е в хищной усмешке.  Рыжие  волосы  пламенели,  как
лисий хвост, а стройные ноги были  согнуты,  словно  перед  прыжком.  Лало
содрогался, переводя взгляд с девушки на картину и обратно.
     - Ты, чокнутый сукин сын,  что  ты  со  мной  сделал?  -  она  бешено
налетела на него, потом схватила нож для  растирания  красок  и  принялась
кромсать холст. - Это не я! Это ужасно! Ты ненавидишь женщин!  Ты  и  отца
моего ненавидишь, но погоди! Ты еще будешь жить на Подветренной стороне  с
нищими, когда он доберется до тебя!
     Пол задрожал и к ним подбежала Джилла. Лало отшатнулся  назад,  когда
она возникла между  ним  и  полуобнаженной  девушкой,  схватила  Зорру  за
запястье и сжимала его, пока та не выронила нож на пол.
     - Оденься, потаскуха! Я не  допущу,  чтобы  мои  дети  слышали  такие
ругательства! - зашипела Джилла, забывая о том, что дети  слышали  гораздо
более сильные выражения, когда ходили на базар.
     -  И  ты  заткнись,  жирная  свинья!  -  Зорра  отскочила  и   начала
втискиваться в свою одежду. - Тебе и у Эмоли будет  тесно,  я  надеюсь  ты
сдохнешь под забором, где  ты  и  родилась!  -  дверь  за  ней  с  треском
захлопнулись, и они услышали, как она загрохотала вниз по ветхой лестнице.
     - Надеюсь, она свернула себе шею.  Ее  папаша  так  и  не  удосужился
починить ступеньки, - спокойно сказала Джилла.
     Лало с трудом нагнулся, чтобы поднять нож.
     - Она  права...  -  он  подошел  к  изрезанной  картине.  -  Будь  он
проклят... - прошептал он. - Он провел меня -  он  знал,  что  именно  это
должно случиться. Пусть все боги проклянут Инаса Йорла!
     Джилла взглянула на картину и расхохоталась.
     - Нет... в самом деле, - покатывалась она, - редкостное сходство.  Ты
видел только ее смазливое личико. А я-то знаю, что она за штучка. Ее жених
покончил с собой, когда она бросила его ради той гориллы из охраны Принца.
Такая лисица своего не упустит,  и  на  картине  это  ясно  видно.  Ничего
удивительного, что она так взбесилась!
     Лало всхлипнул:
     - Но меня обманули...
     - Нет. Ты получил то, о чем просил, бедный мой глупыш.  Ты  нарисовал
душу этой законченной дряни!


     Лало прислонился к выщербленной ограде заброшенной верфи и  рассеянно
смотрел на расплавленное золото, разлитое над морем заходящим солнцем. Ему
хотелось слиться с этой красотой и забыть о своем отчаянии. "Нужно  только
забраться на эту ограду и упасть вниз..." Он представил, как горькая  вода
смыкается над ним, и наступает благословенное избавление от боли.
     Потом  он  посмотрел  вниз,  и  его  пробила  дрожь,  не  только   от
прохладного ветра. На  темных  водах  колыхались  отвратительные  ошметки,
которые когда-то были  частями  живых  существ  -  требуха,  стекающая  по
водостокам с санктуарских боен. Лало затошнило при мысли о  том,  что  эта
вода коснется его тела. Он отошел от берега  и  присел  возле  заброшенной
рыбацкой лачуги.
     "То, что кажется наиболее прекрасным, -  подумал  он,  -  оказывается
наиболее ужасным внутри!"
     Большой корабль величественно пересек гавань, миновал маяк и  скрылся
за мысом. Лало захотелось уплыть на таком судне, но он был слишком неловок
для моряка, и слишком уязвим  для  сухопутного  жителя.  Даже  таверна  не
сулила утешения. В "Зеленом Винограде" его поздравят  с  успехом,  который
теперь уже невозможен, в "Распутном Единороге" его попытаются ограбить,  а
потом изобьют до бесчувствия, когда обнаружат его нищету. Разве сможет  он
даже Каппену Варре объяснить, что с ним случилось?
     Дощатый настил, на котором он сидел, задрожал  под  тяжелыми  шагами.
Джилла... Лало напрягся,  ожидая  ее  обычных  обвинений,  но  она  только
вздохнула, словно ее отпустил тайный страх.
     - Я так и думала, что найду тебя здесь, - отдуваясь,  она  опустилась
рядом и протянула ему глиняный кувшин с узким  горлышком.  -  Лучше  выпей
сейчас, пока не похолодало.
     Он кивнул, сделал пару больших  глотков  душистого  травяного  чая  с
вином, и поставил кувшин рядом.
     Джилла закуталась в шаль,  вытянула  ноги  и  прислонилась  спиной  к
стене. Две чайки прямо в воздухе сцепились из-за куска рыбы. Тяжелая волна
разбилась о волнорез, и снова все стихло.
     В этом совместном молчании, согретом  чаем  и  телом  Джиллы,  что-то
глубоко спрятанное внутри Лало начало высвобождаться.
     - Джилла, - сказал он наконец, - что же мне делать?
     - С двумя другими моделями тоже не получилось?
     - Они оказались еще хуже Зорры. Тогда я начал рисовать жену Портового
мастера... Хорошо, что я успел разорвать  набросок  прежде,  чем  она  его
увидела. Она была похожа на свою комнатную собачку! - он еще отхлебнул.
     - Бедный Лало, - Джилла покачала головой. - Ты не виноват в том,  что
все твои единороги превращаются в носорогов!
     Он вспомнил старую басню о носороге, который  посмотрел  в  волшебное
зеркало и увидел там единорога, но это не утешило Лало. "Неужели красота -
только прикрытие испорченности, или это верно лишь для Санктуария?"  -  он
внезапно разрыдался.
     - О, Джилла! Я подвел тебя и детей. Мы разорены,  понимаешь?  У  меня
даже надежды не осталось!
     Она повернулась, не дотрагиваясь до него, словно понимая,  что  любая
попытка утешения будет напрасной.
     - Лало... - она откашлялась и начала  снова.  -  Все  в  порядке,  мы
как-нибудь проживем. И не все  еще  потеряно...  главное,  мечта  наша  не
потеряна! Ты сделал правильный выбор - разве я  не  знаю,  что  ты  всегда
думаешь в первую очередь обо мне и детях?
     - Во всяком случае, - она попыталась обратить все в шутку, - нет худа
без добра - теперь я смогу тебе позировать, ну, чтобы ты  уловил  основные
линии, конечно, - добавила она извиняющимся тоном. -  После  стольких  лет
вряд ли ты найдешь во мне что-то новое...
     Лало  поставил  кувшин,  повернулся  и  посмотрел  на  нее.  В  свете
заходящего солнца лицо Джиллы, в котором годы прочертили  столько  борозд,
было подобно старинной статуе, которую некий  антиквар  решил  вызолотить,
чтобы скрыть ее возраст. Вот горькая складочка от бесконечной нищеты,  вот
морщина от смерти ребенка... Разве все печали мира не оставляют  следа  на
богине?
     Он взял ее за руку. Он видел тучность ее тела, но ощущал в нем  силу,
потоки энергии, струящиеся между ними, привязывали его к ней сильнее,  чем
ее красота когда-то много лет назад.
     "ЗНАЮ ЛИ Я ТЕБЯ?"
     Глаза Джиллы были закрыты, голова  прислонилась  к  стене.  Это  была
редкая для нее минута покоя. Свет на ее лице, казалось,  исходил  изнутри.
Взгляд Лало заволокло слезами. "Я  БЫЛ  СЛЕП,  -  подумал  он,  -  СЛЕП  И
ГЛУП..."
     - Да, - он постарался, чтобы голос не дрожал.  Он  знал  теперь,  как
будет рисовать ее, где ему  искать  остальные  модели.  Он  задохнулся  от
счастья и потянулся к ней. Она посмотрела на него, вопросительно улыбаясь,
и приняла его в свои объятия.


     В  зале  Молина  Факельщика  горели  сотни  свечей,   вставленных   в
серебряные канделябры в виде  кулаков,  сжимающих  поднятые  факелы.  Свет
дрожал на  газовых  накидках  санктуарских  дам,  переливался  на  тяжелых
расшитых одеждах их мужей, отражался от  каждого  звена  золотых  цепочек,
каждой  грани  драгоценных  камней;  весь  этот   блеск   почти   затмевал
великолепие самого зала.
     Лало наблюдал за происходящим, стоя в относительно безлюдном месте за
колонной. Он был допущен в это избранное общество лишь благодаря той роли,
которую сыграл в создании настенной росписи, чье завершение  собственно  и
праздновалось сегодня. Здесь собрались все богатые и знатные, пользующиеся
благоволением Империи, причисленные к верхушке санктуарского  общества,  и
на каждом из собравшихся была одна и та же маска  самодовольного  веселья.
Но Лало не переставал задаваться вопросом, как выглядели бы эти люди, если
бы ему пришлось нарисовать эту сцену.
     Несколько  купцов,  на  которых  Лало  когда-то  работал,  ухитрились
получить приглашения, хотя большинству из его бывших  клиентов  оставалось
только завидовать им. Он узнал среди приглашенных нескольких друзей, среди
них Каппена Варру, который только  что  закончил  песню  и  теперь  поедал
глазами госпожу Данлис, которой было не до него - она была слишком  занята
обольщением банкира из Рэнке.
     Еще несколько знакомых из "Распутного Единорога" сумели  наняться  на
вечер в качестве приглашенных официантов и лакеев.  Лало  подозревал,  что
хозяева в конце вечера не досчитаются многих  драгоценностей,  столь  ярко
сверкающих на их пальцах и шеях, но он не считал себя  обязанным  сообщать
кому-либо о своих подозрениях. Он внутренне  подобрался,  узнав  каменщика
Йордиса, прокладывающего себе путь сквозь блистающую толпу.
     - Ну, мастер Портретист, теперь, когда вы отдали должное богам, может
быть, у вас найдется время для смертных, а? - Йордис широко улыбался. -  У
меня как раз есть подходящее место для моего портрета...
     Лало откашлялся.
     - Боюсь, что сосредоточившись на делах небесных, я  потерял  связь  с
земным великолепием...
     Выражение лица каменщика  ясно  говорило  о  том,  как  помпезно  это
прозвучало, но Лало предпочитал, чтобы  его  считали  слегка  тронутым  от
обрушившегося на него богатства, нежели узнали  правду.  Он  сумел  решить
дилемму, которую поставила перед ним  необходимость  завершения  работы  у
господина Молина, но теперь карьера портретиста в высшем обществе была для
него закрыта.
     - Дела небесные... ах,  ну  да...  -  Йордис  покосился  на  одну  из
нарисованных нимфе длинными, гибкими ногами, с глазами, сияющими юностью и
весельем. - Если бы  я  мог  проводить  время,  созерцая  таких  красоток,
полагаю, я тоже отказался бы писать портрет старого дурня, - он  понимающе
рассмеялся. - А где вы нашли таких в этом городе, а?
     "Они торгуют своими телами в доках... или своими душами на  базаре...
или гнут спину на твоей кухне,  или  натирают  полы  в  твоем  доме..."  -
подумал Лало горько. Уже не первый раз за этот вечер ему задавали подобные
вопросы. Нимфа, на которую Йордис сейчас пялился с таким вожделением, была
нищая калека, он, наверное, десятки раз проходил мимо  нее  на  улице.  На
противоположной стене проститутка Валира  гордо  протягивала  Богине  сноп
пшеницы, а ее ребенок кувыркался у ее ног, как херувим. А Богиня,  которой
они поклонялись, которая затмевала поверхностное великолепие  этого  зала,
была его Джилла, носорог, превратившийся в нечто более  изумительное,  чем
единорог.
     "У вас есть сердца, но  вы  не  умеете  чувствовать..."  Взгляд  Лало
скользил поверх нестерпимого блеска  одежд  и  украшений,  которыми  гости
господина Молина замаскировали себя. "У вас есть глаза, но  вы  не  умеете
видеть..." Он пробормотал что-то насчет своих планов.
     - Если вы хотите украсить комнату настенной росписью,  буду  счастлив
услужить вам, но боюсь, от портретов я в  дальнейшем  откажусь,  -  с  тех
самых пор,  как  он  сумел  разглядеть  Джиллу,  его  глаза  стали  видеть
по-новому. Теперь, даже когда  он  не  рисовал,  ему  удавалось  различить
истинные лица людей под теми масками,  которые  они  показывали  миру.  Он
вежливо добавил:
     - Надеюсь, ваши дела идут хорошо?
     - А? Мои дела - да, но нынче осталось мало работы  для  каменщика!  А
что осталось,  требует  совсем  другой  сноровки...  -  он  заговорщически
хихикнул.
     Лало покраснел,  осознав,  что  Йордис  думает,  будто  он  выуживает
информацию о  новом  храме  -  крупнейшем  заказе  на  стенную  роспись  в
Санктуарии. "А почему бы и нет? - подумал он. - Разве не стоит моя  Богиня
быть запечатленной на  стенах  более  величественных,  чем  в  зале  этого
выскочки-инженера?"
     У него внезапно пересохло во рту: он увидел самого Молина Факельщика,
приближающегося к нему. Йордис поклонился,  ухмыльнулся  и  растворился  в
толпе. Лило заставил себя остаться  на  месте  и  выдержать  пронзительный
взгляд патрона.
     - Я должен поблагодарить вас, - сказал  Лорд  Молин.  -  Ваша  работа
представляется мне чрезвычайно успешной, - его глаза непрерывно перебегали
с толпы на лицо Лало и обратно. - Возможно, слишком успешной, -  продолжал
он. - Рядом с вашей богиней мои гости кажутся просто декорацией!
     Лало начал было  оправдываться,  но  замер,  ужаснувшись,  что  может
невольно выдать истину.
     Молин Факельщик рассмеялся.
     - Я только хотел сказать вам  комплимент,  дружище,  и,  кроме  того,
сделать заказ на роспись стен нового храма...


     - Мастер Портретист, вы, похоже, сегодня в хорошем настроении!
     Лало только что свернул с Тропы Денег на Дорогу  Храмов,  намереваясь
осмотреть стены, которые ему предстояло расписывать в  новом  храме  богов
Рэнке. Звук мягкого голоса заставил  его  споткнуться.  Он  услышал  сухой
смешок и повернулся, чтобы внимательнее рассмотреть говорившего. Все,  что
он смог увидеть под капюшоном, было мерцание рубиновых глаз.
     - Инас Йорл!
     - Более  или  менее...  -  согласился  собеседник.  -  А  вы?  Вы  не
изменились? Вы занимали мои мысли последнее время. Не  хотите  ли  вернуть
мне мой дар?
     Лало содрогнулся, припомнив те мгновения, когда  он  готов  был  душу
продать за то, чтобы потерять способность, которой наградил его колдун. Но
вместо этого он, наоборот, обрел свою истинную душу.
     - Нет, не думаю, - ответил он спокойно и  почувствовал,  что  чародей
удивлен. - За мной долг. Не хотите ли, чтобы  я  нарисовал  вам  еще  одну
картину? - Он прибавил, помолчав: - Не хотите ли, чтобы  я  нарисовал  ваш
портрет, Инас Йорл?
     На этот раз споткнулся колдун, и на мгновение художник  по-настоящему
встретился с ним взглядом. Он задрожал от  той  нечеловеческой  усталости,
которая исходила из этих нездешних глаз.
     Но не Лало, а Инас Йорл первым отвел свой взгляд и отвернулся.


                                Линн ЭББИ

                               ТАНЕЦ АЗИУНЫ




                                    1

     Приятный на вид  мужчина  средних  лет,  напоминавший  скорее  воина,
нежели жреца, остановился у лавки торговца шелками Куда с таким видом, что
все прочие покупатели растворились в базарной сутолоке  и  ясноглазый  Кул
поспешно оторвался от своих тюков с материей.
     - Чего изволит Ваша Милость? - осведомился купец.
     - Мне нужно две длины твоего лучшего шелка.  Важна  ткань,  а  не  ее
цвет. Шелк должен струиться как  вода,  а  свет  свечи  виден,  даже  если
сложить его вчетверо.
     Кул на мгновенье задумался и вывалил на прилавок целую гору тюков. Он
собирался показывать их медленно, каждый по очереди, но взгляд  покупателя
упал на отрез цвета морской волны и торговец сообразил, что злоупотреблять
временем жреца неразумно.
     - У Вашей Милости превосходный взор, -  заметил  купец,  разворачивая
шелк и давая жрецу оценить выделку и прозрачность ткани.
     - Сколько?
     - Два золотых короната за две длины.
     - Один.
     - Но Ваша Милость только  что  из  столицы  и  вы  наверняка  помните
красную цену за такую работу в Рэнке. Смотрите сюда, видите,  правый  край
прошит серебряными нитями. Один и семь - это то, что надо.
     - Да, здесь  уж  точно  не  столица,  -  усмехнулся  жрец.  -  Девять
р_а_н_к_а_н_с_к_и_х _с_о_л_д_а_т_о_в_, - услышал купец  в  ответ  на  свое
предложение.
     Аккуратно взяв материю из рук жреца, Кул со знанием дела смотал ее  в
тюк:
     - Девять _с_о_л_д_а_т_о_в_... да одна вышивка серебром стоит  дороже!
Очень хорошо. Выбора мне не  остается,  ибо  как  может  простой  базарный
торговец спорить с Молином Факельщиком, Верховным Жрецом Вашанки.  Хорошо,
хорошо, пусть будет девять _с_о_л_д_а_т_о_в_.
     Жрец щелкнул пальцами, и немой юноша-прислужник подбежал к нему, неся
в руках кошелек. Юноша отсчитал девять монет, показал их хозяину и передал
Кулу, который проверил, не стерты ли деньги, ибо  большая  часть  монет  в
Санктуарии давно находилась в обращении.  То,  что  деньги  платит  юноша,
торговцу не  было  в  диковинку,  ибо  для  жреца  считалось  неподобающим
расплачиваться  самому.  Когда  монеты  скользнули  в  висевший  на  груди
торговца  кошель,  жрец  вторично  щелкнул  пальцами  и  к  лавке  подошел
здоровенный, похожий на земледельца детина, который придержал дверь,  пока
Молин не вышел, а затем принял сверток из рук молчаливого юноши.
     Молин Факельщик целенаправленно прокладывал себе путь среди  базарной
толпы, уверенный, что рабы сумеют не упустить его из виду. Шелк  и  впрямь
соответствовал утверждению торговца, а в столице, где деньги меняли хозяев
куда чаще, за такую ткань попросили бы вдвое больше.  Жрец  еще  не  успел
занять настолько высокое  место  в  рэнканской  бюрократии,  чтобы  забыть
искусство торговаться.
     У базарных ворот  его  ожидал  портшез.  Второй  великан  почтительно
поддержал тяжелые одежды жреца, когда тот занимал свое место, а первый уже
положил отрез шелка на сиденье и взялся  за  задние  ручки.  Достав  из-за
пояса обтянутую кожей рогульку,  немой  хлестнул  носильщика  по  бедру  и
процессия направилась обратно во дворец.
     Исполнив службу, носильщики направились в известное только им  место,
а юноша понес отрез шелка в дом, получив  строжайший  наказ  сделать  так,
чтобы госпожа Розанда, дражайшая супруга Молина,  ничего  не  узнала.  Сам
Молин направился через покои в помещения, где ныне обитали  слуги  и  рабы
Вашанки.
     Именно последние  его  как  раз  и  интересовали,  особенно  стройная
северянка, которую они называли Сейлалха и которая ежедневно в  это  время
исполняла непростой Брачный танец. Сей танец являлся смертным  воплощением
божественного танца, который Азиуна исполняла перед своим братом Вашанкой,
дабы убедить того взять  ее  в  любовницы,  а  не  отсылать  вероломным  и
коварным десяти его  братьям.  Не  пройдет  и  недели,  как  на  ежегодном
празднестве "Убийства Десяти" Сейлалха исполнит его.
     Когда Молин подошел, Сейлалха уже  вовсю  кружилась  в  танце,  а  ее
длинные, почти  до  колен,  медового  цвета  волосы  превратились  в  один
вращающийся круг. Подготовка к танцу уже давно была закончена, но Сейлалха
все же танцевала не  настолько  быстро,  чтобы  жрец  не  мог  оценить  по
достоинству крепость бедер и тугие, торчащие вверх маленькие груди.  Танец
Азиуны всегда исполнялся только северянками, в противном случае  он  терял
свою величавость. Лицо рабыни было закрыто каскадом волос, но Молин  знал,
что по красоте оно не уступало телу.
     Жрец наблюдал за ней, пока  музыка  не  слилась  в  мощном  финальном
аккорде, а затем с легким стуком  прикрыл  потайной  глазок.  Сейлалха  не
увидит настоящего мужчины до тех пор, пока  в  брачную  ночь  не  исполнит
перед богом своего танца.



                                    2

     Рабыню отвели, или, если быть более точным, рабыня вернулась  в  свою
комнатку, размерами напоминающую келью. Повернув ключ, жирный евнух закрыл
дверь на тяжелый засов. Нужды тревожимся не было, ведь  после  десяти  лет
рабства, оказавшись ныне  в  Санктуарии,  Сейлалха  не  захочет  рисковать
жизнью в надежде бежать.
     Она знала, что жрец снова  наблюдал  за  ней,  знала  и  другое.  Они
думали, что ее ум точно поверхность озерца в  безветренный  день,  но  они
ошибались. Они думали, что Сейлалха ничего не помнит  из  своей  жизни  до
того момента, как оказалась на  убогом  невольничьем  рынке:  рабыня  была
слишком сообразительна, чтобы обнаруживать свою память. Им было  невдомек,
что Сейлалхе ведомо рэнканское наречие.  Окружавшие  ее  женщины,  которые
обучали Сейлалху танцу, все были немыми и не могли сказать  ни  слова,  но
были и те, кто говорил. От них Сейлалха и узнала про Санктуарий, Азиуну  и
праздник Убийства Десяти.
     Здесь, в Санктуарии она оставалась единственной, кто знал  танец,  но
еще пока не исполнил его перед богом. Сейлалха полагала, что нынешний  год
станет ее годо