й разницы в возрасте, и никогда  не  станет  таким,
как Ганс. Застенчивый, он пытался глубоко упрятать свою  застенчивость.  А
какой же он прекрасный вор! Почти такой же ненавязчивый, каким может  быть
рой пчел.
     Ганс уставился на  Темпуса,  его  красно-бронзовое  от  загара  лицо,
медово-золотистого  цвета  волосы,  длинные-длинные  ноги,  гладкие,   как
оленьей кожи лосины. Ганс не сводил глаз с  цербера,  а  его  темная  рука
незаметно  двигалась,  чтобы  сомкнуться  на  черном  напульснике  другого
молодого человека.
     - Так какого цвета, ты говоришь, его борода, Этавал?
     Этавал двинул рукой и почувствовал, что запястье  его  сжато,  как  в
тисках. Высокомерие и дерзкая самоуверенность слетели с него быстрее,  чем
уличная девица  улепетывает  от  мужчины,  оказавшегося  бедняком.  Темпус
заметил, как Этавал сглотнул слюну - признак волнения или же  притворства.
Темпус видел это тысячу, а, может, даже миллион  раз.  Какая  разница?  Он
размышлял о непостоянстве всего, даже тогда, когда этот  мальчишка  Этавал
выжидал время.
     - Ты что, ослеп, Шедоуспан? Или думаешь, что ослеп я, или  проверяешь
его и меня? - Этавал издал грубый короткий смешок и похлопал себя по груди
другой рукой, потом сказал: - Он же черен, как вот это. - Он  самоуверенно
похлопал себя по черным кожаным штанам.
     Темпус слегка наклонился вперед, уперся локтями в стол,  его  широкие
плечи бойца на мечах ссутулились, он продолжал прямо смотреть на Ганса.  В
его глаза. Лицо его казалось открытым. У него не было бороды.
     - Такого же цвета, как его борода? - сказал Ганс, его голос прозвучал
скрипуче, как старая кожаная упряжь. Глаза его блестели.
     Этавал сглотнул слюну.
     - Волосы... - Он снова сглотнул слюну, переведя  взгляд  с  Ганса  на
Темпуса и обратно. - Да... он твой друг, Ганс. Я пойду, ладно?  Ты  можешь
посмеяться по поводу его... головы, если хочешь, я не буду.  Жаль,  что  я
задержался тут и не был вежливым.
     Не отводя взгляда от Ганса, Темпус произнес:
     - Все в порядке, Этавал. Мое имя Тейлз, и я не обидчив. Я  уже  много
лет как без волос.
     Ганс разглядывал Темпуса, светловолосого Темпуса. Рука его разжалась.
Этавал отдернул руку с такой скоростью, что ударил себя  в  живот.  Он  не
притворялся любезным, бросив сумрачный  взгляд  ка  Ганса,  он  в  угрюмом
молчании задумался о чем-то.
     - Прекрасная работа, - сказал Темпус и улыбнулся, показав зубы.
     - Не смейся надо мной, чужак. На кого ты похож?
     - На того, кого ты видишь, Ганс. Это так.
     - А... а что видел он? - Ганс так же крепко сжал руку, как  и  сжался
внутри. - Что видят они все, когда говорят со мной?
     - Он же сказал тебе.
     - Черная борода, лысый.
     Светловолосый, безбородый Темпус кивнул головой.
     Ни один из них не отводил глаз от другого.
     - А что еще?
     - Разве это важно? Я нанят  на  службу  человеком,  которого  мы  оба
знаем. Он тот, кого люди называют цербером. Я бы не появился здесь в таком
облике! И сомневаюсь, что кто-нибудь остался бы в этой  комнате,  если  бы
увидел меня здесь. Помнишь, я был здесь, когда ты вошел? Я ждал тебя. И ты
был слишком невозмутим, чтобы спрашивать об очевидных вещах.
     - Меня называют Заложником Теней, - Ганс произнес эти слова спокойно,
медленно, тихим голосом. Он откинулся назад, будто хотел еще на  несколько
сантиметров  увеличить  дистанцию   между   собой   и   собеседником.   Ты
действительно проклятая тень!
     - Это подходит. Мне нужна твоя помощь, Шедоуспан.
     - Дерьмо! - четко произнес Ганс и, поднимаясь добавил: - Можешь  петь
и от радости танцевать на улицах.  -  Он  отвернулся,  потом  оглянулся  и
добавил: - Ты, Лысый, надеюсь, заплатишь? - И ушел прочь.
     На улице  он  посмотрел  по  сторонам  извилистой  улицы,  называемой
Серпантином, повернул направо и  направился  на  север.  Автоматически  он
перешагнул через сломанный бордюр тротуара. Глянул на спрятавшийся  внутри
двор, слишком широкий и открытый, чтобы в  течение  еще  нескольких  часов
представлять какую-то опасность. Обитатели  Лабиринта  по-разному  назвали
его  -  Надворная  Уборная,  Обжорно-Блевотная  или  же,  менее  серьезно.
Благополучная Гавань. В проеме дома в виде буквы "П" Ганс заметил человека
в короткой накидке с поднятым подолом, в нем он опознал Покера-Кадита.  По
журчащим звукам, которые тот издавал, вор догадался, чем он занят. Человек
с пегой бородкой осмотрелся.
     - Иди сюда, Заложник. Для тебя осталось немного места.
     - Я ищу Этавала.  Он  сказал,  что  торгует  и  что  я  могу  к  нему
присоединиться, - Шедоуспану обмануть легче легкого, он  делал  это  почти
инстинктивно.
     - Ты на него не сердит? - Покер опустил  край  накидки  и  отошел  от
замызганной задней стены дома.
     - Нет, нет, ничего подобного.
     - Он пошел на юг. Свернул на Скользкую Дорогу.
     - Спасибо, Покер. В "Единороге" сидит человек с большой бородой и без
волос на голове. Пусть он тебе закажет кружку. Скажи ему, что я велел.
     - А! Он твой враг, Гансик?
     - Точно.
     Ганс повернулся и прошел несколько  шагов  на  север,  в  направлении
Прямой Улицы (она вела к  сдвоенному  в  виде  буквы  "Т"  дому,  название
которого никто не помнил. На улицу не открывалась ни одна дверь, она  была
темна, как душа колдуна. Здесь всегда ощущался кислый запах,  ее  называли
Рвотным Бульваром). Когда Покер говорил, что погода солнечная, нужно  было
надевать капюшон от дождя. А когда он говорил  направо,  нужно  было  идти
совсем в другую сторону.
     Ганс повернул налево, обогнул угол сдаваемого в наем  дома,  хозяином
которого был Фертван, что торговал змеиной краской и жил сам  подальше,  в
восточной стороне города, один в большом особняке. В  мгновенье  ока  Ганс
исчез, попав в объятия своих верных друзей, очнувшись  у  себя  дома  -  в
тени.
     Находясь на свету, льющемся с  Прямой  Улицы,  он  как  всегда  щурил
глаза, поэтому смог все разглядеть. Темнота сгущалась с каждым шагом,  что
он делал в направлении запада.
     Он услышал странный прерывистый звук,  проходя  мимо  Парка  Неверных
Дорог. Неужели,  слепой?  Ганс  улыбнулся,  не  раскрывая  рта,  чтобы  не
сверкнули зубы. Прекрасное место для слепых! На трех четвертях  территории
Лабиринта они могли "видеть" больше, чем зрячий. Он пробрался  к  короткой
улочке, называемой Кожевенной, и  услышал  шум,  доносившийся  с  Коварной
Площади, в котором отчетливо раздавался голос Этавала.
     - Извините меня, дорогая леди, но если вы сами не отдадите  мне  свое
колье и кошелек, стрелой арбалета я проткну ваше левое яблочко.
     Ганс  подкрался  поближе  и  оказался  около  тройного  "угла",   где
Кожевенная Улица смыкалась с извивающимся в направлении  с  севера  на  юг
Серпантином. Как уже было сказано, улицы в Лабиринте были проложены  двумя
ошалевшими от любви змеями, при этом обе "летали" под действием дурманящих
веществ. Ганс услышал ответ той, для кого Эт оказался добычей:
     - У тебя нет стрелы арбалета, гнусная  ящерица,  посмотри-ка,  что  у
меня есть!
     Крик, в котором едва можно  было  опознать  голос  Этавала,  заставил
волосы Ганса встать дыбом, по спине до самого  копчика  побежали  мурашки.
Ему казалось, он застывает на месте. Он решил, что самое разумное сейчас -
это развернуться и бежать. Но любопытство заставило его сделать  два  шага
вперед и выглянуть за угол в сторону Коварной Площади.
     К тому времени, когда он выглянул,  Этавал  скулил,  что-то  бормоча.
Кто-то в длинной накидке цвета красной глины поднялся, обошел его, и Гансу
показалось, что он услышал  хихиканье.  Съежившийся,  умоляющий,  шепчущий
что-то в явном ужасе - с чего бы  это?  -  Этавал  упал  на  колени.  Плащ
двигался вдоль Кожевенной Улицы по направлению к  Улице  Запахов,  Ганс  с
усилием проглотил слюну. Рука его сама собой потянулась к ножу, но  он  им
не воспользовался, сделав еще несколько шагов, чтобы посмотреть,  в  какую
сторону направилась накидка. Направо. Ганс заметил трость. Она была белой.
По тому, как двигалась фигура в накидке, он понял, что она не была слепой.
И была женщиной невысокого роста.
     Ганс спрятал нож и подался к Этавалу.
     - Нет! Пожа-а-алуйста! - Стоя на коленях, Эт  умоляюще  сложил  руки.
Глаза его были широко открыты и застыли от ужаса.  По  его  лицу  в  таком
изобилии струился пот вперемежку со слезами, что вскоре на черной  кожаной
куртке должны были выступить пятна соли. Он дрожал, как белье на ветру,  и
лицо его было белым, как маска.
     Ганс спокойно стоял рядом и смотрел во все глаза.
     - Что с тобой, Эт? Я тебе вовсе не угрожаю, тебе, дерьмовому дьяволу!
Этавал! Что с тобой?
     - Ой-ой, пожа-а-а-алуйста, ой-ой...
     Этавал упал на колени, руки его были  по-прежнему  умоляюще  сложены,
костлявая  задница  поднята  вверх.  Дрожь  усилилась,  он  был  похож  на
измученную, забитую собаку.
     Такое животное вызвало бы у  Ганса  жалость.  Но  Этавал  был  просто
смешон. Гансу захотелось пнуть его ногой. Он заметил, что  двое  или  трое
любопытных  выглядывают  из  захламленного  места,  все  еще   называемого
Коварной Площадью, хотя всякое коварство исчезло года два назад.
     - Эт? Она поранила тебя? Эй! Ну же, ты, кусок верблюжьего дерьма, что
она тебе сделала?
     При звуке сердитого, требовательного голоса  Ганса  Этавал  оцепенел.
Громко воя, он откатился к стене. За ним тянулся след  из  слез,  слюны  и
лужа мочи. Ганс с трудом сглотнул. Колдовство. Это проклятый Инас  Йорл  -
нет, он действует не так. Эт находился в состоянии абсолютного ужаса. Ганс
всегда считал, что твердости духа у него, что у воробья,  и  между  ног  у
него птичьи яйца. Но такое - даже чванливый дурак не  мог  быть  настолько
отвратительно    охвачен    страхом,    не    будь    здесь    присутствия
сверхъестественной силы. Один его  вид  был  противен.  Ганс  почувствовал
потребность затоптать Эта ногами или пронзить его насквозь,  чтобы  только
он замолчал, и это было чудовищно.
     Он посмотрел на тридцать одну нить раскачивавшейся веревки  из  Сайра
(каждая была завязана на тридцать один узел), она висела в дверном  проеме
на Коварной площади. Он видел семь  таращившихся  глаз,  шесть  пальцев  и
несколько непарных ног. Даже в Лабиринте шум привлекал к себе  внимание...
но у людей было достаточно ума не выбегать на улицу, чтобы посмотреть, что
там происходит.
     - Бла-а-а! - закричал  Ганс,  скривил  страшную  рожу  и  бросился  к
дверному проему, промчавшись мимо униженного, плачущего Этавала.  На  углу
он глянул вдоль Улицы Запахов в сторону Прямой и был уверен,  что  заметил
накидку красного цвета. Теперь, на расстоянии она казалась темно-бордовой.
Да. Она пересекала  Прямую  Улицу,  направляясь  на  север,  мимо  широких
открытых на улицу сараев  кожевенников,  сейчас  она  была  уже  почти  на
пересечении с улицей, называемой Лживой.
     Несколько человек шли по Улице Запахов, просто  шли,  направляясь  на
юг, к Гансу. Один, шедший поодаль, нес фонарь.
     Все шесть  пешеходов  -  три,  один  и  два  -  прошли  мимо  него  в
противоположном направлении. Никто  не  обратил  на  него  внимания,  Ганс
торопился. Он слышал, как пара разговаривала о слепой женщине в капюшоне с
белой тростью. Он пересек хорошо освещенную Прямую  Улицу,  когда  накидка
цвета красной глины оказалась на месте, называемом Распутным Перекрестком.
Там Кожевенный Ряд отклонялся под углом и соединялся с Улицей Запахов, где
обе  пересекались  с  широкой  Губернаторской  Аллеей.  Он   прошел   мимо
маленького "храма" Тибы и нескольких лавок, затем остановился перед входом
в миниатюрный Храм Девы Эши - в нее  мало  кто  верил  -  и  заметил,  что
накидка свернула влево. На северо-запад. Женщина. Куда же направляется она
мимо длинного беспорядочного сельскохозяйственного рынка? Может, в один из
маленьких домишек, что на него смотрят?
     Или к Улице Красных Фонарей? Женщина, притворяющаяся, что она  слепа,
что навела на  Этавала  такие  страшные  чары,  с  какими  он  никогда  не
встречался.
     Нужно было следовать за ней. Он не мог оставить ее.
     Его толкало не только любопытство. Он хотел узнать, кто эта  женщина,
обладающая такими чарами.  Была  также  возможность  заполучить  необычную
трость. Белого цвета, она напоминала посох слепой. Хотя она  и  покрашена,
она могла быть тростью... Заложника Теней. Или же принадлежать  кому-то  с
толстым кошельком, кто мог бы использовать ее во благо, но против воров  -
дружков Ганса.
     Сам он имел в виду лишь собственные интересы, и пусть они заботятся о
своих.
     Ганс не пошел за ней. Он двинулся наперерез, и если кто и мог сделать
это так же быстро и уверенно, то это мог быть  только  ребенок,  обитавший
где-нибудь поблизости и бродивший без присмотра.
     Он пробежал мимо Лживой улицы, скрылся в проеме двери  дома  торговца
инжиром, когда в поле зрения  показалась  пара  Городских  Стражей,  затем
бегом пересек два пустующих участка земли,  общий  задний  двор  с  кучами
свежего собачьего дерьма и белыми пятнами старого, мимо дворового туалета,
обогнув толстое дерево и два мясных склада, через две  изгороди,  колючие,
не обращая внимания на то, что его обругала  какая-то  тень  на  нетвердых
ногах, через порог, вокруг бочки для дождевой воды,  через  спящего  кота,
который в возмущении произвел больше шума, чем две собаки, разбуженные им,
одна из которых еще долго  тявкала  с  важным  видом,  пыхтела,  не  желая
угомониться, через другой порог ("Это ты, Дэдиша?  Где  ты  был?"),  через
чьи-то пожитки и, сделав большой прыжок через огромную кучу, обогнув  двух
любовников ("Что это было, Ренни?"), перевернутую дворовую уборную,  бочку
для дождевой воды, корову,  привязанную  к  вагону,  он  летел  не  снижая
скорости, миновав три дома.
     Лишь один из любовников и одна  собака  заметили  быстро  двигавшуюся
тень. И никто больше. Только корова, должно быть, удивилась.
     Стоя на одном колене около многочисленных бобовых побегов  в  дальнем
конце Рыночной Тропы, он посмотрел на  длинный  прямой  участок  ухоженной
улицы, что тянулась  мимо  рынка  с  другой  его  стороны.  Его  никто  не
преследовал.
     Фигура с прогулочной тростью, в бордовой накидке с капюшоном,  только
что дошла до конца длинного-предлинного сельского  рынка.  Ганс  в  улыбке
растянул губы. Да, он такой  умный,  такой  быстрый!  Он  поспел  как  раз
вовремя, чтобы...
     ...чтобы увидеть, как два разбойника  без  накидок,  но  в  капюшонах
отделились от иссиня-черной темноты на углу дома и накинулись на нее. Один
двигался под углом, намереваясь схватить ее сзади, а его  приятель  шел  к
ней прямиком, по-видимому, невооруженный. Они были готовы отнять все,  что
у нее было, и убежать. Но она повела себя странным  образом,  бросилась  в
сторону и ткнула нападавшего  тростью.  Ткнула  несильно,  так,  что  Ганс
увидел: не проткнула его.
     В мгновение ока человек рухнул на колени. Он стал  что-то  бормотать,
умолять, дрожать. Как бабочка в бурю на ветке. Или Этавал.
     Ганс  увидел  (он  все  еще  приближался),   как   она   быстро,   не
профессионально-быстро,  но  все-таки  достаточно  быстро  для  невоенного
человека, повернулась к тому, который двигался на нее сзади.  Его  реакция
оказалась быстрой. Он пригнулся. Трость просвистела над его головой, в  то
время,  как  его  товарищ  что-то  бормотал,  о  чем-то  умолял,   объятый
презренным страхом. Разбойник еще двигался (Ганс тоже). Человек в капюшоне
разогнулся и выбросил вперед правую  руку,  чтобы  ребром  ударить  по  ее
запястью, другая его рука, сжатая в кулак, была  выброшена  к  ее  животу.
Кулак белел в лунном свете, а может блестело что-то, зажатое в кулаке. Это
серебристое нечто вошло в ее тело, она издала  натужный,  как  при  рвоте,
горловой звук и когда падала, белая трость выскользнула из ее инстинктивно
разжавшихся пальцев. Вор схватил ее.
     Это  было  достаточно  опрометчиво  с  его  стороны,  но  пальцы  его
ухватились за рукоять трости, и она, по-видимому,  не  произвела  на  него
никакого  действия.  Он  злобно,   сердито   пнул   жертву,   может,   она
почувствовала это, а может быть, и нет, и рванулся к своему товарищу. Тот,
стоя на коленях, вел себя, как Этавал,  когда  на  него  кричал  Ганс.  Он
повалился навзничь и начал  кататься,  свернувшись  "калачиком",  рыдал  и
умолял о чем-то.
     Убийца процедил какие-то ругательства и  быстро  повернулся  к  своей
жертве. Она, скорчившись,  умирала.  Распахнув  ярко-красную  накидку,  он
сорвал  с  нее  колье,  потом   с   каждого   уха   -   витые   серебряные
сережки-колечки, рванул небольшой  кошелек,  висевший  на  поясе.  Тот  не
поддавался. Он срезал его одним быстрым движением профессионала с  большой
практикой. Выпрямившись,  посмотрел  по  сторонам,  сказал  что-то  своему
товарищу, который, свернувшись все еще катался по земле и рыдал.
     - Пусть тебя заберет Тиба, - произнес вор и убежал.
     Он побежал во тьму рыночных строений  на  западном  углу,  и  в  тени
одного из них ему подставили ножку. Когда он упал, сзади в шею ему  уперся
локоть.
     - Мне нужно то, что ты схватил, мошенник, - произнес голос из тьмы, в
то время, как разбойник сжался,  чтобы  перекатиться  на  спину.  -  Из-за
таких, как ты, за нами ходит дурная слава.
     - На, возьми! - Лежащий на земле ткнул белой тростью  в  бедро  тени,
когда та склонилась над ним.
     Ганса тут  же  охватил  страх.  Овладел,  обступил  со  всех  сторон,
закрался внутрь. Болезненный, сжимающий желудок страх.  Мочевой  пузырь  и
сфинктер расслабились.
     Но в отличие от других жертв трости, которых он видел, Ганс  оказался
в темноте, он стал Заложником Теней. Но не опустился на колени.
     Он побежал, в отчаянии и  страхе  всхлипывая,  сжимая  живот  руками,
бормоча что-то. Слезы слепили ему глаза, которые все равно не  видели.  Он
был в темноте.  Спотыкаясь,  бежал  он  в  сумрачном  страхе  и  с  ужасом
сознавая, что такому страху нет причин,  что  все  это  колдовство,  самое
унизительное колдовство, которое  может  быть  обращено  на  человека.  Он
услышал, как засмеялся убийца и попытался еще ускорить бег. В надежде, что
тот  не  последует  за  ним,  чтобы  добить.  Или  оскорбить  его,  унизив
превосходством. Этого он не мог вынести.
     Но этого не  произошло.  Вор,  убивший  женщину,  смеялся,  но  и  он
испытывал  страх  и  был  обескуражен.  Крадучись,  он  бежал   в   другом
направлении, хотя Ганс по-прежнему спотыкался, всхлипывая. Инстинкт его не
исчез, напротив, он действовал сильнее, он прижимался к тени, как  ребенок
к своей матери, но наделал шума, много шума.
     Привлеченная страшными воющими,  невнятными  звуками  и  одновременно
противясь им, к нему подошла Мигнариал.
     - Неужели это ты, Ганс, что ты делаешь?
     Он всерьез задумался, не покончить ли с этим ужасом,  вонзив  в  себя
зажатый в кулаке нож.  Нужно  сделать  что-нибудь,  чтобы  прекратить  эту
сжимающую нутро мерзкую агонию страха. При звуках ее голоса он уронил  нож
и с воем упал на колени.
     - Ганс, перестань!
     Он не перестал. Он не мог. Он мог только свернуться "калачиком",  что
и сделал.  Не  понимая  ничего,  ярко  одетая  девушка  стала  действовать
инстинктивно, чтобы попытаться спасти его. Он нравился ее  матери,  а  для
нее он был симпатичным, романтичным героем. Спасти его, в  его  состоянии,
было просто даже тринадцатилетней. Хотя при виде его истерических  рыданий
и всхлипываний у Мигнариал на глазах выступили  слезы,  она,  для  его  же
блага, связала ему руки за спиной, и сама стала шептать молитвы, известные
только ясновидящим С'данзо.
     - А теперь пойдем со мной, - сказала она твердо, продолжая плакать  и
глотать слезы. - Пойдем со мной!
     Ганс повиновался.
     Ведя своего связанного, всхлипывающего пленника, она пошла  прямо  по
хорошо освещенной Губернаторской Аллее, с