ь.  Происходящее вызвало у меня чувство своей абсурдности.  Я
понял,  что выдал Вадиму какую-то вибрацию, в которой он не мог узнать
меня  или которая дала ему повод заподозрить меня в обмане душой.
     - Да,  ты меня не понял - воскликнул я,  тем не менее сдвигаясь в
прихожую  перед  его принуждающим провожанием.  - Что я такого сказал?
Если хочешь - не пиши, я и так знаю все что мне надо - сам все напишу.
     Я изо  всех сил старался зацепить словами какой-нибудь свой энер-
гетический центр, чтобы насупленную физиономию передо мной сделать ли-
цом.  Получилось.  Лицо Вадима расплылось в улыбке - он узнал меня.
     -Заходи, - он опять сделал широкий жест. Потрясенный от того, что
это происходило в присутствии Сережи, но больше всего от того, что как
мое собственное отношение к Вадиму не менялось на протяжении всего этого
инцидента,  так  и от того,  что я оставался свободен все это время по
отношению к нему во всех отношениях, я прошел на кухню. Всю эту минуту
он  строил  свое отношение ко мне вне меня,  как будто к какому-то мне
внутри себя и оставлял меня настоящего, стоящего перед ним, нетронутым
своим отношением,  разве что только наполовину - выгоняя. У меня напо-
ловину отпал прежний энтузиазм, и я оставил это предложение ему на его
усмотрение.
     "Вот это восприятие - думал я, возвращаясь домой. - Как у попуга-
ев  в Африке в брачный период:  если ветка закрывает лицо избранника -
значит это уже не он".
     После я говорил ему об этом случае.  Он удивленно слушал. С удив-
лением я обнаружил, что я в его поле нахожусь в том же месте, где и он
в моем. Он на мгновение задумался. Вспышка озарения у меня вызвала та-
кую же вспышку озарения и у него.  Я вспомнил затылком правого полуша-
рия,  и он вспомнил этим местом свое - то что хотел сказать.
     - Сережа просит у меня почитать то,  что ты пишешь.
     - А ты что?
     - Говорю - нельзя.  Он говорит,  а я так,  чтобы он не узнал. Я
говорю - узнает.
     У меня осталось чувство того,  что он имел в виду,  что  узнаю  я
дистанционно. Мне это польстило.
     Мы сидели с ним в его машине.
     - Я  считаю,  что  первую часть книги печатать не надо,  а только
вторую,  - сказал он. Я почувствовал удар. С его стороны он мог выгля-
деть уколом, но я увидел нечто похожее на черное бревно, ударившее ме-
ня силой палки торцом в грудь.  Зачем меня бить, я понять не мог и по-
думал,  что суть проблемы, наверное, в том, что Вадим не понял взамос-
вязи обеих частей книги.  То,  что он не хотел,  чтобы я писал про все
его художества, мне было понятно.
     - Хо,  это значит,  ты не очистился. Ты не понял хода моей мысли.
Суть  книги  в том,  чтобы изложить весь путь как вниз,  так и наверх.
Ведь без первой части будет непонятно,  откуда что взялось во  второй.
     - Да.
     - Значит, первую тоже надо печатать.
     - Да.
     То как он легко и игриво соглашался,  вызвало у меня подозрения в
обмане.  Как  будто вопрос он задал для каких-то других целей.  И было
удивительно то, что если он это делал искренно, он рассчитывал от меня
услышать другой ответ.
     Он довез меня до дому.  Ложась спать, я не мог заснуть. Не давали
успокоиться его слова о том,  что не надо печатать первую часть книги.
Что они могут означать? Он ведь может меня просто обмануть. Когда кни-
га будет напечатана, под каким-нибудь предлогом он возьмет ее просмот-
реть. Понятно, что я ему теперь не дам. Но общаться, будучи на взводе,
означало постоянную трату нервов в ожидании подлости.  Огромный черный
психический канал,  что и имело вид непонятного бревна, будучи неопре-
деленных размеров,  но выходя из меня,  вытягиваясь до середины улицы,
нес собой фразу Павитрина о том,  что не надо  печатать  первую  часть
книги.  На протяжении всего его выхода из меня каждый его участок, по-
добный сегментам дождевого червя,  нес мне боль той шершавой чернотой,
которой он был окутан.  Лишь сам его конец,  вышедший из меня, был бе-
лым. Пока из меня шла чернота этого канала - я был на взводе и недалек
от того,  чтобы кинуться и по меньшей мере набить морду тому,  кто его
задал.  Но когда из меня вышла белая часть этого канала - она принесла
мне  какое-то  облегчение.  Тем  не менее я открыто ему сказал о своих
страхах,  о том,  что после его вопроса,  я потерял к нему доверие.
     - Я боюсь,  что когда книга будет написана, ты нажмешь клавиши, и
она не будет издана.
     Он ответил что-то непонятное.

     Я ей рассказывал о тех чувствах, которые она во мне вызвала к се-
бе в то время,  когда я лежал в больнице.  Но мой рассказ нес  вид  не
признания,  а разговора. Я говорил ей, сколько она у меня вызвала боли
тем, что она находится по ту сторону жизни, что у меня нет смысла даже
в  мыслях  помечтать о возможности разделить эти чувства с ней.  Разве
только что после моей выписки.  Я еще не знал, что мне не давало расс-
лабиться по отношению к ней в своих мыслях.
     - Вы должны рождать собой и у больных отношением  к  ним  простое
человеческое чувство,  которое не привязывает к себе. Вы любите - при-
вязываетесь сами и привязываете к себе больных.

                  Изгнание из церкви.

     Это был мой предпредпоследний приход в церковь.  Александр  после
службы стал разговаривать со мной как с дурачком. К нему присоединился
второй Саша.
     - Какой может быть микрофон без покаяния? Почему ты не выходишь к
сцене, когда принимают веру остальные?
     - Да я верю в Бога и так.
     - Вот я сейчас подойду к нему,  - с этими словами он подпрыгнул к
одному парню,  - и буду его дергать, как ты меня - снимай пальто, сни-
май.  Я буду умным или дураком?
     - Ходишь, только понтуешься - добавил второй Саша.
     Это меня зацепило.  Я и не собирался понтоваться.
     На следующий день я сидел в компьютерном классе,  когда откуда-то
сверху пришла мысль отнести памятку об адаптации  больных  пастору  из
Литвы.  Он  выступал сегодня последний раз.  Вечером я подошел к концу
службы.  Я стоял у колонны,  пользуясь покровом зимнего вечера и ждал,
пока пастор из Литвы закончит прощаться с пастором Александром.  Когда
литовский пастор пошел к машине,  я,  проскользнув между  прихожанами,
очутился перед ним.
     - Вы говорили, что были хирургом. Вот, распространите это в психи-
атрические больницы.
     Он с удивлением взял листок.
     - Заклинаю,  чтобы ты не появлялся больше в церкви, - сказал пас-
тор Александр в отчаянии, увидев меня. Услышав это, я сам пришел в от-
чаяние.
     - Я о тебе в газету напишу. Запомни - психическая энергия всег-
да возвращается в излученном виде.
     Я все-таки решил сходить в церковь еще раз. У дверей стоял второй
Саша.
     - Саша сказал, что он не Бог, - сказал ему я.
     - Правильно, не Бог.
     - А как не Бог может узнать Бога?
     - Знаешь,  -сморщился Саша, -я не хочу этой демагогии. А кто Бог?
Ты Бог?
     - Я - Бог.
     - Какой ты Бог,  если тебя гонят из церкви?
     Я ему  ничего не ответил.  Я знал что вместе с водой,  за которую
они принимают мою внешность,  они выплескивают и ребенка.  Под  словом
"Бог"  я  имел в виду то,  что я,  если не весь,  то часть Бога точно.

     Как-то с пастором мы встретились в автобусе.  Он спросил меня про
мои взгляды. Они оставались прежними.
     - Ха-ха-ха! Мишаня, будь благословен.


     Еще одни стихи той зимы:

          Судимые, судители зачем-то созданы.
          Могли быть созданы они лишь обществом порочным.
          Судья безмолвный  правит миром сим.
          И то, что делает он - это всегда точно.

          Когда к Судье приходит вдруг один,
          То получает он на то же право.
          Но происходит чудо - он  права судьи
          Берет лишь изредка,  ведь есть в другом управа

          Тем людям,  что во тьме сознанья своего
          Пришли к нему,  гонимые судьбою.
          Они ведь невиновны,  что творят
          Бесчинства грешною своею головою.

          Им нужно показать,  что в мире нет
          Злодеев,  подлецов и прочих  негодяев.
          Есть только понимания предел
          Того, кто злость из жизни выделяет.

Однажды ночью мне приснился сон:  по середину голени я захожу в  реку,
разговариваю  с хорошо знакомым человеком,  девушкой.  В этот момент я
чувствую как за мою левую ногу, ее часть, находящуюся под водой, неви-
димая,  но  огромная сила начинает тянуть вниз - вперед под воду.  По-
верхность реки остается неподвижной,  но я чувствую это существо,  его
силу, которое находится прямо передо мной под водой. Создается чувство
что оно - сама сила,  а не живое существо, почему поверхность реки ос-
тается неподвижной.  На одно мгновение, потеряв было равновесие, я ис-
пугался. Но, после того как я телом отпрянул назад, я почувствовал, как
ко  мне  приходит равновесие и устойчивость,  а сила этого существа по
отношению ко мне начинает исчезать.  От этого  страх  через  мгновение
стал становиться исследовательским интересом. Физически не просыпаясь,
но имея ясный,  как при бодрствовании, ум, я почувствовал, что это су-
щество - не какая-то невидимая сила,  а реальное живое существо парал-
лельного мира.  Я почувствовал это так явственно, как если бы я, услы-
шав человеческий крик,  поверил говорящему, который бы сказал мне, что
кричит человек.  Это чувство пришло само на мой немой вопрос, и я, все
также не просыпаясь, отметил, что я просто не смог бы в это поверить и
просто допустить мысли об этом,  не имей я представления о потусторон-
них встречах Р.  А.  Монро.  Тогда бы я мог просто испугаться. Поверх-
ность реки стала становиться поверхностью Реальности,  над которой на-
ходилось все мое туловище. Правую ногу я тоже видел и чувствовал цели-
ком.  Левая же продолжала виднеться только до середины голени.  Нижняя
ее часть оставалась мне невидимой в другой части Реальности. Я обратил
внимание на то,  что линия раздела Реальности проходит через место,  в
котором энергетические каналы за годы, проведенные мной в стрессе, об-
разовали пучок, сходящийся в конус с округлой вершиной, в осевой части
ноги,  смотрящей  вниз.  По мере выхода этих энергетических каналов из
ноги в стороны я переставал их ощущать.  Одновременно  я  почувствовал
то, что это существо, несмотря на свои размеры и силу, не имеет в сво-
ем "рту" и вообще,  похоже, всем теле, острых костных образований. Об-
раз же его действия стал мне казаться тупым. Оно, вроде, не могло меня
даже с®есть,  удайся ему меня утащить.  Похоже,  его занимал лишь  сам
процесс действия.  Обретя равновесие, я просто смотрел, как ослабевают
его силы по отношению ко мне, и чувствовал, что оно скоро отпустит мою
ногу.
     Когда я проснулся, я тут же вспомнил ужасный сон, который я пере-
жил в пятилетнем возрасте.  Последнее время он мне часто вспоминался и
днем,  но вспоминал его я по другому поводу. Это был единственный кош-
марный сон,  впечатавшийся мне в память своим кошмаром.  В ту ночь мне
приснилось,  как огромная крыса тащит меня в свою нору,  подобно тому,
как это делала крыса Шуршура.  Только в отличие от Буратино,  я не мог
из себя выдавить ни звука.  Я кричал изо всех сил.  Отец, мать, сестра
были где-то рядом, в соседней комнате, потом они и сами зашли в комна-
ту,  где это происходило,  но они не видели ни меня,  ни крысы, а я не
мог  привлечь  их внимание как не старался.

     Созвонившись с  незнакомым  парнем,  мы договорились с ним встре-
титься в 10 часов.  В лифт вошел мужчина и парень.  Мужчина вскоре вы-
шел. Оказалось, что мы с парнем едем не только на один этаж, но и идем
в один кабинет,  у дверей которого познакомились друг с другом.  Мне в
общем был не очень удивителен настрой с ним на одну волну после перво-
го же телефонного разговора.

     Я хотел закончить работу на огороде,  оштукатурить и доделать дом
и уезжать на запад к отцу. Штукатурка в прошлом году у меня получилась
неровной, и я решил попросить Женю Тимошенко и Леню Куропова помочь мне
в этом деле.
     Договорившись с Женей,  в одно прекрасное утро мы пришли к  Лене.
Посидели, поговорили обо всем. Затем Леня стал рассказывать про случай
на охоте. И тут неожиданно я вспомнил что-то другое, что грозилось за-
быться. Извинившись, я прервал Леню и спросил его о насущном. Разговор
переключился в другое русло,  но неудобство от того,  что я Леню прер-
вал,  меня не покидало. Пока Леня об®яснял мне последнее, что я у него
спросил, я сидел, слушая, и повторял про себя, не переставая, чтобы не
забыть "Ну и что?  Ну и что?", чтобы сказать эту фразу сразу, как Леня
закончит об®яснять то, что я спросил. Леня закончил. Я сидел и выжидал
время,  чтобы не быть невежливым, не переставая про себя задавать этот
вопрос.
     -Ну и  вот,  - вдруг сказал Леня в тон моему немому вопросу.  Мне
стало не по себе от такого неожиданного единодушия. Я посмотрел на Ле-
ню,  чтобы узнать, понял он, что ответил на мой незаданный вопрос, или
нет.  Но по его взгляду понял,  что он не понял.  Это меня  успокоило.

     Однажды я хотел было пойти,  но,  сидя в кресле,  вдруг  повернул
свою голову влево и направил свой взгляд вниз, ощущая однако, вместе с
желанием это сделать,  нежелание.  Когда я повернул голову назад,  по-
чувствовал, что сознание потеряло свою высоту. Мягкая и почти неощуща-
емая,  нераспознаваемая,  прямо-таки йоговская  сила,  проходя  сквозь
верхние  слои  моего  сознания,  сжимая его и унижая его в самом себе,
заставила потерять меня часть своих личностных  качеств  -  таких  как
достоинство и простое самоуважение. Понятно, что мне на руку был такой
опыт,  так как я стал уже забывать сценарий последнего психоза,  а это
давало мне новые ответы с других сторон на ранее пережитое. Я стал по-
нимать то, что происходило со мной летом. Мое сознание, проходя сквозь
участки собственно моего сознания,  в результате духовного роста попа-
дало в полость сознания,  надстройкой возвышающуюся над моей  головой.
Попадая  в  нее,  мое  сознание растущим духом начинало телу придавать
формы Павитрина, оживляя кортико-висцеральные связи, чувственную сферу
и другие пути, соединяющие сознание, психику с телом, которые когда-то
у меня были в действии,  когда я себя чувствовал Павитриным.

     Выходя из своей квартиры,  на лестничной площадке я столкнулся  с
одним парнем,  который разговаривал со своим другом.  Мы поздоровались
за руку.  Он, как всегда, у меня спросил куда я иду. В его улыбке было
нечто неприятное мне,  но оно пряталось где-то внутри,  и к форме я не
мог придраться.  К тому же неприятное соседствовало в добротой. С иск-
ренней добротой. Я вышел на улицу, когда на меня стал опускаться прис-
туп бешенства на него,  какие бывали.  Я не знал,  в чем  причина,  но
чувствовал,  что опять в его отношении ко мне. Что он опять что-то по-
думал,  улыбаясь мне в глаза.  Я не мог понять,  ни что он подумал, ни
найти какую-нибудь зацепку,  чтобы начать разговор. Ведь если он думал
о моем прошлогоднем психозе,  то, относясь ко мне сейчас как к дураку,
он также как дураку и ответит, что нет, ничего не подумал. И еще может
посмеяться после над моей наивностью,  не подозревая о  резервах  моей
души.  И  если бы еще его не постоянная помощь мне в моих просьбах.  Я
сжимал кулаки и не знал,  что мне делать.  На пути домой,  когда я шел
безлюдными кварталами, мое сознание вдруг, приподнимаясь в его филиале
слева от моей головы,  пересекло какую-то область реальности,  в кото-
рой,  казалось,  находилась сама его сущность:  что-то белое,  мягкое,
нежное и доброе, вызывающее у меня к нему те же чувства и всколыхиваю-
щее мою память этим воспоминанием о его действительной сущности. Пере-
житая разница чувств вызвала на мои глаза поток слез.  "Это  его-то  я
хотел убить?".

     Я стал замечать за собой еще одну особенность.  Когда я вспоминал
о Сатпремове,  у меня неизменно подворачивалась нога  в  голеностопном
суставе,  если это происходило при ходьбе. Взаимосвязь была такой пос-
тоянной,  а чувство отсутствия при этом,  точнее даже только при одном
только воспоминании Игоря,  сустава и вообще костей ноги - там находи-
лась словно какая-то щель, наполненная разноцветным содержимым - гово-
рило мне о неслучайном подвороте ноги. Его филиал у меня находился то-
же в правом полушарии под Павитринским.  В левом он проявлялся у  меня
только  во  время  психозов  со  стороны  затылка за левым полушарием.

     Как-то в  городе я встретил Виктора Ивановича Курашова,  к кому в
88-89 годах ходил на самбо с Толей Страховым.  Виктор Иванович пригла-
сил меня опять,  дал мне самбовку,  и я бесплатно мог ходить на трени-
ровку пять раз в неделю.  Но выходило реже.

     Я пришел на тренировку к Виктору Ивановичу.  Было такое  чувство,
будто  ударом  молота левее и ниже солнечного сплетения мне вбит тупой
кол - чувство,  которое я испытал в результате своего похода и  откры-
тости одному врачу. Мы обменивались опытом. Ее опыт мне если и был ну-
жен,  то только как пример,  как не надо лечить. Я просто отдавал все,
что я мог отдать,  ничего не прося для себя. Она не делала ничего пло-
хого и осудительного, кроме того, что закрывала от меня свою душу. По-
нятно,  она знала,  что я лежал в больнице. Каждую мою фразу она акку-
ратно подытоживала своей, на что я обратил внимание только после обще-
ния  -  она внешне олицетворяла собой открытость,  а я был так увлечен
отдачей... К ударам, также как и неискренности, мне было не привыкать,
несмотря  на  то,  что моя психика была перекошена изнутри так,  что я
чувствовал себя в предбольничном состоянии.  Мои чувства можно понять,
если  представить,  что я здоровый,  по крайней мере для них,  врачей,
чувствующий себя здоровым и внушающий себе это, после одного посещения
врача для общения,  не имеющего ничего общего с моей прошлой болезнью,
стал чувствовать себя на грани умопомешательства. Если бы я почувство-
вал  себя  беспомощным,  или у меня отключилась какая-нибудь жизненная
физиологическая или психическая функция,  к кому я должен был бы обра-
щаться,  зная, что меня, здорового, сделали больным врачи, точнее, ми-
ловидная врач,  считающая себя и считающаяся человечной и умной. Как я
должен  бы был об®яснить причину моего заболевания сейчас?  Где гаран-
тия,  что другая врач не будет такой же? Кому в этом мире вообще можно
верить, когда, приходя по самому малому счету для человека, ты теряешь
не только все,  но и больше чем все,  если знать,  что жизнь вечна?  И
ладно я - уже прошел огонь и воды, и знаю что к чему - но ведь на моем
месте мог оказаться любой другой больной, только что вышедший из боль-
ницы.  И вместо того, чтобы ему дать кусочек своего здорового субстра-
та,  который у него еще больной, или даже ничего не дать, а просто вы-
полнить  свой  долг - дать холодный и правильный совет и разойтись,  у
него отнимается и его больная душа, и все с ней связанное только из-за
маленьких компромиссиков со своей совестью лечащим врачом. Я просто не
стал обращать на эту боль внимания,  зная, что пережито и залечилось у
меня больше.  Залечится и это.  Оно и затянулось.

     Звоня по телефону,  я еще со школьной скамьи впитал,  что, звоня,
нужно представляться. По крайней мере, добрым знакомым. Разговор начи-
нался примерно так:
     -Здравствуйте, Ольга Михайловна.
     -Здравствуйте.
     По металлическому голосу я не мог понять узнала,  она  меня  меня
или нет.
     -Это Миша (Белов) звонит.
     То ли я отражал ее металл голоса, то ли излучал броню танка свое-
го правого бока,  но очень часто я чувствовал,  что "Ольга Михайловна"
начинает метаться в поисках выхода из ситуации,  думая,  что это я под
предлогом представления закрываю свою душу.  Естественно, что я тут же
начинал чувствовать неудобство.

     Возникло видение части верха головы и глаза Павитрина, сосредото-
чивающиеся на противодействии мне.  Больно не было. Но энергия, идущая
от видения, шла "против шерсти" моему мышления, моему взгляду. Я смот-
рел и обдумывал то, что вижу, гля