нно пьяный, сказал: "Ты чего! У
меня день рождения! Пей!" - "Я  не  пью".  "Ты  что,  брезгуешь!?"  -  пьяно
спросил он  меня.  Я  ответил:  "Если  ты  думаешь,  что  это  так,  то  да,
брезгую..." И вдруг - молниеносный удар в челюсть такой  силы,  что  челюсть
выскочила из сустава. На мне нависли трое. Меня  крутили,  а  я  смотрел  на
стол. Что я хотел найти там? Нож, вилку, все  что  угодно...  Я  понял,  что
должен его убить. Но ни ножа, ни вилки не  было  -  на  столе  стоял  только
толстенный графин, обмотанный изоляционной  лентой,  чтобы  не  было  видно,
сколько там спирта. И тогда я вырвался, схватил  графин,  перепрыгнул  через
плечи тех, кто стоял у стола, и ударил графином своего начальника. Я  разбил
ему череп, повредил какие-то артерии - на два  метра  вверх  брызнула  струя
крови. Я попятился назад и выставил  осколки  разбитого  графина.  Но  закон
тюрьмы был там известен - все опустили руки.
   Мне уже не хотелось убивать своего начальника - я переживал  за  него.  Я
подошел к столу, опустил на стол разбитый  графин  и  сказал:  "Теперь  ваша
очередь"... На меня накинулись с криками: "Его надо выбросить из  окна!"  (а
это был четвертый этаж!). Подтащили к окну, кто-то уже открывал его, но  тут
начальник закричал: "Не трогать!".
   Ну а потом... Потом был приведен военный врач и  за  две  бутылки  спирта
наложил начальнику швы. Потом мы с моей жертвой сели за стол. Все остальные,
помню, куда-то  попрятались...  Начальник  сказал  мне:  "Ты  меня  чуть  не
убил...". Мы долго разговаривали.
   Оказалось, что он совершенно одинокий человек. С женой  в  разводе.  Дома
осталась одна мать, которой он писал письма... Меня потрясло его отношение к
матери.... Мы с ним начали пить этот спирт.
   Для него это было привычным делом, для меня же - нет. Я пил его как воду,
не чувствуя, что пью... Я не помню, как  меня  донесли  до  моего  барака...
Помню только, как там убирал за собой блевотину...
   Через несколько дней мне позвонили из Москвы: "Ты где!?  Мы  купили  тебе
мотоцикл, единственный на всю команду, а ты почему-то исчез".  Мне  сказали,
что я должен готовиться к чемпионату Союза. Я быстро рассчитался и  уехал  в
Москву.
   - Константин, как я понял, там, на Байконуре, ты потерял контакты с  КГБ.
Ты их не искал, и они тебя не трогали?
   - Да, все снова началось в Москве... Вернулся,  с  той  работы  уволился,
устроился  на  другую,  в  научно-исследовательский  институт  автомобильной
промышленности. Это была одна из тех бумажных контор, которыми как  трутнями
была обвешана страна: там не платили хороших денег,  но  никто  особенно  не
заставлял работать.
   Там я проработал семь лет, и с меня наконец-то сняли секретность.
   - Для тебя это было так важно тогда?
   - Конечно... Я стал ездить со  сборной,  добился  хороших  результатов  в
мотогонках на льду и впервые увидел другие страны. Но тогда я  был  слеп  и,
увидев их, - я не увидел ничего...
   В моей голове был только спорт, только гонки...
   Я жертвовал собой, перед каждым заездом я прощался сам с собой...
   Однажды на  соревновании  мне  сказали:  "Ты  не  должен  пропустить  его
вперед". А это был бывший чемпион  мира,  знаменитый  чех  Антон  Шваб...  Я
сказал: "Нет, он не придет первым".
   Я не смог выиграть у него старт, но каждый мой поворот угрожал его жизни.
Он это понял... Четыре или пять виражей он держался, а потом остановился...
   - Так испугался тебя?
   - Он встал, чтобы его остановили судьи...  Он  понимал,  что  я  мог  его
убить... Но я не нарушал правил! Я приехал на финиш первым - он  не  приехал
вообще и потерял шанс стать чемпионом. Мне сказали, что  такое  было  первый
раз в истории мотогонок. Я вернулся домой на коне...
   А через несколько месяцев  разбился...  И  меня  все  бросили,  никто  из
команды так и не пришел ко мне в больницу. Мне даже не на  что  было  купить
еду. Жена ждала второго ребенка, а я был брошен всеми...
   Тогда-то я позвонил по телефону, который всегда  помнил.  Объяснил,  меня
попросили перезвонить... Звонил несколько раз, пока мне не сказали, что есть
одно место: работа с иностранцами... Помню, я потом очень  долго  звонил  по
телефону, который мне дали. Мне регулярно отвечали: подожди, подожди...
   Звонил я из больницы, тщательно скрывая, что  у  меня  начала  отниматься
рука и не проходили головные боли...
   Я прошел тогда четыре больницы. Я не хотел идти на инвалидность...
   Когда я наконец-то уже вышел из больницы, мне сказали по телефону: можешь
прийти по такому-то адресу... Там  оказалось  УПДК  -  Управление  по  делам
дипломатического корпуса.
   - Там знали о том, кто за тобой стоит?
   - Конечно... Я же шел по проторенной  ими  дороге,  и  меня  приняли  как
своего... И - пошла плотная работа с КГБ.
   - Тебе тут же начали давать задания?
   - Я  хотел  бы  сказать  о  другом...  Когда  я  впервые  отправлялся  на
соревнование в капиталистическую страну (до этого я был только в  Болгарии),
меня вызвали в ЦК. Весьма  респектабельный  дядя  очень  учтиво  и  серьезно
разговаривал и вдруг спросил: "А вот вам из Америки писали?" А  ведь  прошло
уже много лет, когда я переписывался с той американской девушкой... А он мне
все твердил: "И  вам  писали,  и  вы  писали..."  Я  понял:  там  ничего  не
забывается! Это стало еще одним подтверждением, что обо мне знают и  помнят.
И я понял, что ничего не должен делать того, что не положено...
   Это, повторю, было перед первым моим выездом на Запад. Там  я  все  время
чувствовал, что за мной следят... Скорее  всего  я  ошибался.  Но  это  было
заложено в каждом советском человеке, попавшем за границу: казалось, что все
спецслужбы нацелены на тебя.
   Это сидело в тебе, и ты даже не хотел от  этого  избавиться:  само  собой
подразумевалось...
   - Ладно, и что в УПДК? Тебе сразу же предложили английское посольство?
   - Да, и сразу же - шофером к послу Я принял это  как  большое  доверие  и
великую честь для себя... Тем более что тогда я имел лишь  третий  шоферский
класс...
   На подобную работу принимали только  коммунистов.  Я  же  не  был  членом
партии, но на это не обратили внимания. Я шел как по маслу...
   Естественно, что ты шел как по маслу... Но не один  же  ты  такой  был  в
УПДК? Как я знаю, вся эта система была пронизана духом КГБ?
   Не только в КГБ дело. Это - еще та система. Я никогда не приносил подарки
начальникам, но знал, что другие-то тащут. Но от меня никто  не  требовал  -
все было тихо.
   - То есть твоя связь с КГБ спасала тебя от поборов?
   - Конечно...  Только  однажды  (это  было  несколько  лет  назад),  когда
сотрудники УПДК стали часто ездить за границу, у нас появился новый  большой
начальник, заместитель по режиму, то есть человек, от чьей  подписи  зависел
выезд... И  он  стал  просить:  "У  меня  -  плохая  резина.  Ты  ничего  не
придумаешь?" Да, в посольском гараже можно  было  кое-что  достать,  как,  в
принципе, и в самом посольстве. Короче, комплект резины я ему достал. И  вот
- очередной выезд - он не подписывает документы.  Почему,  не  могу  понять.
Пошел к нему. Он закрывает кабинет, спрашивает, что я буду пить? А в сейфе -
виски, коньяк, водка... Я отказываюсь: "За рулем".
   - "Да ладно, вас не трогают..."  Посидели  -  и  он  мне  сказал,  какого
размера ему нужны джинсы...
   Я вернулся в посольство и сказал, что ни в какую заграницу я не поеду.
   - Сказал англичанам?
   - Нет, советскому администратору. Я ему сказал: "Добивайтесь  сами  моего
загранпаспорта. Я должен только прийти к вам и его забрать - с  визой  и  со
всем, что надо. А с этим из УПДК я не хочу иметь ничего общего".
   - И что?
   - Буквально через две-три недели тот большой чин из УПДК был уволен.  Как
понял, его высчитали, хотя я и не называл его фамилии. Скорее всего, с таким
же предложением он обратился еще к кому-нибудь...
   Кстати, тот же генерал предлагал мне за большие деньги чинить автомобили:
у него было  два  гаража,  и  он,  очевидно,  налаживал  свое  производство,
предвидя перестройку..
   - Но, как я понимаю, ты был направлен  в  английское  посольство  не  для
того, чтобы разоблачать взяточников из УПДК?
   - Ну да... Кстати, англичане меня приняли великолепно,  не  зная,  что  я
двулик - в буквальном смысле этого слова... Я, допустим, отношусь к человеку
хорошо и преданно, но тем же вечером я встречаюсь с другим человеком...
   - Из КГБ?
   - Да... И все рассказываю об этом человеке из посольства.
   - Где вы обычно встречались?
   - К тому времени у меня самого уже появился автомобиль.  Это  было  очень
удобно  для  наших  встреч...  Хотя  время  от  времени  мы  встречались  на
конспиративных квартирах...
   - Часто происходили такие встречи?
   - Были постоянные телефонные звонки. Часто встречались,  если  предстояла
какая-нибудь важная акция.
   - Что подразумевалось под словом "акция"?
   - Это означало, что я должен был уделять человеку особое внимание...  Мне
просто говорили, что этот сотрудник посольства представляет особый  интерес.
Меня не интересовало, для чего и как.
   - И все-таки, что именно интересовало?
   - Бабник ли этот сотрудник посольства, стяжатель ли и так далее. То  есть
для них были интересны его пороки... Для того чтобы лучше узнать человека, я
придумывал с ним всякие игры. Вплоть  до  валютных...  Хотя  в  принципе  на
валютные меня не очень тянуло... По натуре я был другим человеком.
   - И каким же образом ты старался проникнуть в души англичан?
   - Через автомобили. Я за незначительные суммы чинил их машины, начинал  с
ними  дружить,  приглашал  к  себе  домой...  В  доме  -  обычно   застолье,
пьянство... Иногда они  проговаривались  о  своих  делах...  Тех,  что  меня
интересовали. Вернее, не меня. ИХ!  Я  считал,  что  посольства  имеют  свои
спецслужбы, в задачи которых входило вредить моему  государству  и  получать
информацию, которая может нам повредить. Да, такие службы  должны,  конечно,
быть, и они есть. Но то, что я наблюдал, все больше  и  больше  подталкивало
меня к выводу: масштабы КГБ несоизмеримы с аналогичными западными службами.
   У меня на памяти множество сотрудников КГБ, с которыми  я  общался.  Были
среди них и те,  которых  я  вспоминаю  нормально...  От  одного  из  таких,
нормальных, я как-то услышал: если прикажут - он  не  остановится  ни  перед
чем, каким бы плохим, нечеловеческим ни было его задание. И сказал мне это в
принципе человек хороший. Но он - плохой, потому что он  делает  неправедное
дело и организация его неправедная. И она не должна быть такой.
   - А от общения с иностранцами у тебя тоже начиналось какое-то прозрение?
   - Однажды я работал над одним "объектом" из посольства. Как я понимал, он
был из спецслужбы... Эти люди  обычно  мало  общаются  с  русскими  и  очень
серьезно относятся к своей секретности, и потому этот человек был мало  кому
доступен из русских... Но мне повезло.
   - И чем же ты его взял?
   - У него была  дорогая  машина,  а  ее  помяли...  И  на  этой  почве  мы
сблизились. Он стал бывать у меня в гостях, и все было  нормально,  то  есть
это  были  нормальные  человеческие  отношения,  но  ОНИ  узнали  об   этом.
Оперативник КГБ Володя, с которым я  тогда  общался,  был  человеком  весьма
тупым, твердолобым и без творческой замашки - стал  толкать  англичанина  на
откровенное предательство. И тогда я понял,  что  родина  -  это  не  только
коммунизм, Ленин и Советский Союз. Для англичанина родина  -  Англия,  такая
же, как для меня - СССР. Тот англичанин оказался достойным  патриотом  своей
родины, и это вызвало уважение. И я сказал: "Володя - не надо  его  трогать.
Он же мне поверил, что я подружился с ним просто так". Володя  посмотрел  на
меня как на идиота...
   А потом мы вместе попали в аварию. Мы ехали ко мне домой,  маленький  сын
баловался в машине с дверцей. Я сделал Резкий поворот, и  сын  вывалился  из
машины. Англичанин ехал за мной, и он прикрыл сына своей машиной  -  не  дал
транспортному потоку раздавить его. Вот так это было...
   И я повторил своему куратору: "Не трогай его! Он - патриот своей  страны,
и для нас хорошо, что он не пойдет на предательство... Хотя бы идеологически
нужно. Они должны понять, что среди нас тоже есть хорошие люди..."
   - И чем закончилась эта  история?  Удалось  твоему  куратору  завербовать
этого англичанина?
   - Он удивительно быстро уехал из Союза... Произошло это так. В моем  доме
я познакомил его с Володей. Между ними на кухне произошел какой-то нехороший
разговор. Очевидно, тот склонял его на какую-то грязь...
   - Ты переживал из-за этого?
   - У меня начали открываться глаза...
   - Скажи, в УПДК, как мне известно, следили не только за иностранцами,  но
и друг за другом? Ведь вся эта Система была пронизана стукачами...
   - Меня и на это склоняли... Я пришел в УПДК довольно зрелым человеком.  В
студенческие годы сознание мое еще было не  оформлено,  но  я  уже  серьезно
относился к людям и к морали. Хотя,  конечно,  что  это  была  за  мораль...
Отношение к общечеловеческой морали было испорчено  еще  в  детстве.  Мораль
была коммунистической, главное в которой: если ты защищаешь ленинские идеи -
то для этого хороши все средства. Так нас воспитывали...
   Когда я только  пришел  на  работу  в  английское  посольство,  мне  было
предложено сообщать об атмосфере, царившей там среди русского  персонала,  о
людях, об их привычках... Я отделывался общими фразами и не  хотел  называть
фамилии. А потом в открытую  сказал,  что  это  мне  не  подходит.  От  меня
отстали... Правда, раза три-четыре снова  подступали,  но  весьма  и  весьма
осторожно, зная мой характер.
   Однако я совершенно убежден, что если не все, то  абсолютное  большинство
русских, работающих в посольствах, стучат друг на друга...
   - То есть ты был в Системе, но не считал себя выше, чище Системы?
   - Не совсем так... Я ИМ что-то сообщал, и получал за это разные льготы  и
послабления. Мне прощалось все на свете, даже если я что-то делал не так.  Я
опаздывал на работу -- на это закрывали глаза. Я совершал аварию  -  мне  ее
прощали... Но я работал на НИХ очень самоотверженно, потому  что,  повторяю,
видел в англичанах и других западниках врагов.
   - Да, трудно. Костя, тебе пришлось...
   - Ну что "да"? Все это было, было... Но потом все  чаще  и  чаще  я  стал
думать: если они враги, то почему с такой болью относятся к тому, что у  нас
происходит? И я стал все реже и реже ходить на встречи со своими кураторами.
   - Ну а они? Как они сейчас?
   - Милиция, которая охраняет посольство, тоже из этой же  Системы.  И  вот
один  из  милиционеров  сказал  мне  недавно  в  большом  подпитии:  "Костя,
остановись! Что ты делаешь! Я видел твое дело в 5-м управлении...  Тебя  уже
под расстрел можно... На тебя там столько нарисовано - страшно стало!"  И  я
понял, что уже давно у них под колпаком.
   - Они сейчас пытаются на тебя воздействовать?
   - Я ни от кого не скрываю, что со мной происходит... Свои  взгляды,  свои
сомнения... Они знали,  что  когда-нибудь  я  скажу  всю  правду,  какой  бы
страшной  она  ни  была...  Со  мной  сначала  терпеливо,  часа  по  два-три
беседовали... Они поняли, что  это  бесполезно.  Я  стал  уже  не  тем,  что
раньше... Им это очень не нравится..."
   Исповедь Константина Д., шофера английского посла,  была  опубликована  в
двух номерах "Литературной газеты". Теперь о том, что не было напечатано, да
и не могло быть напечатанным тогда.
   Когда вышла первая часть нашего диалога, разразился колоссальный скандал,
и прежде всего - в Англии.
   Я это почувствовал и сам, когда, приехав  утром  в  редакцию,  застал  на
пороге  своего  кабинета  целую  толпу  английских  коллег  с   микрофонами,
блокнотами и телекамерами.
   Что он еще сказал? Что будет напечатано на следующей неделе? Возил ли  он
Маргарет  Тэтчер?  Какие  сведения  он  передавал  на  следующей  неделе?  -
посыпались на меня ВОПРОСЫ.
   - Стоп, ребята! - оборвал я своих коллег. - Дождитесь  следующей  недели,
все узнаете!
   - Ну, а мне ты можешь показать текст? -  отозвал  меня  в  сторону  Питер
Прингл, корреспондент "Индепендента", с которым мы были знакомы уже давно  и
успели подружиться.
   - Питер, обещаю тебе! Ты увидишь полосу до того, как ее  увидят  все,  то
есть на день раньше. Сейчас - не могу...
   Тогда же, помню, Питер рассказал, что утром целая толпа журналистов  -  и
не  только  англичан,  американцев,  канадцев,  -  приехала   в   английское
посольство  на  Софийской  набережной  в   надежде   встретиться   с   самим
Константином,  но  дальше  ворот  никого  не  пустили:  у  посольства   была
выставлена усиленная охрана.
   Я волновался: что там с самим Константином, где он, как? Но  связаться  в
тот день с ним не было никакой возможности.
   Он позвонил мне сам поздно  вечером  и  рассказал,  что  его  целый  день
прятали от журналистов в дальних комнатах посольства.
   - Посол очень расстроен, - сказал Константин. - Он мне сказал:  "Ну,  был
агентом и оставался бы им! Зачем же поднимать скандал вокруг этого!"
   После публикации второй части его исповеди (а как я и обещал  Питеру,  он
прочитал ее раньше своих коллег, и  "Индепендент"  опередила  на  один  день
другие британские газеты), мы решили провести в редакции пресс-конференцию.
   В нашем зале было темно  от  многочисленных  телекамер,  и  наших,  и  не
наших...
   Я, честно, сам удивился тому, что вдруг эта  публикация  стала  сенсацией
для западников: неужели они не понимали, что все русские,  от  секретарш  до
горничных, так или иначе связаны с КГБ?! Потом понял, в чем дело:  знали-то,
знали, но он-то впервые признался в этом открыто! И то, что для  журналистов
стало сенсацией, для него-то самого  было  поступком,  личным,  нравственным
выбором, который должен был  резко  переменить  его  жизнь!  Ведь  как-никак
долгая работа в посольстве делала его жизнь куда более обеспеченной,  чем  у
многих и многих жителей страны!
   Я вел эту пресс-конференцию, и у меня осталась ее стенограмма.
   Сначала Константин сам попросил слова, чтобы сказать:
   -  Меня  волнует,  как  мы  просыпаемся.  Много  уже   было   потрясений,
изменений... Многие узнают себя в этих статьях. Я  не  собираюсь  указывать,
кто есть кто. И из меня не надо делать Джеймса Бонда. Я -  та  самая  масса,
которая и сделала КГБ монстром... Мы должны  проснуться  и  понять,  что  мы
живем в цивилизованном мире: с коммунизмом, с "Лениным в балде", как говорил
Маяковский, мы никуда не придем. Если мы сами не  изменимся,  если  сами  не
будем презирать тех, кем мы сами были, то ничего у нас не изменится.
   Его спросили, насколько эффективной была его работа для  КГБ  в  качестве
шофера английского посла?
   Он ответил:
   - Моя работа была эффективной в том плане, что я  добросовестно  выполнял
работу шофера посла Великобритании. Что касается той моей другой работы,  то
никакой особой эффективности я в ней не видел, и я не раз  говорил  об  этом
своим кураторам, которые меня передавали из рук в руки. Все это для галочки,
для отчетов, для изображения большой работы в борьбе с империализмом.
   Его спросили, боится ли он сейчас, после публикаций, за свою жизнь?
   Он ответил:
   - Сейчас я боюсь значительно меньше, хотя идиотов у  нас  много.  Мы  еще
страна Зазеркалья.
   Спросили и о том, как сам посол отнесся к его поступку?
   - Уверен, что радости все это не доставило, и  я  хочу  извиниться  перед
послом, перед сотрудниками посольства, но я не видел другого пути.
   Спросили его и о том, как он видит свою собственную судьбу.
   Он ответил:
   - Мне сейчас, конечно, работать очень  тяжело,  но  английские  дипломаты
понимают, как мне тяжело, и не задают  бестактных  вопросов.  Посольство  не
против, чтобы я продолжал  работать.  Но  мне  вообще-то  можно  заняться  и
другими делами...
   Пресс-конференция закончилась поздно, а потом  еще  -  по  просьбе  одной
популярной