Юрий Щекочихин
   "Рабы ГБ"


Воспроизведено с издания:
Ю.П. Щекочихин. Рабы ГБ. XX век. Религия предательства. - Самара.
Российский Фонд правовой и социальной защиты журналистов, Издательский дом
"Федоров", 1999 г.

Я не думал о посвящении.
Оно пришло само в хмурое зимнее утро в траурном зале Центральной
клинической больницы, когда навсегда прощался с Владимиром Ивановичем
Олейником, судьей Конституционного суда. Мы были знакомы. Мы дружили почти
20 лет. Я многому от него научился. Его памяти.


ЗОНА В ТЕНЯХ И ЛИЦАХ (вместо вступления)


   Когда я объясняю, как проехать ко мне в  Переделкино,  то  обычно  говорю
так:
   "Вы едете по Кутузовскому, потом по Можайскому  шоссе,  видите  указатель
"Зона отдыха "Переделкино" - и налево".
   Я настолько привык к этой фразе - гости приезжают довольно часто,  -  что
сам уже не вдумываюсь в ее смысл. Точно так же, как в  словосочетание  "Зона
отдыха".
   Зона? Отдыха?
   Как-то раз я услышал классный рассказ  одного  старого  эмвэдешника:  "Ты
знаешь, почему здание МГУ на Ленинских горах разделено на  "зону  А",  "зону
Б", "зону В"? Университет  же  строили  зеки,  на  том  месте  была  зона...
Университет построили, а названия, как водится, сменить позабыли".
   Господи, мы все еще в зоне.
   Мы - в "режиме": "режим работы",  "режим  приема"...  Сколько  еще  таких
словосочетаний? Ну, вспомните?

   Я  чувствую  себя  сыном  XX  века.  Хотел  бы  чувствовать  себя   сыном
Девятнадцатого. Не получается. Или получается изредка. Последнее  время  все
реже и реже.
   Это - первое вступление к этой книге.
   Сейчас - второе.

   А МОЖЕТ, ЭТО БОГ НАКАЗАЛ НАС ВСЕХ, ЖИВУЩИХ В ЭТОЙ СТРАНЕ И В  ЭТОМ  ВЕКЕ,
ДОКАЗЫВАЯ ТЕМ САМЫМ СВОЕ  СУЩЕСТВОВАНИЕ?  ИЛИ  НАОБОРОТ?  ПОСЛАЛ  ИСПЫТАНИЕ,
ВЫЙДЯ ИЗ КОТОРОГО - ПУСТЬ НЕ МЫ, ПУСТЬ НАШИ ДЕТИ, - НИКОГДА НЕ ПОВТОРЯТ ЭТОТ
СТРАШНЫЙ ПУТЬ?
   Я не знаю, откуда взялись во мне эти слова. Я не умею верить  в  Бога,  и
потому у меня не может быть  к  нему  никаких  претензий.  Да  и  надежд,  в
принципе, я на него не возлагаю. По той же причине.
   Но слова эти родились, вылупились, как птицы из гнезда, возникли где-то в
глубине сознания, на дне души - там,  куда  и  заглядывать  страшно,  как  в
пропасть, перед которой остановился, замерев от восторга и страха.
   ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ПРОИЗОШЛО В XX ВЕКЕ? Коричневая чума. Красная  чума.  Просто
чума. Чума, рак, СПИД. Война, еще война. Еще  множество  войн.  Облако-гриб.
Мир на краю пропасти.
   Что произошло с человеком? Жил-был человек.
   Однажды другой человек, которого он считал своим учеником, его предал.
   Уже тысячелетия человечество размышляет над сущностью поступка Иуды.
   В XX веке предательство стало неосуждаемым. О нем перестали размышлять  и
считать его пороком, которого надо стыдиться.
   XX век превратил миллионы  и  миллионы  неплохих,  в  сущности,  людей  в
предателей. Сначала объявив предательство доблестью, потом - государственной
необходимостью, потом - возведя его в систему, потом -  сделав  эту  систему
настолько же естественной, насколько естественны человеческие потребности.
   Научно-технический прогресс - любимое детище нашего столетия  -  поставил
производство иуд на конвейер.
   Так было не только в России. В Германии - при Гитлере. В Португалии - при
Салазаре. В Чили  -  при  Пиночете.  Во  всех  странах,  которые  назывались
социалистическими. Можно еще перечислять и перечислять.
   Но меня, естественно, интересуют моя страна и мои соотечественники.
   Однажды я обратился через газету, в которой тогда  работал,  к  секретным
агентам КГБ, к "стукачам", как их у нас называют,  с  предложением  снять  с
души камень. Если, конечно, этот камень давит на сердце.
   Я и сам не ожидал, что уже спустя день в  дверь  моей  комнаты  раздастся
осторожный стук и человек скажет мне: "Я тот, к которому вы обращались..." А
еще через неделю на мой стол  лягут  первые  письма,  на  конвертах  которых
стояло слово "Исповедь". Так рождалась эта книга.
   Далеко не все бывшие секретные агенты работали на спецслужбы - от ВЧК  до
ФСК - по идейным или каким-либо другим объяснимым причинам.  Страну  опутала
липкая паутина предательства, но зачастую она создавалась ценой  трагедий  и
разрушения личности. Даже самые  самодовольные  стукачи,  не  говоря  уже  о
миллионах  вынужденных   иуд,   были   продуктами   Системы,   были   РАБАМИ
госбезопасности.
   Я попытался дать им слово. Для того, чтобы  кто-то  показался,  кто-то  -
объяснился, кто-то - а были и такие - в лицо мне бросил: я прав, для  защиты
Родины все методы годны.
   Бог им судья. Но, может быть, поэтому, отступая от темы, вспомнил в  этой
книге и о других людях. Не ставших рабами.
   О тех,  кого  Система  не  сломила,  кто  не  поддался  всеобщей  религии
предательства. Пусть их было в тысячи, в десятки тысяч раз  меньше,  но  они
были. И это они позже возглавили восстание против Системы.
   Из истории не выбросить страниц. Мы выросли в Зоне со всеми ее законами.
   "Зона в тенях и лицах"... Таким могло быть еще одно название этой книги.



   Часть первая
   ВРЕМЯ и ЛЮДИ


   Трудно сегодня, с высоты наших лет и нынешних  взглядов,  понять,  как  и
почему поступок Павлика Морозова был возведен в подвиг. Я еще остановлюсь на
этом - на воинствующей антиморали, подмявшей под себя всех и все, но  сейчас
хочу сказать вот о чем. Осуждать легко. Мы можем с гневом отвергать причины,
толкнувшие на предательство  тех,  кто  стал  сексотами  и  стукачами  из-за
другого, сложившегося уже менталитета души, - и в этом,  наверное,  огромная
заслуга последнего времени.
   Но давайте  не  будем  забывать,  что  творилось  многие  десятилетия  за
"железным     занавесом".     Понятия-перевертыши,     поступки-перевертыши,
люди-перевертыши... Страх перед Системой, жернова которой перемололи десятки
миллионов, желание выжить...
   Я не оправдываю  своих  корреспондентов.  Просто  напоминаю  о  том,  что
неизвестно,  как  бы  мы  сами  в  те  годы  сумели  противостоять   религии
предательства.

ПЕРВОЕ ПРИЧАСТИЕ


   Кажется, было лето... Да, лето.
   Помню открытое окно и мягкий шум Цветного бульвара, заполнявший крошечную
комнату, которую мы делили с Heлей, Лидой и Юрой.  У  меня  был  собственный
журнальный столик, у Нели и Лиды по столу, а у Юры - свой стул...
   Раньше в этой комнате сидела одна Неля, и мы, поочередно перебравшись  из
"Комсомольской правды", превратили, как после революции, отдельную  квартиру
- в коммунальную. На четвертом этаже старого здания "Литературной газеты".
   Шел 1980 год, когда уже все понимали и не стесняясь в очереди,  в  метро,
чуть ли не на профсоюзных собраниях рассказывали все новые и новые  анекдоты
про престарелого лидера. Вспомнил один: "Товарищи, -  обращается  Брежнев  к
членам Политбюро. - Предлагаю обсудить поведение товарища Пельше.  Вчера  он
опять украл у меня двенадцать оловянных солдатиков..."
   Смех стоял над  страной,  и,  наверное,  этим  смехом,  новыми  и  новыми
анекдотами  про  выживающего  из  ума  лидера,  казалось,   обреченного   на
бессмертие,   каждый   из   нас   пытался    отгородиться    от    ужасающей
действительности, в которой не оловянными - живыми солдатиками играли  вожди
в Афганистане, а  в  Горьком  (помните:  "Знаете,  как  переименовали  город
Горький? В город Сладкий!") томился изгнанием  академик  Сахаров,  и  другие
академики,  полковники,  композиторы,  официально  "выдающиеся"  писатели  и
неведомые швеи-мотористки клеймили его позором с газетных страниц...
   Да... Так вот об одном летнем дне 1980 года. Точнее, об одном  телефонном
звонке, из-за которого этот день остался в памяти, а не растворился в других
пролетевших днях.
   - Юрий? - услышал  я  в  телефонной  трубке  вкрадчивый  (как  мне  тогда
показалось) мужской голос.
   - С вами говорит Алексей Иванович...
   - Какой Алексей Иванович?
   - Алексей Иванович. Из Комитета государственной безопасности! - почему-то
радостно сообщил мне телефонный незнакомец. И поспешно добавил: - Нам, Юрий,
надо будет с вами встретиться.
   - Ну, приходите... Я - на работе, - без особой радости сказал я.
   - Да что вы, Юрий! У вас же там люди! Нет, на работе никак невозможно!
   - Так что, мне, что ли, к вам на Лубянку идти?! Тогда давайте  присылайте
повестку. И вообще, откуда я знаю, кто мне звонит на самом деле!
   - Да я вправду из КГБ! Что вы, право... - в его голосе появилась обида. -
Можете записать мой телефон и сами мне позвоните! - И  мне  был  продиктован
телефон, номер которого начинался с их характерных 224.
   Я ответил, что  никуда  звонить  не  буду  и  приходить  тоже  никуда  не
собираюсь, и что если я нужен КГБ, то пускай он сам ко мне и приходит.
   -  Да  это  очень  важно,  важно...  Ну  как  вы  не   понимаете!..   Это
действительно важно! - заверещал Алексей Иванович.
   - Нет, - отрезал я, придав голосу необходимую твердость. -  Я  никуда  не
пойду!
   - Ох, Юрий, Юрий... - вздохнул расстроено Алексей Иванович (а может, Иван
Алексеевич, а может, вообще какой-нибудь Фаддей Булгаринович? А может, и  не
из КГБ?) - Пойду докладывать руководству.
   - Докладывайте! - Я резко положил трубку
   - Что им нужно? Их интересую я? Или хотят что-то узнать о  моих  друзьях?
Что за спешка? Может, подумал,  это  связано  с  последней  командировкой  в
Узбекистан и опубликованной мною статьей о мафии? Или - просто так,  поближе
познакомиться?
   Об этом, помню, я думал, прервав разговор с  неожиданным  и  таинственным
Алексеем Ивановичем.
   И,  конечно,  тут  же  вспомнил  свою  первую  встречу  с  представителем
организации, собственный интерес к которой, наверное, равнялся  интересу  ее
ко мне и моим друзьям.
   Да, это было еще лет за  десять  до  этого  звонка.  Я  работал  тогда  в
"Московском комсомольце"  и  переживал  то  счастливое  время  журналистской
юности, жгучего любопытства к миру  и  счастье  встреч  с  новыми  и  новыми
людьми, которое, как я позже понял, повторить уже невозможно.
   Однажды вечером мы пошли бродить по  улицам.  Помню,  нас  было  четверо.
Девушка,  которую  тогда   любил,   -   или   казалось,   что   любил.   Наш
фотокорреспондент Игорь Агафонов - потом, через много лет, умерший  от  рака
горла, и тихий, нежный журналист Олег Калинцев, всю жизнь создававший устный
роман "В стране дураков". (В  этой  его  стране  было  два  правителя:  Иван
Грузный и Иван Грязный, - а в  картинной  галерее  висела  главная  картина:
"Иван Грузный зачинает своего сына").
   Мне было двадцать лет, девушке, наверное, столько же, а Игорю и  Олегу  -
лет по сорок, как мне сейчас, но называл я их на "ты" - Игорь, Олег, так как
еще только-только придя в газету семнадцатилетним и отправившись на одно  из
своих первых заданий вместе с фотокорреспондентом, по возрасту годящимся мне
в отцы, услышал в ответ  на  мой  вопрос,  как  его  называть  по  отчеству,
наставительное: "Запомни, старик, у журналистов нет отчеств".
   Итак, мы вышли на Чистые пруды, дошли до Покровки, где  в  прежнее  время
был винный подвал, в  который  вели  три  ступеньки,  истоптанные  башмаками
многих  поколений  журналистов  расположенного  рядом  газетного  комбината,
свернули на улицу Богдана Хмельницкого и оказались в шашлычной на углу.
   Вот еще объявление в стране дураков: "Меняю одну  военную  тайну  на  две
государственные", - сказал Олег, и мы все громко рассмеялись.
   Потом вспомнили, что на днях наш приятель-поэт пришел  ночью  в  приемную
КГБ (естественно, пьяный) и предложил вниманию дежурного  гимн,  который  он
сочинил. Там были такие слова:


   Идут вперед колонны наши быстрые,
   И конница бежит издалека,
   На площади железного Дзержинского работает полночное Чека...


   А припев в гимне был таким:


   Мы чекисты, руки наши чисты...


   Мы громко разговаривали, еще громче смеялись, и больше, чем вино, пьянило
меня и присутствие рядом девушки (мне и вправду казалось, что я ее любил), и
сидящие рядом два старших товарища по счастливой тогда газетной жизни.  И  я
скорее почувствовал,  чем  заметил  двоих,  сидящих  за  соседним  столиком.
Слишком недобро и напряженно смотрели они на нас, и я, обернувшись  на  этот
взгляд, увидел, как старший - седой, с бульдожьей челюстью -  что-то  сказал
своему молодому спутнику и с пьяной ухмылкой уставился на Олега.
   И что ответил дежурный по КГБ? Он ему ответил: "Товарищ поэт! ЧК работает
не только ночью, но и днем. Советую вам для  начала  проспаться"...  -  Олег
заканчивал свой рассказ, когда  над  нашим  столиком  вырос  седоволосый,  с
тяжелой челюстью.
   Повторяю, Олег Калинцев  был  человеком  кротким  и  нежным,  ненавидящим
всякие скандалы и потому, наверное, часто нарывающимся на них.
   - Па-азвольте ваши  документы,  -  хулигански  растягивая  слова,  сказал
седоволосый, наклонившись над Олегом.
   - Сядьте на место, - помнится, грубо оборвал я его.
   - А тебя, щенок, не спрашивают! - огрызнулся незваный гость и повторил: -
Па-азвольте документы...
   Тут поднялся Игорь, что-то еще сказал я, потом  тот,  второй,  подскочил,
стал оттягивать своего приятеля за руку, приговаривая: "Мы на улице с  ними,
на улице...".
   В общем, вечер был безнадежно испорчен. Мы встали и пошли к выходу, и  я,
помню, думал только об одном: если сейчас начнется драка, то  где?  Прямо  в
шашлычной? Возле гардероба на глазах у швейцара? На улице? Если в кафе или в
вестибюле, то тут же прискачет милиция и скорее всего возьмут нас,  так  как
милиция - а это уже всем было известно - журналистов не  любит.  А  если  на
улице, то можно будет быстро помахаться и тут же удрать, пока милиция еще не
подоспела. Но если будет драка, то куда девать девушку? Еще я думал  о  том,
почему они пристали именно к Олегу, и о том, что же это за  люди,  и  еще  о
всякой всячине, которая приходит в голову в такие минуты.
   Они нас ждали в вестибюле около гардероба. Тот, с бульдожьей физиономией,
встал на пути у Олега и, помахивая красной книжечкой, властно сказал:
   - Ну, ты... Давай-ка документы!
   -  Ладно-ладно...  Дай  пройти...  -   Я   попытался   оттеснить   плечом
седоволосого, и вдруг услышал за спиной тихий голос:
   Лучше уж мне предъявите документы...
   Я обернулся. Парень - почти мой ровесник - вытаскивал  красную  книжечку.
Сколько же их за один вечер! И мне:
   - Комитет государственной безопасности. Документы, пожалуйста!..
   - Ага, вот, вот... - завопил  спутник  седоволосого.  -  Так  их,  так...
Поговорите мне еще! Ух ты, гнида! - Он помахал кулаком перед лицом Олега...
   - Тихо, товарищи, тихо... Разберемся, - негромко сказал парень.  И  опять
обратился ко мне: - Документы есть при себе?
   Я посмотрел на парня и неожиданно понял, что сейчас все будет  нормально,
что есть одно соединяющее нас с ним: возраст. Тот юношеский возраст, который
делал нас сильнее и седовласого,  с  бульдожьей  челюстью,  и  моих  старших
коллег журналистов.
   - Парень, - заговорил я быстро, - что эти к нам прицепились?!  Из  газеты
мы... Вот, смотри... - Я протянул ему свое редакционное удостоверение. -  Ты
посмотри, они же еле на ногах стоят...
   Парень взглянул мне в лицо, потом - в удостоверение, потом снова на меня,
профессионально сличая лицо с фотографией.  Затем,  повернувшись  к  старому
бульдогу, спросил:
   - А ваши документы?..
   - Мы из МВД, парень, из  МВД...  Ты  вовремя  подошел...  Они  там  такое
болтали!..
   Только тут я вспомнил, с чего же все началось... Да нет,  не  просто  так
они пристали к Олегу. Все было куда интереснее. Тот,  седовласый,  предложил
своему приятелю выпить за Сталина. И когда они чокались,  Калинцев  прыснул.
Тихо прыснул, я сказал бы, кротко... Но  они  это  заметили.  Да,  вспомнил,
началось все с этой усмешки Олега...
   - Ладно-ладно... Давайте расходитесь, товарищи. - И, как мне  показалось,
парень из КГБ весело подмигнул мне.
   Что было потом... Потом мы двинулись по улице... Шел снег... Улицы были в
мерзком состоянии, хотя не в таком, как  сейчас,  конечно...  Был  снег,  но
тепло... Я не заметил, как исчез Игорь... Потом, помню, шепнул Олегу: "Давай
в подворотню..." Потом на остановке  толкнул  девушку  в  дверь  подошедшего
троллейбуса, шепнув: "Быстро! Ночью позвоню..."
   И мы шли уже вдвоем с тем парнем, который все больше и больше  становился
мне симпатичным, а сзади, не отставая от нас ни на шаг, -  бульдожелицый  со
своим спутником, ругаясь уже не только на меня, но и на моего спутника...
   - Я узнаю, кто у  тебя  начальник...  Я  завтра  позвоню!..  Работать  не
умеете!.. Мышей не ловите... - что-то вроде этого бормотал старший.
   А парень, не  оборачиваясь  и,  как  казалось  мне,  не  обращая  на  них
внимания, тихо говорил мне:
   Во менты! Ну, дают! Нажрались и дают, скажи, а?..
   Я помню счастье от самого движения, которое охватило меня тогда... Мы шли
по Богдана Хмельницкого, потом - по Чернышевке, не видя дороги, и  я  думал,
как ловко все устроилось, как чертовски незаметно исчез в  подворотне  Олег,
как вовремя подошел троллейбус, как  весело  я  буду  рассказывать  об  этом
происшествии завтра своим друзьям, и какой замечательный парень этот чекист,
что сразу все понял, оценил, сообразил, кто они, а кто мы...
   Потом, помню, молодой товарищ седоволосого обогнал нас, побежал куда-то в
сторону, и вдруг перед нами возник сержант в шубе и с кобурой.
   - Эти, эти... - показывал молодой пальцем на нас.
   - Документы, - сержант загородил нам дорогу.
   И вдруг сзади - тихий и спокойный голос:
   - Мне, пожалуйста, документы. Комитет государственной безопасности...
   Человек в пыжиковой шапке, уже в возрасте, цепко ощупывал нас глазами...
   - О... Здравствуйте... - обрадовано воскликнул мой новый знакомец,  отвел
в сторону своего коллегу и что-то зашептал ему в ухо...
   Я стоял, слушая  переругивание  двух  эмвэдешников,  рядом  как  памятник
невозмутимо возвышался сержант, и от обилия красных книжечек, увиденных мною
на протяжении короткого вечера, кружилась голова. Да сколько же их на  одной
улице, на маленьком пятачке Москвы? Что же за махина такая в стране, что шаг
ступишь - непременно наткнешься на  чей-нибудь  подозрительный  взгляд?  Они
что, нас охраняют или от нас охраняют? Сколько же денег ухлопывается на  эту
ерунду?
   Может быть, и об этом  я  думал  в  те  минуты,  впервые  в  своей  жизни
столкнувшись с представителями таинственной конторы? Может  быть,  юношеское
воображение толкало меня тогда к другому - к  образу  государства,  которое,
как в клетку, заключено в громадины домов на площади Дзержинского? Не  знаю,
не помню...
   Скорее  всего,  я  начал  задумываться  об  этом  позднее  и  при  других
обстоятельствах. Тогда же, помню, я просто радовался  такому  замечательному
приключению.
   Мой новый знакомый отлетел от своего коллеги в пыжиковой шапке и несильно
подтолкнул меня:
   - Ноги!.. Быстро!..
   И мы пошли... Какой-то подъезд... "Видишь, здесь черный ход..."  Какая-то
арка... "Проходной  двор  -  запоминай..."  Какой-то  переулок...  "Прямо  -
Солянка, но нам туда не надо..."
   Быстро мелькали узкие переулки...  Иногда  мой  знакомец  останавливался,
нагибался, будто завязывая  шнурок:  "Вот,  запоминай...  Делай  так,  чтобы
убедиться, что нет слежки..." Иногда останавливался возле телефонной  будки:
"И телефон в таких случаях тоже помогает..." Иногда делал вид, что мы  ловим
такси: "Запомни, никогда не садись в первую машину..."
   Меня же в тот момент  охватило  веселье.  О,  черт,  как  здорово!  Какой
парень!.. И я уже представлял себе, как познакомлю его со своими друзьями  и
как в каких-нибудь переделках  он  прибежит  на  помощь...  А  потом  парень
остановился:
   - Ну, хватит, урок окончен...
   И вдруг что-то новое появилось в его глазах. Я даже сначала не понял, что
именно. А он деловито спросил:
   - Как, ты говоришь, фамилия Олега, что с тобой сидел?.. А того,  втор