а каждым шагом этих пучеглазых людишек с кораблей - я все еще не  уверен  в
том, что они столь безобидны, как кажутся.
   Дав Криту достаточно пищи для размышлений, чтобы отвлечь его от сплетен о
неприятностях бога Вашанки - а, значит, и о своих собственных - он  собрался
уходить. "К концу недели мне хотелось бы  иметь  первые  результаты".  Когда
Темпус удалялся по проходу между столами, офицер саркастически поднял  вслед
ему свою чашу.
   Перед дверью радостно гарцевал его тресский жеребец. Он погладил  его  по
дымчато-серой шее и почувствовал выступивший на ней пот. Дня стояли  знойные
- ранняя жара, столь же нежелательная,  как  недавнее  позднее  похолодание,
побившее озимые за неделю до сбора урожая и заморозившее  молодые  растения,
выраженные в надежде на благоприятную осень.
   Он взобрался в седло и поехал на юг от  зернохранилищ  к  северной  стене
Дворца, где всегда было шумно и многолюдно.  Ему  нужно  было  поговорить  с
Принцем Китти-Кэтом, а затем по дороге в казармы совершить объезд Лабиринта.
   Но Принц не принимал, и настроение у Темпуса совсем испортилось;  сегодня
он  собирался  выступить  против  молодого  щеголя   с   военной   прямотой,
пренебрегая этикетом,  ибо  считал  себя  обязанным  раз  или  два  в  месяц
прочищать юнцу  мозги.  Но  Кадакитис  закрылся  в  конференц-зале  с  этими
белобрысыми пучеглазыми людишками с кораблей, не  считая  нужным  пригласить
Темпуса, что, впрочем, уже не было удивительным: с той памятной битвы  богов
в небе над собранием Гильдии Магов, все пошло наперекосяк, хуже не бывает, и
проклятие Темпуса пало на него со всей силой.
   Возможно бог и в самом деле умер - голос Вашанки больше не звучал в ушах.
Раза два он выходил на разбой  -  просто,  чтобы  проверить,  не  примет  ли
Властелин  Насилия  участие  в  своем  любимом  развлечении.   Но   бог   не
разговаривал с ним мысленно с самого Нового Года,  а  заклятие,  запрещавшее
ему любить, порождало страх  причинить  вред  тем,  кто  любит  его,  и  это
заставляло нелюдимого человека еще больше замыкаться  в  себе;  только  дочь
Фрота Джихан, существо нечеловеческой  природы,  хотя  с  виду  женщина  как
женщина, разделяла его досуг.
   Этот факт, так же, впрочем, как и все остальное, раздражал пасынков.  Они
дорожили своим замкнутым братством, куда допускались только пары  любовников
из Священного Союза  и  незаурядные  наемники-одиночки,  которых  с  помощью
агентов Темпуса и золота Китти-Кэта удавалось  переманить  из  разношерстных
отрядов, устремлявшихся через Санктуарий на север для поддержки мятежников.
   Ему самому не терпелось повоевать, сразиться с конкретным врагом, повести
свои когорты на север. Его удерживало лишь  обещание  всемерно  поддерживать
юного Принца, которое он дал ранкаяскому правительству, а также этот  трижды
проклятый флот воинствующих купцов, вошедший в порт для  "мирной  торговли";
между тем, их суда, нагруженные, якобы, зерном, одеждой и  специями,  что-то
очень глубоко сидели в  воде  -  инстинкт  подсказывал  ему,  что  Бурекская
фракция Бейсибцез предпримет попытку захвата города.
   Впрочем, все это его  уже  не  особенно  беспокоило:  дела  в  Санктуарий
обстояли слишком  плохо,  и  одному  человеку  было  не  под  силу  что-либо
исправить,  даже  такому,  как  он,  почти  бессмертному,  полубожествениому
воплощению человека. Взять бы Джихан, да отправиться на север, с па­сынками,
а лучше без них - лежащее на нем проклятие и их  докучливая  любовь  к  нему
могли погубить их всех. Если бог и вправду ушел, он  должен  последовать  за
ним. За границами Санктуария властвуют другие  Боги  Бури,  там  поклоняются
другим именам. Верховный Властелин Бури (Энлиль), которого боготворил  Нико,
внял Мольбам Темпуса об очищении его судьбы  и  сердца  -  сейчас  он  желал
узнать все о его Месте в жизни, его проклятии, его боге-хранителе.  Он  ждал
только знака.
   Однажды  давным-давно,  когда   он   путешествовал   за   границей,   как
странствующий философ в поисках спокойной жизни в спокойном мире, он  понял,
что богам все сущее представляется прекрасным, добрым и справедливым,  в  то
время как люди одно считают справедливым, а другое - нет.  Если  бог  умирал
или  бывал  свергнут,  хотя  вроде  ничто  не  предвещало   такого   исхода,
происшедшее просто принималось как данность. Но и  те,  и  другие  рано  или
поздно приходили к закономерному просветлению:  существует  нечто,  чего  не
избежать - воля старших богов. Вот  почему  оставалось  только  ответить  на
вопросы и ждать.
   Он не сомневался в том, что ответ будет дан в ближайшее время, так же как
и в том, что он сумеет его услышать и понять.
   По дороге к Лабиринту он размышлял над своим проклятьем,  из-за  которого
никто из живущих не мог любить его, и всякий смертный отвергал  его  любовь.
На небесах же жили двое любящих его, это  были  призраки,  подобные  первому
Пасынку, Абарсису. Но на небеса путь ему был закрыт: с  незапамятных  времен
плоть его восстанавливалась, что бы с ней ни происходило. Дабы  убедиться  в
том, что это по-прежнему так, прошлой ночью он пошел к реке и перерезал вены
на  обеих  руках.  Прежде  чем  он  успел  сосчитать  до  пятидесяти,  кровь
остановилась, и порезы начали затягиваться. Дар заживления - если  это  было
даром - все еще оставался с ним. То был дар богов, а стало быть некая  сила,
не доступная смертным, все еще "любила" его.
   Непонятная  прихоть  заставила  его  остановиться  у   оружейной   лавки,
облюбованной наемниками.
   Три коня, топтавшиеся у коновязи, были ему знакомы  -  один  из  них  был
скакун Ннко, крупный гнедой, с пятнами ржавого цвета, с большой  головой  на
тонкой шее, вечно замотанной овечьей шерстью  для  предохранения  подгрудка.
Конь, столь же наглый, сколь и уродливый, вызывающе  зафыркал  на  тресского
скакуна Темпуса, возмущенный тем, что Трес покрыл кобылу Нико.
   Он привязал своего коня и вошел внутрь, пробираясь  между  расставленными
арбалетами, дротиками, стальными и деревянными стрелами и мечами.
   За прилавком сидела женщина, красивая и вздорная; ее  шея  сгибалась  под
тяжестью ожерелья, кожа благоухала. Она знала его, и секунду спустя он учуял
едкий запах нервной испарины и защитного мускуса, который женщины выделяют в
подобных ситуациях.
   - Марк с парнями на заднем дворе, демонстрирует новые луки. Позвать  его,
господин Маршал? Или я могу вам помочь? Все, что  здесь  есть  -  ваше,  мой
господин, на пробу или в качестве  подарка,  -  она  широко  повела  руками,
показывая развешанное  оружие,  при  этом  браслеты  на  запястьях  призывно
зазвенели.
   - Я выйду на задний двор, госпожа, не утруждайте себя. - Она  уселась  на
место, все еще взволнованная, но вынужденная повиноваться.
   На  обнесенном  желтыми  стенами  дворе  десять   мужчин   собрались   за
бревенчатым барьером - в ста ярдах от него на стене были натянуты три бычьих
шкуры с  намалеванными  на  них  красными  мишенями;  между  шкурами  стояли
прислоненные к стене кирасы из  четырехслойной  дубленой  кожи,  укрепленные
бронзовыми пластинками и набитые соломой.
   Кузнец склонился перед арбалетом, укрепленным на подставке. Он  два  раза
ударил молотком по прицелу, опустил  напильник,  крякнул  и  произнес:  "Ну,
попробуй теперь, Стратон, должно получиться. Я  подогнал  прицел  по  твоему
глазу..."
   Большеголовый кряжистый кузнец с щегольской  бородой,  которая  несколько
скрашивала грубую внешность, с преувеличенным усилием  поднялся  с  колен  и
повернулся к другому клиенту, только что подошедшему  к  линии  огня:  "Нет,
Стеле, не так, если позволишь, я изменю натяжение..." - подойдя к нему, Марк
велел Нико приставить арбалет к плечу и стрелять из такого положения; тут он
увидел Темпуса и отошел от группы наемников, вытирая руки о фартук.
   Тетивы щелкнули и  арбалеты  выпустили  пять  стрел,  повинуясь  командам
старшего  офицера  "приготовились"  и  "огонь",  а   затем   "поставить   на
предохранители", чтобы все могли подойти  к  мишеням  и  проверить  точность
попадания и глубину проникновения стрел в мишени.
   Покачивая головой, кузнец признался: "У Стратона проблема, которую я не в
силах решить. Я отлично отрегулировал его прицел, по крайней мере для  себя,
проверял арбалет три раза, но когда стреляет он, такое впечатление, будто он
целится на два фута ниже".
   -  В  сражении  он  будет  стрелять  метко;  сейчас  же  Стратон   больше
беспокоится о том, чтобы друзья оценили его удаль. Он думает не  столько  об
оружии, сколько о приятелях.
   Кузнец понимающе подмигнул и стер улыбку с лица грязной рукой.
   - Да уж, что верно, то верно. А что бы  вы  хотели  посмотреть,  господин
Темпус? У нас есть новая закаленная сталь, хотя я так  и  не  могу  взять  в
толк, почему люди так горячатся и готовы платить за нее двойную  цену:  ведь
человек мягок как глина,  деревянной  палкой  можно  легко  проткнуть  самое
доблестное брюхо.
   - Не нужно стали, покажи набор дротиков с железными наконечниками,  когда
освободишься.
   - Я сам отберу. Может сейчас их и проверим? Испытаем, у кого рука тверже,
если вы вызовете на соревнование...
   - Не торопись, Марк. Возвращайся к своей  работе.  Я  тут  поброжу  пока,
огляжусь.
   Он подошел к Нико, делая вид, что любуется  новым  арбалетом  пасынка,  и
почувствовал на себе его взгляд из-под прикрытых  век;  глаза  Нико,  обычно
ясные, сегодня были слегка затуманены, подстать подбородку, чуть  прикрытому
первой пробивающейся бородкой.
   - Ну, как дела, Нико? К тебе вернулся маат?
   - Не совсем, - ответил молодой боец, взводя рычагом до  упора  пружину  и
выпуская стрелу, которая, просвистев, вонзилась в самый центр мишени. -  Вас
Крит послал? У меня все отлично, командир. Он слишком много хлопочет. Она  у
нас на крючке, хотя  на  первый  взгляд  это  незаметно.  Нам  нужно  только
время... она подозрительна,  хочет,  чтобы  мы  доказали  свою  преданность.
Должен ли я сделать это во что бы то ни стало?
   -  Я  могу  дать  вам  срок  только  до  конца  следующей  недели.   Будь
благоразумен, я тебе доверяю. Решай сам,  чего  она  заслуживает  и  на  что
способна.  Если  Критиас  будет  задавать  вопросы,  можешь   сказать,   что
действуешь по моему приказу.
   - Скажу с удовольствием. Меня не нужно нянчить, но у него  в  голове  это
никак не укладывается.
   - А как Джанни?
   - Ему трудно притворяться, что он... тот, за кого мы себя  выдаем.  Парни
уговаривают его вернуться в казармы, забыть прошлое  и  взяться  за  прежнюю
службу. Но мы выдержим. Он уже вполне взрослый мужчина.
   Ореховые глаза Нико быстро ощупывали стоявших в  стороне  товарищей:  кто
наблюдал за ними, кто напускал равнодушный вид, напряженно  прислушиваясь  к
их разговору. Он выпустил вторую стрелу, третью и  мягко  заметил,  что  ему
нужно пойти посмотреть мишень. Темпус посторонился, услышал команду  офицера
"не стрелять", понаблюдал, как Нико вытаскивает из мишени пучок стрел.
   Если этот не сможет одолеть ведьму, значит ее не сможет одолеть никто.
   С радостным чувством он покинул лавку и  у  выхода  увидел  Джихан,  свою
правую руку и надежнейшего партнера. Она  поджидала  его  верхом  на  другой
тресской лошади. Сверхчеловеческая красота и сила Джихан  казалось  освещала
обшарпанные фасады улицы  Оружейников,  словно  под  облупившейся  фальшивой
позолотой проступал слой настоящего золота.
   Одной из причин отчуждения пасынков от своего командира была его связь  с
этой чуждой "женщиной", и только один Нико знал, что она, была  дочерью  той
силы,  что  породила  всех  соперничающих   ботов   и   даже   сам   принцип
божественности; холод, исходивший от ее кожи, оттеснял полуденную жару,  как
ветер со снежных вершин.
   - Живи долго, Темпус, - голос у нее был густой, как эль и он  понял,  что
умирает от жажды. Как раз за углом, в одном квартале вверх по  улице  Золота
находились Парк Обещание Рая и "Держи пиво", заведение, которое в  Восточных
кварталах считалось первоклассным, если среди илсигов  можно  было  выделить
какие-то классы. Он  предложил  ей  пообедать  там.  Она  была  рада  -  все
удовольствия смертных были ей в новинку; само пребывание во  плоти  казалось
ей захватывающим приключением. Новичок в  этой  жизни,  Джихан  с  Жадностью
ловила все ее проявления. В его жизни она играла особую  роль,  ее  любовные
игры были грубы и жестоки, тело  -  крепче,  чем  у  его  тресских  лошадей,
поэтому он не боялся навлечь череду несчастий на любовницу - она  сама  была
порождением первичного насилия.
   В "Держи пиво" их ждал отличный прием. В уединенном кабинете они говорили
об отсутствии бога и о последствиях этого обстоятельства; прислуживал им сам
хозяин, добродушный малый, благодарный  людям  Темпуса  за  то,  что  те  не
трогали его дочерей, когда колдовской ветер  наполнял  улицы.  "Сегодня  моя
девочка заканчивает школу, господин  Маршал,  моя  младшенькая.  У  нас  все
готово к празднику, и вы со своей спутницей будете самыми желанными гостями.
   Когда он начал было отказываться, Джихан коснулась его руки, ее неистовые
глаза замерцали грозовым светом.
   - ...Впрочем, может мы заглянем ненадолго, если дела позволят.
   Но посетить праздник им помешал неумолимый голос вожделения, и всего, что
случилось позже, можно было бы избежать, не  потеряй  они  на  время  всякую
связь с пасынками, укрывшись в зарослях вниз по течению ручья, бегущего мимо
казарм.
   А между тем колдовство набирало силу, и все летело в тартарары.

***

   По дороге на дело,  ожидая  восхода  луны,  Нико  и  Джанни  заглянули  в
"Распутный Единорог". Это была ночь полнолуния,  благословляемая  многими  с
тех пор, как в городе начали свирепствовать неизвестные отряды смерти. Никто
не знал, кто это был -  солдаты  ранканской  регулярной  армии,  разогнанные
"ястребиные маски" Джабала,  пучеглазые  бейсибские  насильники  или  убийцы
нисибиси.
   Единственное, что можно было сказать с уверенностью, -  это  не  были  ни
пасынки, ни члены Священного Союза, ни связанные с ними наемники  из  казарм
гильдии. Но убедить в этом запуганное население было невозможно.
   Нико и Джанни под видом безработных наемников, которых изгнали  из  рядов
пасынков и вышвырнули из казарм гильдии за какие-то темные  делишки,  быстро
опускались на дно санктуарского общества, обживаясь  на  грязных  улицах.  В
настоящее время они полагали, что вот-вот сумеют выйти  на  главаря  отрядов
смерти. Была надежда, что этой или следующей ночью  им  сделают  предложение
присоединиться к убийцам в их убогих развлечениях.
   Не то чтобы Санктуарий  был  незнаком  с  убийствами  или  с  убожеством.
Лабиринт (Нико изучил его  теперь  не  хуже,  чем  потребности  лошадей  или
границы возможностей Джанни) не был подлинным Дном  города,  он  представлял
собой скорее верхнюю часть многоярусных трущоб. Гораздо хуже  Лабиринта  был
Перекресток Развалин, кишащий, униженными  и  оскорбленными;  хуже  Развалин
была Подветренная сторона, где днем все вымирало, а  ночью  какие-то  адские
звуки смешивались с воем восточного ветра, дующего вдоль реки Белая  Лошадь.
Трехъярусная преисподняя,  битком  набитая  убийцами,  проданными  душами  и
уродами, начиналась здесь, в Лабиринте.
   Если  бы   деятельность   отрядов   смерти   ограничивалась   Лабиринтом,
Развалинами и Подветренной стороной, о них никто и  не  узнал  бы.  На  этих
улицах трупы были обычным  делом;  ни  пасынки,  ни  ранканские  солдаты  не
трудились подсчитывать их; около боен  процветали  дешевые  крематории;  для
тех, кому даже это было не по карману, рядом протекала река Белая  Лошадь  -
она принимала все без возражений. Но отряды промышляли и в верхнем городе, в
восточных кварталах и в центре Санктуария, где  жили  аристократы  и  купцы,
воротившие нос от "благоуханий" нижнего города.
   Публика в "Единороге" больше не замолкала, когда входили Нико  и  Джанни;
их небритые лица, потрепанная одежда и осоловелые глаза делали  их  похожими
на нищих или геев-проститутов. Войти в образ было трудно, еще труднее - жить
в нем. Никто из пасынков, за исключением их куратора Крита (который сам  был
далек  от  обитателей  казарм,  гордый,  блистающий  прекрасным  оружием   и
красивыми  идеалами),  не  знал,  что  они  не  были  изгнаны,  а,   глубоко
законспирированные,  выполняли  задание  Темпуса  -   выкурить   из   логова
ведьму-нисибиси.
   Но с появлением отрядов смерти дело приняло новый оборот, и ставки в игре
поднялись. Поговаривали, что Шедоуспан, вор, был прав: бог Вашанка  умер,  и
теперь ранканы получат по заслугам. Заслужили они это или нет, но  торговцы,
политики и ростовщики - "угнетатели" - потеряли  покой:  целыми  семьями  их
резали или жгли в  собственных  домах,  кромсали  на  кусочки  в  их  резных
каретах.
   Шпионы заказали новой официантке  Культяпки  выпивку,  и  она  вернулась,
испуганная, но непреклонная, заявив, что Культяпка хочет  сперва  видеть  их
деньги. Все предприятие было затеяно с помощью бармена:  он  знал,  кто  они
такие, они знали его тайны.
   - Давай-ка, прибьем этого навозного жука, Стеле, - рявкнул Джанни. У  них
было мало наличности - несколько солдатов, да горсть машадийских медяков - а
заплатить им должны были только после выполнения задания.
   - Спокойно, Джанни. Я с ним поговорю. А ты, детка,  тащи  два  ранканских
эля, а то неделю будешь ходить в раскорячку.
   Он оттолкнул свою  табуретку  и  зашагал  к  стойке,  думая  о  том,  что
Санктуарий, похоже, вконец доконал его. Умер ли бог? Был ли Темпус обворожен
Пеннорожденной,  которая  составляла  ему  компанию?   Был   ли   Санктуарий
средоточием хаоса? Адом, из которого еще никому не удавалось  выбраться?  Он
оттолкнул троицу  юных  puds  и,  подойдя  к  бару,  пронзительно  свистнул.
Здоровенный бармен равнодушно оглянулся, приподнял рассеченную шрамом  бровь
и  проигнорировал  призыв.  Стеле  сосчитал  до  десяти  и  начал  методично
опрокидывать на стойку чаши других клиентов.  Настоящих  мужчин  здесь  было
немного; большинство удалились с проклятиями; один потянулся было за финкой,
но у Стеласа в руке был кинжал, и тот заколебался. Нико был одет  неряшливо,
и все же гораздо лучше, чем любой из них.  И  он  не  задумываясь  вытер  бы
грязное лезвие своего ножа об их внутренности. Они ощутили это; а он  уловил
их чувства, хотя и не был способен читать мысли.  Место  утерянного  маат  -
самообладания - заняла холодная, болезненная ярость. В Санктуарии  он  узнал
такие чувства, как отчаяние и беспомощность, а  уж  они  познакомили  его  с
бешенством. Поступки, которые он когда-то почитал  последним  делом,  сейчас
первыми приходили в голову. Воспитанный боевым братством,  в  Санктуарии  он
познал другой род войны и научился восхищаться убойной  силой  своей  правой
руки. Это не помогало ему обрести  то  равновесие,  которое  он  потерял  со
смертью своего напарника в доках, но если тому нужны были души, чтобы купить
на небесах местечко получше,  Нико  с  удовольствием  послал  бы  ему  вдвое
больше, чем требовалось.
   Шум привлек внимание Культяпки. "Стеле,  ты  меня  уже  достал".  Лицо  у
Культяпки опухло, верхнюю губу  облепили  язвы,  но  от  его  огромной  туши
по-прежнему веяло грозной силой; краем  глаза  Нико  видел,  как  трактирный
вышибала покинул свой пост, но Джанни преградил ему дорогу. Нико потянулся и
схватил Культяпку за горло, видя, что тот шарит рукой под стойкой, где могло
быть спрятано оружие. Притянув бармена к себе, он начал: "Я с  тобой  сделаю
такое, что тебе и не снилось, Там-Там, если ты не прикусишь  язык.  Превращу
тебя обратно в маленького воспитанного тролля, которого мы  оба  знаем  и  к
утру у тебя не останется даже этой стойки, чтобы за  ней  спрятаться",  -  и
добавил тихим шепотом: "Как дела?"
   - Она хочет, чтобы ты, - просипел бармен, лицо его побагровело, -  пришел
в ее поместье, когда луна будет в зените. Если, конечно, вам это удобно, Мой
госпо