как в разговоре с Ишад Стыдно ему будет  потом.  Потом,  когда
появится время поразмыслить, но не  сейчас  -  слишком  близко  стоял  Хаут,
слишком шумно плескалась за обрывом готовая вот-вот подхватить  его  смерть.
От нее Стилчо отделяла только ограда сада.
   - Ты должен отправиться в Ад, - сказал Хаут.
   То было не проклятие, а приказ.
   - Для Нее, - едва выговорил Стилчо цепенеющими губами. - Для Нее я пойду,
да.
   - О, поверь мне, это будет услугой Ей.

2

   Щурясь от солнечного света, Страт ехал поутру мимо контрольно-пропускного
пункта Голубой  линии.  Подковы  его  гнедой  гулко  стучали  по  булыжникам
недалеко от моста. Белая Лошадь,  которой  так  не  подходило  ее  название,
мрачно несла свои темно-бурые воды. Время  от  времени  на  реке  появлялось
какое-нибудь судно: так, один-другой ялик или обшарпанная маленькая баржа.
   При  солнечном  свете  изрезанные  пограничные  столбы  выглядели  совсем
невинно. Днем вонючие, грязные улицы Подветренной теряли свою таинственность
и  становились  такими,  какими  были  в  действительности  -  по-настоящему
уродливыми. Чем бы  они  ни  занимались  ночью,  сейчас  бедняки  сновали  с
озабоченным видом, поглощенные своим вечным занятием - поисками  пропитания.
В Санктуарии стоял мирный день. Невидимые границы  продолжали  существовать,
но днем слабели, обращаясь в милую формальность. Железная дисциплина банд  и
отрядов смерти уступала место прагматизму тех, кто искал, чем бы перекусить,
беднота илсигов отваживалась лишь на минимальный риск, в надежде на подаяние
обходили свою вотчину нищие. Отряды смерти действовали ночами,  а  по  утрам
только трупы приводили население в трепет.
   Пасынок, не обращая внимания  на  все  эти  границы,  спускался  вниз  по
ничейной земле у берега реки. На одной из стен Страт заметил  голубой  знак,
на другой - красный. Так враждующие банды обозначали зону своих притязаний.
   Он знал, что его окружает ненависть. Он ощущал ее в городе, ощущал, когда
ехал по залитым светом улицам территории,  принадлежавшей  Джабалу,  ощущал,
направляясь к Черной линии, где власть держал Третий  отряд  коммандос.  Они
удерживали мост и одну длинную улицу, начинавшуюся у Желтой  линии  пасынков
на западе и дальше через Красную и  Голубую  вплоть  до  территории  Гильдии
магов,  не  давая  торговле  замереть  вопреки   всем   попыткам   отдельных
группировок и фракций положить ей конец. То было своего рода  свидетельство,
что с  Рэнке  еще  не  покончено;  правда,  кое-кому  хотелось  бы  доказать
обратное.
   Его глаза обшаривали путь, которым он  ехал,  кожей  чувствуя  сверлившие
спину взгляды.
   Днем Санктуарии заполнялся разношерстной толпой -  рабочими,  торговцами,
предлагавшими свой немудреный товар. Редкие лавчонки были испещрены цветными
знаками, которые подтверждали,  что  заправлявшие  в  этом  секторе  бандиты
Джабала разрешили вести торговлю. У торговцев товаров было  совсем  немного.
Никто не  хотел  рисковать.  Большинство  дверей  было  заперто,  скрыто  за
опущенными жалюзи. В  предместьях  лавочники  нанимали  охранников,  богатей
навешивали на двери дополнительные замки.
   Стратон поднял глаза, сощурившись на солнечный свет.  Вялый,  как  всегда
после бурно проведенной ночи, он позволил лошади самой везти его; мысли,  ни
на чем не задерживаясь, скользили по улицам - по меловому  знаку  на  стене,
свидетельствовавшему, что ночью здесь поработал какой-то  отряд  смерти,  по
нищему на мостовой, метнувшемуся в сторону от тяжелых копыт его лошади. Мимо
проследовала повозка с пустыми  кувшинами.  Мужчина,  кряхтя,  тянул  ручную
тележку,  груженную  каким-то  хламом.  В  ноздри   ударило   отвратительное
сладковатое  зловоние  из  канализационного  люка.  Над  медленно  умирающим
городом сияло ярко-голубое небо.
   Стратон вновь прищурился и бросил  взгляд  в  сторону  предместий,  вдоль
одной из длинных извивающихся улиц. Санктуарий был подернут дымкой от  тысяч
зажженных поутру костров.
   Казалось, в мире проведена невидимая граница, и  по  одну  ее  сторону  -
глупцы, а по другую - все остальные. А  он,  Стратон,  -  один  из  немногих
глупцов, сознающих свою глупость. Напрасно  те  высокие  сияющие  здания,  в
которых империя бессмысленно прожигает то немногое время, что  ей  осталось,
рассчитывают, что их  не  захлестнет  волна,  готовая  вот-вот  ринуться  на
верхнюю часть города. Уэлгрина надолго не хватит. Этих, внизу, тоже.
   Санктуарий, омываемый морем.
   Разнообразие его богов, многоликость его торговцев, последняя  потерянная
полоска безопасной земли в империи. Нисибиси навалятся  с  севера,  бейсибцы
сметающим все на своем пути цунами хлынут с юга, а неглупому  человеку,  всю
жизнь прослужившему  солдатом  у  облаченных  в  пурпур  и  золото  дураков,
останутся  в  награду  только  уличные  беспорядки,  убийства  и  смерть  от
брошенного кем-нибудь камня.
   Дурак, подумал он, пылая к Кадакитису ненавистью за то, что  тот  не  был
тем, кем должен был быть. И, словно наяву, увидел темные глаза, почувствовал
легчайшее прикосновение мягких губ, за которым следовало  головокружительное
нисхождение во тьму.
   Страт взял поводья. Терзаясь мучительными мыслями, он  бросил  взгляд  на
верхнюю часть города  -  и,  рванув  поводья,  послал  гнедую  вскачь  через
Лабиринт, по все более  извилистым  улицам.  Вот  промелькнула  одна  стена,
другая, на которых, забивая обычные непристойности, были намалеваны  красные
буквы НФОС, а поверх раскинул крылья голубой ястреб Джабала. Гнедая  поддала
копытом глиняные черепки, напугав девушку, с криком метнувшуюся  в  сторону.
Брошенный в спину камень грохнул о булыжники мостовой. Молодежь, как всегда,
готова к протесту.

***

   В неком доме в верхней части города раздалось эхо  легких  шагов  и  стук
закрывающейся двери - это, кутаясь в свое одеяние, Мория сошла вниз. Отругав
слуг, она прошептала уличное  проклятие  и  остановилась  как  вкопанная  на
лестнице, широко раскрытыми глазами глядя на того, кто предстал  перед  ней.
Запахнулась поплотнее, откинула спутанную прядь нечесаных волос и  моргнула,
чтобы привыкнуть к слабому освещению. Ей, бывшей воровке,  некогда  носившей
ястребиную маску, был хорошо знаком силуэт,  вырисовывавшийся  в  изысканном
фойе возле кароннской вазы. Элегантный, одетый  в  плащ  мужчина,  улыбаясь,
смотрел на нее.
   Сердце ее заколотилось.
   Хаут.
   Мория бросилась по лестнице вниз, все время твердя себе, что  она  больше
не уличная фея, не крутая особа, повидавшая такое, что Хауту и не снилось; и
все равно он оставался для  нее  воплощением  элегантности,  а  сама  она  -
прежней Морией с улицы, только немного растолстевшей и безумно испуганной.
   - Мория. - Голос Хаута  был  сдержан,  но  в  нем  слышалась  сексуальная
хрипотца, на  которую  тут  же  отреагировали  струны  ее  души.  Девушка  с
несчастным видом остановилась, и он обнял ее за плечи. Они оба  принадлежали
Ишад, как и этот дом. Никто не впускал его сюда. Он мог пройти  через  любую
дверь, стоило ему лишь пожелать.
   - Мой брат исчез, - сказала она. - Его нигде нет.
   - Ошибаешься, - сказал Хаут. - Она знает, где он. Мы с Висом  нашли  его.
Сейчас он выполняет небольшое задание. Очередь дошла и до тебя.
   У Мории задрожали губы. Сначала то был страх за Мор-ама, ее полубезумного
брата, так же. как она сама, прикованного к Ишад; а потом она испугалась  за
себя, ибо понимала, что попала в ловушку, из которой не вырваться. Ишад дала
им этот дом, и, когда ей требовались их услуги, она приходила и по  кусочкам
забирала их души.
   - Для чего? - спросила она, а Хаут ласково, словно любовник,  прикоснулся
к ее лицу и убрать с  него  спутанные  пряди.  -  Для  чего?  -  Губы  Мории
тряслись.
   Наклонившись, он поцеловал ее. Прикосновение губ было нежным, ласковым  и
пугающим одновременно. Он пристально посмотрел ей в глаза.
   Неужели, Мория была ошеломлена, неужели  Хаут  все  еще  любит  ее?  Нет,
глупая мысль. Достаточно вспомнить, кто такая она и кем  стал  он,  -  ответ
будет ясен. Собравшись с мыслями, девушка легонько оттолкнула бывшего раба и
отступила  назад.  Ее  одеяние  распахнулось,  но  Мории  было  все   равно:
низкорослая, коренастая,  пропитавшаяся  вином  женщина  -  кому  она  такая
нужна?
   - Где он? Где мой брат?
   - Он там, на улицах. - Сунув руку за ворот, он вытащил  предмет,  который
ни в коем случае не мог быть  рожден  в  Низовье.  -  Вот.  -  Красная  роза
выглядела чуть-чуть помятой. Но, рдея, блистала и словно светилась - видение
чистоты и свежести. - Это тебе.
   - Из Ее сада?
   - Цветы могут расцвести даже зимой. Если им немного помочь. Для  Нее  это
не имеет значения. Для Нее вообще мало что имеет значение.  Ты  тоже  можешь
расцвести, Мория. Нужно только немного позаботиться о тебе.
   - О боги. - Зубы ее стучали. Пытаясь прийти в  себя,  она  посмотрела  на
Хаута. На мужчину с изящной (чужеземной) речью, которого она когда-то (но не
теперь) знала. Мория взяла розу и укололась  о  шип.  -  Помоги  мне  отсюда
выбраться. Хаут, помоги мне отсюда выбраться.
   - Нет, Мория, так не пойдет. - Его  руки  обхватили  ее  лицо,  потрогали
волосы, погладили по щеке. - Ну-ну, ты же можешь быть красивой.
   Прикосновение рук к ее лицу стало еще мягче,  еще  нежнее,  оно,  подобно
принесенной им зимней розе, оставляло ощущение свежести и прохлады.
   - Ты можешь. Можешь стать всем, чем  захочешь.  У  твоего  брата  -  свое
предназначение. Он слаб. А ты никогда не была слабой. Он глуп. А ты  никогда
не была глупой.
   - Если я такая умная, то почему я здесь? Почему я заперта  в  этом  доме,
где  полно  золота,  которое  я  даже  не  могу  украсть?  Почему  я  должна
подчиняться приказам...
   Его палец прикоснулся к ее губам, но Мория благоразумно замолчала сама. В
его глазах мелькнула тень, их выражение,  как  всегда,  ускользало  от  нее,
быстро меняясь, мгновенно растворяясь в свойственной  рабу  сдержанности,  в
кажущейся застенчивости, которой он  придал  некий  тайный  смысл.  Впрочем,
скрытность и вкрадчивость были присущи ему неизменно.
   - Она требует расплаты по долгам, не так ли? - спросила Мория.
   - Доверься мне, - сказал Хаут. Его пальцы скользили по ее щекам и шее.  -
Немногие женщины привлекают меня. Разумеется, с ней я ложе не делю. Да,  она
требует расплаты. А когда мир изменится, ты будешь носить  атлас  и  есть  с
золота...
   - О боги, Шальпа и Илье де... -  Голос  ее  изменился,  он,  выдавая  ее,
потерял свою грубость и стал по-ранкански мягким. Замолчав, Мория  сплюнула.
- О мои боги! - Эти слова получились звучными и отчетливыми.
   - Ты укололась о мою розу.
   Хаут взял ее руку, прижал к губам и поцеловал  то  место,  где  выступила
капелька крови, и  Мория,  которая  с  кинжалом  в  руке  встречала  уличных
бандитов, которая с помощью ножа всадила уважение к себе во  многих  забияк,
стояла и дрожала от этих прикосновений.
   Еще более сильная дрожь  охватила  ее,  когда,  побуждаемая  Хаутом,  она
повернулась к зеркалу и увидела  красивую  темноволосую  женщину.  На  Морию
накатило бешенство. Это он сделал ее  такой.  Такое  же  колдовство,  как  с
розой. Она обернулась к нему с яростью в глазах:
   - Будь ты проклят, я тебе не игрушка!
   (Но голос отказывался грубеть, и произношение было совсем не илсигским.)
   - Такой я видел тебя всегда.
   - Будь ты проклят!
   - И такой ты нужна Ей. Оставь Мор-ама улицам. У него свое предназначение.
Ты пойдешь в верхний город.
   - Я тебе не паршивая шлюха!
   Он отвел глаза.
   - Разве я говорил об этом? Я расскажу тебе, что нужно будет  сделать.  И,
Мория, она слышит.

***

   Посланцы носились по городу целый день. Один большой, воспарив на  черных
крыльях с крыши домика у реки, дал команду  множеству  других,  поменьше.  И
они, эти маленькие, отправились каждый своим путем.
   А Ишад (время от времени она все-таки спала, правда, в последние дни  все
реже) закуталась в накидку, которая в отличие  от  ее  ночных  одеяний  была
дымчато-голубого цвета, и собрала кое-какие необходимые вещи.
   - Стилчо! - позвала она и, не получив  ответа,  отдернула  занавеску,  за
которой скрывалась его маленькая комнатка.
   Там никого не было.
   - Стилчо! - Ее сознание бегло  обыскало  окрестности  и  уловило  слабый,
вялый отклик.
   Она отворила дверь и выглянула в задний двор. Он был там, возле  розового
куста, жалкий, закутанный в плащ комочек.
   - Стилчо!

***

   Дом был своего рода укрытием, одной из конспиративных явок,  которые  они
держали на тот случай, когда приходилось действовать далеко от базы.  Страт,
всегда неустанно заботившийся о гнедой,  почистил  ее  соломой,  накормил  и
напоил в обветшалой конюшне, а потом поднялся по грязной лестнице и, потянув
за цепь, впустил через жалюзи немного света в это заброшенное местечко.
   На столе он нашел немного пищи.  Немного  вина.  Кувшин  с  водой  и  еще
кое-какие необходимые мелочи.  В  комнате  было  пыльно  и  тихо,  и  Страт,
тяжелыми шагами ступая по полу, не опасался,  что  его  кто-нибудь  услышит:
внизу была лишь конюшня, а сам дом  стоял  в  окружении  складов,  владельцы
которых, богатые ранканцы, жили в верхнем городе.
   Он позавтракал. Помылся. Последнее время все чаще выпадали дни,  подобные
этому, дни-ловушки, начинавшиеся и заканчивавшиеся ужасом и с унылой  скукой
посредине. Идти некуда. Делать тоже нечего, остается  только  ждать,  ждать,
ждать. Что-то неизбежно произойдет, и тогда коммандос  из  Третьего  отряда,
рассредоточенные сейчас  по  разным  местам,  соберутся  в  кулак,  но  пока
торговля в городе идет своим чередом, а из гавани, разносясь  далеким  эхом,
долетает стук молотков.
   Миру приходит конец, а они продолжают строить.
   Страт жевал безвкусный вчерашний хлеб, запивая его вином из чашки, а  его
мысли все время возвращались к Ней, к реке и тьме. Возможно, он  и  смог  бы
найти себе какое-то занятие,  какое-то  достойное  применение  своим  силам,
выработать какой-то план действий, но слишком  глубоким  и  неизбывным  было
убеждение, что сейчас бессмысленно предпринимать что-либо. А скоро  и  вовсе
разразится настоящий ад.
   С тех пор, как он начал делить ложе с  колдуньей,  у  него  развился  дар
пророчества. Нико попался в ту же ловушку, но его это не остановило,  потому
что он видел причину и готов был с ней согласиться.  Погруженный  в  апатию,
Страт сидел и слушал, как бьется сердце: тук-тук-тук, подобно стуку молотков
и грохоту колес проехавшей по мостовой тележки. И то,  и  другое,  и  третье
сливалось в единый пульс города.
   Это мой город. Если здесь навести порядок, это поможет империи выжить.
   Не один император Рэнке был возведен на трон (да, кстати,  и  повержен  в
прах) по воле солдат.
   Он может взять в руки кинжал, которого не желает  касаться  Кадакитис.  И
быть готовым к возвращению Темпуса.
   Крит просто обалдеет. Здорово, Крит. Познакомься с новым императором. Это
я.
   Страт содрогнулся. Безумие! Попытался вернуться мыслями к прошедшей ночи,
обнаружив множество  черных  провалов  в  сознании.  Как  вспомнить  все  то
немыслимое, невероятное, что происходило между  ним  и  Ишад,  как  отличить
видения от реальности?
   Воспоминания появлялись и исчезали. Ее лицо. Ее рот  так  близко  от  его
глаз, она произносит какие-то слова, ее  губы  шевелятся,  но  он  не  может
вспомнить их смысл, словно она говорила на некой языке, который  он  понимал
тогда, ночью, а сейчас,  бодрствуя,  вдруг  забыл,  словно  мозг  мешал  ему
соединить один звук с другим.
   На теле остались ссадины; остались укусы и царапины  (отметины  ведьмы?),
подтверждавшие реальность некоторых вещей, которые ему удавалось  вспомнить.
Может ли душа мужчины вытечь наружу через такие маленькие ранки?
   На потолочных перекладинах, около отверстия, откуда  лился  свет,  висела
огромная паутина, по которой сновал паук. Страт увидел в ней что-то зловещее
и не мог успокоится до тех пор, пока  не  сорвал  ее  и  не  раздавил  паука
каблуком. По телу его пробежала дрожь куда более сильная, чем во время бойни
в казармах.

***

   - Стилчо! - Ей понадобилось некоторое количество энергии,  чтобы  вернуть
его. Ишад положила  руки  на  плечи  пасынка  и,  проникая  глубоко  внутрь,
проследила  по  длинным  нитям,  где  находилась  его  душа;  она  потянула,
раскручивая их переплетения, и вытащила  его  сюда,  на  холодную  землю,  к
кустарнику и облетевшим розам. - Стилчо! Глупыш, возвращайся, приди в себя.
   Он плакал - из живого глаза текли слезы, а из другого,  мертвого,  слабая
струйка красноватой жидкости, - торопливо вернувшись в мир живых.
   -  Ну,  -  сказала  Ишад,  села  и,  обхватив  колени  руками,  принялась
разглядывать наименее покладистого из своих слуг. - И где же ты был?
   Только теперь он узнал ее и пятился назад, пока не оцарапался о  колючки,
наткнувшись на розовый куст.  Его  колотила  дрожь,  и  Ишад  ощутила  почти
рассеявшиеся следы магии.
   - Вот идиот! - сказала она, сразу узнав  почерк,  эту  упрямую  гордость.
Хаут часто изумлял ее своей жаждой знаний и прочно внедрившейся  готовностью
услужить, однако на этот раз он проявил иные качества. - Где ты был  прошлой
ночью?
   - 3-з-здесь.
   - О, тщеславие. Какое же чудо ты сотворил? О чем он тебя просил?
   - Я... я...  -  Зубы  Стилчо  стучали.  -  Просил...  спуститься  вниз...
найти... найти... ответ...
   Ишад глубоко вздохнула и прищурила глаза. Стилчо, глядя на  нее,  пытался
отодвинуться как можно дальше, больше не обращая  внимание  на  колючки.  Он
отшатнулся, когда она протянула руку и взяла его за плечо.
   - Нет, пасынок, я не сделаю тебе ничего  дурного.  Не  бойся.  Что  хотел
знать Хаут?
   - Н... Нико. - Стилчо скрутила судорога. -  X...  храм.  Сказал...  велел
тебе передать... Джанни... Джанни ищет Нико.
   Несколько мгновений она сидела очень тихо. По щеке Стилчо струилась кровь
из ранки от колючек.
   - Дальше, Стилчо?
   -  Говорит...  говорит,  что  ты  слишком  много  времени  проводишь   со
Стратоном. - Стилчо сжался, к крови на щеке примешивались слезы. - Сказал  -
надо подумать о Джанни. Подумать...
   Он говорил все тише и  тише,  пока  не  замолчал  совсем.  Мгновение  она
пристально  глядела  на  него,  замершего,  как  птица  перед  змеей.  Потом
улыбнулась, что повергло его в еще больший  трепет.  Протянув  руку,  убрала
прядь волос, упавшую на его изувеченное лицо.
   - У тебя прекрасное сердце, Стилчо. Верное сердце.  Тебя  нельзя  купить.
Пусть даже тебе не нравится то, что я делаю.  Но  помни,  Хаут  -  ниси.  Не
кажется ли тебе, что с ним нужно быть поосторожней?
   - Он ненавидит нисийскую колдунью.
   - О да. Враги-нисийцы продали его в рабство. Но купили его  пасынки.  Вот
что, Стилчо, я не потерплю ссор в моем доме. Ты весь в крови. Иди  в  дом  и
умойся. Постой... - Она склонилась и поцеловала его в  изуродованные  шрамом
губы, а потом в израненную щеку.  От  второго  поцелуя  у  него  перехватило
дыхание, потому что с ним в его душу попало  легкое  щекочущее  заклятие.  -
Если Хаут опять обратится к тебе, я буду это знать. Иди.
   С трудом выбравшись из розового  куста,  он  поднялся  на  ноги  и  начал
подниматься по ступенькам в дом. Движения его были  торопливы.  Его  госпожа
оставалась сидеть в пыли на корточках и созерцать помятые свежие листики  на
розовом кусте.
   Хлопнула дверь. Розовый  куст,  игнорируя  время  года,  выбросил  свежий
зеленый бутон. Ишад поднялась. Бутон распустился - цветок был  кроваво-ал  и
прекрасен.
   Ишад сорвала  его,  укололась  и  тут  же  сунула  палец  в  рот,  послав
безмолвное повеление.  Около  дюжины  птиц,  висевших,  словно  уродливые  и
зловещие листья, на обнаженных зимних деревьях, унеслись,  хлопая  крыльями,
прочь.
   Она воткнула розу в дверную щеколду. Итак, похоже, Хаут  считает,  что  у
его госпожи началось размягчение мозгов и  она  нуждается  в  сове