доведут.  Но  вот  его  дочь,  Анна
Андреевна, - и чем же не  с  характером  девица?  Лицо  в  размерах  матушки
игуменьи Митрофании - разумеется, не предрекая ничего уголовного,  что  было
бы уже несправедливым с моей стороны. Скажите мне теперь, Аркадий Макарович,
что семейство это - явление случайное, и я возрадуюсь духом.  Но,  напротив,
не будет ли справедливее вывод, что уже множество таких, несомненно родовых,
семейств русских с неудержимою силою переходят массами в семейства случайные
и сливаются с  ними  в  общем  беспорядке  и  хаосе.  Тип  этого  случайного
семейства указываете отчасти и вы в вашей рукописи. Да,  Аркадий  Макарович,
вы - член случайного семейства, в  противоположность  еще  недавним  родовым
нашим типам, имевшим столь различные от ваших детство и отрочество.
     Признаюсь, не желал бы я быть романистом героя из случайного семейства!
     Работа неблагодарная и без красивых форм. Да  и  типы  эти,  во  всяком
случае, -  еще  дело  текущее,  а  потому  и  не  могут  быть  художественно
законченными. Возможны важные ошибки, возможны преувеличения, недосмотры. Во
всяком случае, предстояло бы слишком много угадывать. Но что делать,  однако
ж, писателю, не желающему писать лишь в одном историческом роде и одержимому
тоской по текущему? Угадывать и... ошибаться.
     Но  такие  "Записки",  как  ваши,  могли  бы,  кажется  мне,  послужить
материалом для будущего художественного произведения, для будущей картины  -
беспорядочной, но уже прошедшей эпохи. О, когда минет злоба дня  и  настанет
будущее, тогда будущий художник отыщет прекрасные формы даже для изображения
минувшего беспорядка и хаоса. Вот тогда-то и понадобятся подобные "Записки",
как ваши, и дадут материал - были бы  искренни,  несмотря  даже  на  всю  их
хаотичность и случайность... Уцелеют по крайней мере хотя  некоторые  верные
черты, чтоб угадать по  ним,  что  могло  таиться  в  душе  иного  подростка
тогдашнего смутного  времени,  -  дознание,  не  совсем  ничтожное,  ибо  из
подростков созидаются поколения..."



Примечания
(1) т. е. из шкурок ягнят
(2) дешевое сукно
(3) Подождите! (франц.)
(4) илька - мех американского хорька
(5) доверенным лицом