русски. Больше того! Когда я им задавал вопросы, они делали вид, что меня
не понимают, и Валерий (сам, по-моему, смеясь над собой, над ребятами и надо
мной) выступал в качестве переводчика.
   И постепенно я понял, почему  не  хотели  эти  ребята  говорить  со  мной
по-русски и почему с такой злобой смотрели они на меня, русского, в  городе,
в котором, повторяю, и не услышишь белорусскую речь.
   Дело-то все было в  том,  что  не  день  рождения  Гитлера  они,  ученики
минского  художественного  училища,  праздновали  в   тот   день,   а   свой
национальный праздник, который по-белорусски называется "Гуканье Весны".  Но
кто-то (потом-то я выяснил, что  это  был  минский  КГБ)  сообщил  ветеранам
Афганистана,  что  в  центре  города  на  Траецком  предместье  должны  были
собраться нацисты. И - началось побоище, когда разъяренные "афганцы" срывали
не свастики с курток ребят, а белорусскую национальную символику.
   И самое интересное! Одним из этих ребят вполне мог бы быть Славомир,  так
как именно в  это  время  он  вошел  в  организацию  "Талака",  стремившуюся
возродить в Белоруссии белорусское.
   И именно тогда-то его уже ОНИ прихватили серьезно.
   "Я готовился к поступлению в университет, - вновь цитирую его исповедь. -
В июньском номере "Маладосци" напечатали мои стихи. Я находился  на  седьмом
небе от счастья.
   Я занимался на подготовительных  курсах,  и  вот  за  несколько  дней  до
вступительных экзаменов меня вызвали с занятий, сказав, что "к вам пришли".
   Это были ОНИ.
   Мы встретились в скверике у главного корпуса университета (а ИХ было двое
- молодой и пожилой), они поинтересовались моими успехами и даже принесли  с
собой номер журнала с моими стихами. Затем дали понять,  что  знают  о  моей
семье, о том, что я вхож в организацию "Талака", что, наконец, им  известно,
где и когда я говорил о нацизме с одобрением  и  давал  читать  "фашистские"
журналы. Все эти елейным голосом сказанные слова, признаюсь, хорошенько меня
взбодрили. То есть мне стало страшно.
   Впрочем, о журналах (а имелись в виду журналы, издаваемые в Белоруссии  в
период фашистской оккупации) они быстренько  позабыли.  Им  показалось  куда
более выгодным склонить меня к стукачеству. Началась усиленная обработка,  в
которой главный козырь - шантаж: не будешь с  нами  работать  -  посадим  за
пропаганду нацизма.
   От меня  не  отставали.  Не  поленились  даже  сгонять  белую  "волгу"  в
деревушку Ольховка, где жила моя мать. Навели шухер в  сельсовете,  испугали
своими расспросами пенсионера-однофамильца. И поползли там слухи...
   И опять упорное склонение к стукачеству.  Понимаю  почему.  В  это  время
началось брожение масс. Люди стали проявлять себя не по сценарию КПСС - КГБ,
а значит, требовалось все больше и больше стукачей..."
   Но его не только  пугали,  естественно.  Обещали  и  помочь  с  деньгами,
посодействовать в сдаче экзаменов в  университет,  и  даже,  узнав,  что  он
переписывается с польским ровесником, поездку в Польшу.
   И Славомир сдался. На явочной квартире под магазином "Алеся" (оттуда,  по
его  мнению,  и  наблюдали  чекисты,  как  избивали   "афганцы"   ребят   из
художественного  училища)  он  подписал  подписку  о  неразглашении  и  стал
"Петром": такой псевдоним дали ему в КГБ.
   Как и многие другие люди, попавшие в подобную передрягу, он до сих пор не
забыл номера телефонов, которые ему дали для  связи:  59-65-78  и  29-93-07,
помнит, что "Жигули" его куратора были белого цвета, и встречались они  чаще
всего у проходной завода имени Кирова.
   Чем же было предложено ему заниматься? В первую очередь глубже внедряться
в "Талаку", узнавать о настроениях, лидерах, планах. Чуть позже, а  это  уже
шел  1987  год,   когда   появилась   общественно-политическая   организация
"Тутэйшныя"   ("Здешние"),   ему   предложили   создать   псевдолитературную
организацию, которая, действуя под контролем КГБ, сумела  бы  нейтрализовать
ее.
   То есть все шло по  вечному  ИХ  сценарию.  "Да,  я  пошел  на  известный
компромисс, - признается Славомир.  -  Да,  было  во  мне  подленькое  рабье
чувство - страх. Да, из-за страха, из  желания  хотя  бы  на  самую  малость
проникнуть в их деятельность я и стал  балансировать  у  опасной  черты,  за
которой было предательство. Я вел  с  ними  свою  игру,  сочиняя  легенды  о
несуществующем в реальной жизни, делая вид, что прислушиваюсь к их  советам.
Однако я понимал, что из такой игры нужно выйти при первой возможности..."
   Его  "вел"  Вячеслав  Андреевич  Шевчук,   тридцатипятилетний   сотрудник
минского КГБ, подтянутый, короткостриженный, с жесткими черными усиками.
   По словам Славомира, "это был ангел, сама  кротость,  находка  для  любой
женщины". И этого "ангела" он возненавидел так, как только можно  ненавидеть
человека.
   "Он говорил мне: "Славомир, я  докажу  тебе,  что  человеческий  материал
довольно хрупок и твой страх утонет в твоем собственном дерьме".
   Мы много говорили о жизни. Он все пытался натравить  меня  как  недавнего
пролетария на интеллигенцию, моих знакомых по "Талаке". Мол, видишь, как  ты
жил, как тяжело работал, всего достигаешь сам, а  они  там,  националисты  в
"Талаке", выросли на всем готовеньком, и прочее, и прочее. В такие минуты  я
был готов вцепиться в его выступающий кадык. Тогда же я укрепился во мнении,
что антисемитизм - негласная политика коммунистического государства, ибо при
каждой нашей встрече им подкидывалась идейка, что во  всем  виноваты  евреи.
Даже так называемую "Белую книгу сионистов" приносил  он  мне  и  настойчиво
советовал прочесть..."
   Все то же, все так же... Несмотря на то, что уже кончались восьмидесятые.
   "В течение всей моей игры с КГБ я оставался один, никто мне ничего не мог
посоветовать. Мой знакомый поэт дал мне понять, что у  него  тоже  сидят  на
хвосте.
   Никогда никто из моих знакомых  откровенного  разговора  о  КГБ  не  вел,
существовал только черный юмор и нескрываемая ненависть к этой организации и
сознание того, что все мы ходим под КГБ. Как наши  деды  говорили,  что  все
"ходим под Богом".
   Потом я порвал с ними отношения и вышел из  игры.  Случилось  это  в  тот
день, когда куратор привел на встречу со мной молодого парня, очевидно,  для
натаскивания и практики. Но смены караула не  состоялось",  -  так  закончил
свою исповедь молодой белорусский писатель Славомир Адамович.
   Стоит лишь добавить, что разрыв с КГБ стоил ему в то время исключения  из
университета.
   Сколько же людей прошло через ЭТО? Да и подсчитывается ли  количество  ИХ
секретных агентов?
   Не так давно, когда уже КГБ перестало существовать, один бывший ИХ  опер,
работавший в восьмидесятые, сказал мне, что,  как  и  везде,  и  там  у  них
существовало свое планирование. "Лично я каждый  год  должен  был  вербовать
семь новых агентов, - признался он мне, и с  гордостью  добавил:  -  У  меня
получалось..."
   Если каждый опер ежегодно превращал семь  нормальных  людей  в  стукачей.
Если помножить это на количество лет,  а  потом  перемножить  на  количество
оперов и еще сделать допуск на восьмидесятые годы  (раньше,  в  семидесятые,
думаю, план был больше, не говорю уже  о  пятидесятых,  сороковых  или,  тем
более, тридцатых) - да, если все это подсчитать, то получится...
   Нет, не осилю я  эту  арифметику  Скорее  готов  согласиться  с  Лукманом
Закировым из Казани (помните, он играл в школьном театре Павлика Морозова?),
который написал мне:
   "Их были миллионы - доносчиков, специально сплоченных партией для  тайной
слежки  за  населением  страны.  Стукачей  у  нас  очень  много,  и  точного
количества никто пока не знает. Говорят, их десятки миллионов. Ходят  слухи,
будто каждый десятый взрослый - стукач разного калибра. Есть стукачи крупные
и есть мелкие, партия калибровала их так же, как и номенклатуру".
   Да, все наше государство было усеяно  этими  минами  на  протяжении  семи
десятилетий, и практически  каждый  человек  мог  стать  ИХ  жертвой.  Хотя,
конечно, были и зоны повышенной опасности.
   Во-первых, это, естественно, армия.
   "Я служил в 1970-1972 годах, -  пишет  Леонид  Ефремов  из  Якутии.  -  В
казарме нас было чуть больше сотни человек. Из моего призыва офицер  особого
отдела вызвал троих (в том числе и меня), побеседовал, рассказал о борьбе со
шпионами, попросил нас помочь, т. е. сообщать ему о таких случаях. Больше  я
с ним не встречался - не было шпионов. Про двух других не знаю. Догадываюсь,
что из других призывов тоже вызывали. Значит, умножим на 4 призыва,  которые
служат одновременно, и получим, что из ста человек десять, по меньшей  мере,
являются СЕКСОТАМИ. И из них хотя бы один может оказаться добросовестным".
   Особым вниманием,  конечно,  пользовались  и  те,  кому  по  роду  службы
приходилось выезжать за рубеж в составе различных делегаций  на  семинары  и
симпозиумы.
   Сабир  Мамедов,  старший  научный  сотрудник  Шемахинской   обсерватории,
рассказал  о  своем,  как  он  пишет,  "очень  заурядном  и   краткосрочном"
сотрудничестве с КГБ.
   "В 1979 году я ездил на съезд астрономов в  Канаду  в  качестве  научного
сотрудника сроком на две недели. Перед выездом в  Москву  мне  позвонили  из
отдела  КГБ  Шемахинского  района  Азербайджана  и  поручили  позвонить   по
такому-то телефону,  как  только  приеду  в  Москву.  Как  и  было  поручено
-позвонил. Назначили мне встречу. Молодой, лет 30, человек откровенно сказал
мне, что он - сотрудник КГБ. Он меня очень вежливо попросил  присмотреть  за
известным  ученым-астрофизиком  Шкловским,  а  потом  сообщить  ему  о  всех
подозрительных действиях того. Этот сотрудник тоже под видом астронома  ехал
в Канаду. Я согласился. Почему? Испугался, что если не  соглашусь  -  то  не
видать мне Канады. Но! Про себя я твердо  решил,  что  не  буду  следить  за
Шкловским и ничего не буду передавать. Так и поступил. Но уже там, в Канаде,
я заметил, что и за мной тоже приставили следить одного астронома. И  он-то,
подлец, за мной следил.
   Я считаю, что (и  об  этом  много  говорили)  в  загранпоездке  тогда  по
поручению КГБ все следили за всеми..."
   Ну и, в-третьих, зоной повышенного риска являлись те, кто так  или  иначе
общался с иностранцами,  так  как  любой  иностранец  являлся  потенциальным
врагом хотя бы потому, что он - иностранец.
   И думаю, что охота за иностранцами началась с первых дней образования ЧК.
   В Калифорнии, в том же архиве Гуверского  института,  я  нашел  несколько
листков машинописного текста, написанных скорее всего одним  из  сотрудников
МГБ,  перебежавшим  на  Запад  (авторство,  к  сожалению,  так  и  не  сумел
установить). И  текст  очень  любопытен,  особенно,  когда  автор  описывает
систему "наружного наблюдения", "НН", выражаясь их профессиональным  языком,
или проще - "наружки", за иностранцами. Цитирую:
   "Наружному наблюдению подлежат все иностранцы.
   Простому смертному трудно, а может быть, и совсем невозможно  представить
себе, что такое "НН", например, в масштабе города Москвы. Это значит, водить
день и ночь под  секретным  надзором  многие  сотни  "фигурантов"  различных
разработок, причем за каждым ставится бригада в три  человека,  а  иногда  и
больше. Кроме того, ежедневно ставится наружное  наблюдение  за  несколькими
десятками, а иногда и сотнями приезжающих в Москву по разным  делам  крупных
"фигурантов", разрабатываемых  областными  управлениями  и  республиканскими
наркоматами  МГБ,  которые  часто  оповещают  второй   спецотдел   о   такой
необходимости только в день приезда "фигуранта" в Москву.
   Но этим дело не ограничивается: согласно специальной инструкции  наркома,
надо водить под  постоянным  "НН"  каждого  сотрудника  иностранных  миссий,
посольств, консульств, всех чиновников иностранных военных  атташатов,  всех
приезжающих из-за границы иностранцев и особенно корреспондентов иностранных
газет и телеграфных агентств. Меньше всего  забот  и  неприятностей  органам
"НН"  причиняют  иностранные  туристы,  поскольку   они   всегда   едут   по
определенным маршрутам и имеют неизменно при себе гидов  и  переводчиков  от
"Интуриста". Последние всегда являются агентами  или  штатными  сотрудниками
органов  государственной  безопасности.  Во  всяком  случае   за   поведение
иностранных туристов и за их встречи и беседы  с  советскими  гражданами  на
улицах, в общественных местах отвечает не "НН", а спецчасть "Интуриста".
   Но другие иностранцы доставляют  второму  спецотделу  достаточно  хлопот.
Так, например, перед войной секретарь японского  военного  атташе  в  Москве
Кембо Саоаки имел  обыкновение  ежедневно  совершать  вечерние  прогулки  от
атташата по Охотному ряду и далее по ул. Горького до  памятника  Пушкину  на
Бульварном кольце. При этом он  держал  во  рту  незажженную  сигарету  и  у
каждого встречного просил огня, опрашивая таким образом за  вечер  по  30-40
человек. Кроме того, он подходил к  различным  киоскам,  цветочницам  и  так
далее. И везде заводил короткие разговоры. Сколько нужно было агентов, чтобы
составить "установку" на каждого вступившего с ним  в  разговор?!  Сводка  о
наружном наблюдении только за одним  Саоаки  имела  каждый  вечер  до  50-60
"установок" и с проверкой по спецучету. В центре  было  прекрасно  известно,
что Саоаки таким путем откровенно издевался над  МГБ,  но  "НН"  за  ним  не
прекращалось и не сокращалось.
   Немцы и представители соседних с СССР стран Восточной  Европы  вели  себя
обыкновенно довольно  спокойно,  но  американцы  сперва  являлись  настоящим
бедствием для  "НН".  Не  имея  обычно  никакого  понятия  о  действительном
положении вещей в Советском Союзе и пользуясь  полной  свободой  у  себя  на
родине, американцы старались сохранить свои привычки и в Москве.  Настойчиво
пытались изучать жизнь Советского Союза теми  же  методами,  которые  обычно
применяются  для  изучения  всех  других  стран,  т.  е.  они  посещали  все
общественные  места,  спешили  заводить  частные  знакомства  с   советскими
гражданами и засыпали Министерство иностранных дел просьбами о разрешении им
поездок по всей территории Советского Союза. Помимо всех прочих причин,  эта
неприятная для КГБ особенность американцев объяснялась также  тем,  что  США
установили дипломатические отношения с СССР почти на  пятнадцать  лет  позже
других  великих  держав  и  американские  представители  в  Москве  пытались
налаживать свои первые контакты с советскими гражданами именно в тот период,
когда МГБ обратило острие своей  деятельности  на  пресечение  всякой  связи
между советским населением и иностранцами.
   Очень большие хлопоты доставлял "НН" первый посол  США  в  Москве  Вильям
Буллит (1933 - 1936). Он любил спорт и часто бывал на стадионе "Динамо", где
пытался заводить знакомства с советскими спортсменами. При таких  посещениях
за ним приходилось ставить усиленную бригаду "НН",  и  "установки"  за  один
день достигали многих десятков. Для облегчения службы "НН" к мистеру Буллиту
прикрепили двух специальных  агентов  -  рекордсмена-бегуна  и  теннисистку,
игравшую за СССР во Франции, чрезвычайно стройную и  броскую  своей  фигурой
женщину. Но комбинация с теннисисткой не прошла. С наступлением зимы  мистер
Буллит начал отправляться на  лыжные  прогулки  за  город,  чем  приводил  в
отчаяние приставленных к нему агентов, не умевших хорошо ходить на лыжах.  В
это время он  и  некоторые  другие  американцы  являлись  в  НКВД  предметом
разговоров о горах сводок "НН"  на  установки  связей.  НКВД  вздохнул  лишь
тогда, когда Буллит клюнул на подведенную к  нему  агента  2-го  спецотдела,
известную балерину Лепешинскую, и стал  проводить  все  время  только  в  ее
обществе..."
   Да, можно только посочувствовать бойцам невидимого фронта  из  "НН".  Так
же, впрочем, как и послу Буллиту.
   Но самое-то интересное, что иностранцы в России были предметом усиленного
внимания КГБ вплоть до последнего времени.
   Вспоминаю одну смешную  историю,  случившуюся  не  так  давно.  В  Москву
приехала  Кьяра  Валентине,  мой  товарищ  из   итальянского   еженедельника
"Эспрессо".   Мы   зашли   пообедать   в   маленький    ресторанчик    возле
"Новослободской". И вот только здесь вспомнили, что обещали  взять  с  собой
Марко Политти, тоже нашего друга из "Месседжеро". Кьяра пошла ему звонить, и
вдруг парень, который был ее переводчиком, сказал: "Интересно...  Наконец-то
увижу Марко...". "А вы что, знакомы?" - спросил я. "Я три года сидел на  его
телефоне". "В каком смысле?" - сначала не понял я. И он мне объяснил.
   Оказывается, этот парень всего лишь полгода  назад  ушел  из  КГБ  и  его
работа состояла именно в том, чтобы подслушивать разговоры Марко Политти...
   Сами можете представить, какова была реакция  Марко,  появившегося  через
полчаса в этом ресторанчике, когда я сообщил ему, что хочу познакомить его с
самым близким для него другом, -  и  представил  этого  парня.  "И  много  я
наговорил?" - помню, растерянно спросил Марко.  "Да  нет,  у  вас  было  все
нормально", - успокоил его бывший гэбешник.
   Согласитесь, для того, чтобы "охватить" каждого  иностранца,  живущего  у
нас или приезжающего к нам в  гости,  нужно  было  иметь  -  кроме  кадровых
офицеров КГБ - еще и неимоверное количество секретных агентов.
   "Кузницей" таких кадров являлось  Управление  по  делам  дипломатического
корпуса (УПДК), которое поставляло  всем  иностранцам  -  от  посольства  до
представительств фирм и газетных  бюро  -  обслуживающий  персонал,  который
практически весь состоял из секретных агентов КГБ.
   Один из таких агентов пришел ко мне в редакцию и согласился  на  диктофон
наговорить свою историю.
   "С момента прихода в Систему, то есть в УПДК, мне  было  сказано,  что  я
должен  сообщать  о  всех  своих  встречах  с  иностранцами  и  о   встречах
иностранцев с нашими. Периодически  мне  звонили  ОТТУДА,  и  я  должен  был
докладывать, с кем они виделись и о чем они  говорили",  -  так  начал  свой
рассказ Юрий Владимирович Гудков, работавший инженером  в  представительстве
одной югославской фирмы.
   - Не удивило ли вас, когда вы устраивались на  работу  в  УПДК,  что  вам
придется стать сексотом? - спросил я его.
   - Мне было прямо об этом сказано при поступлении на работу:  иначе  я  бы
просто не прошел через их отдел кадров. А  разница  в  зарплате  инженера  в
министерстве и инженера на фирме как минимум в два раза.
   Все эти годы его "вел" один и тот же опер по имени Александр.
   Встречались они с ним или  на  Кузнецком  мосту,  или  в  скверике  возле
архитектурного института, или в каком-нибудь близлежащем переулке, куда Юрий
Владимирович подъезжал на своей машине. "И каждый раз Александр спрашивал  у
меня, нет ли в машине микрофонов. Он  всегда  старался  выйти  из  машины  и
разговаривать на лавочке".
   К  своей  работе  на  благо  контрразведки  Гудков  относился  достаточно
скептически:
   - У меня была чисто техническая работа,  в  тайны  фирмы  я  старался  не
лезть, и потому что-нибудь конкретное я своему куратору сообщить не мог.  Он
чаще всего спрашивал, с кем  именно  встречались  представители  фирмы.  Как
правило, ИХ интересовали встречи с немцами, австрийцами и американцами.
   Интересовала куратора и личная жизнь югославов: с кем встречаются, с  кем
проводят время, но тогда, как правило, возле  домов,  где  жили  иностранцы,
стояла милиция и никого без сопровождения к ним не пускала.
   Я спросил, были ли какие-нибудь целенаправленные задания? Оказалось,  нет
- просили рассказывать все, что узнал или увидел. Когда рассказывал  мало  -
обижались, но, по словам Юрия Владимировича, толком-то он ничего  и  не  мог
рассказать, так как на переговорах сам не присутствовал.
   А югославы догадывались, что вы работали на КГБ?
   Естественно. Сомнений у них на этот счет не было, и в некоторых  случаях,
когда что-то надо было обсудить без меня, они прямо говорили: "Отвали".