зарубил.
     - Пристрелить его надо, -  зло  сказал  полицейский,  закрывавший  лицо
окровавленным платком, - надо думать, тот самый Карасюк. -  Ничего  боле  не
остается, пока он не порешил кого-нибудь.
     - Я те пристрелю! -  цыкнул  на  него  околоточный.  -  Это  же  самого
Владимира Львовича Бубенцова человек.
     - А вы-то куда смотрите? - обернулся Бердичевский к Тихону  Иеремеевичу
Спасенному, жавшемуся здесь же, в  первых  рядах  толпы.  -  Уведите  отсюда
вашего дикаря.
     - Уж я за ним с ночи хожу-с, - жалобно произнес Спасенный.  -  Не  пей,
говорю, не пей. Да он разве  послушает.  Нельзя  ему  вина,  совсем  нельзя.
Нерусский человек, что с него возьмешь. Или вовсе в рот не берет, или выдует
полведра и после звереет. Подпоил его какой-то лихой человек. Теперь пока не
рухнет, плясать будет.
     Матвей Бенционович, чувствуя, что на него обращены взгляды всей  толпы,
произнес с непререкаемой авторитетностью:
     - Не положено. Это вам не что-нибудь, а Храмовая площадь. Скоро владыка
приедет проповедь говорить. Убрать немедленно!
     Из толпы крикнули (вот они, плоды достоинства-то):
     - Умный какой. Поди-ка сам убери, если такой смелый! И понял тут Матвей
Бенционович, что угодил в ловушку, собственноручно им  же  и  изготовленную.
Дернуло же его останавливать коляску! А отступать было некуда.
     И  от  околоточного  с  побитым  городовым  тоже   сикурсу   ждать   не
приходилось.
     Поиграв желваками  для  большей  храбрости,  Бердичевский  сделал  шаг,
другой и приблизился к страшному танцору. Тот вдруг взял  и  запел  какую-то
дикую, но по-своему мелодичную песню, и быстро-быстро замахал клинком.
     - Немедленно прекратить! - что было сил гаркнул Матвей Бенционович.
     Черкес только повел в его сторону багровым от хмеля глазом.
     - Я тебе говорю!
     Бердичевский шагнул вперед еще, потом еще.
     - Ишь, бедовый, - сказали сзади в толпе.
     Непонятно про кого - про Черкеса или про товарища прокурора, но  Матвей
Бенционович принял на свой счет и несколько воодушевился. Он протянул  руку,
чтобы схватить горца  за  рукав,  и  вдруг  -  вшшить!  -  у  самых  пальцев
Бердичевского сверкнула стальная дуга, а с сюртучного обшлага  отлетели  две
чисто срезанные гербовые пуговицы.
     Матвей  Бенционович  с  невольным  криком   отскочил   в   сторону   и,
разъярившись от такой потери лица, крикнул околоточному:
     - Живо  за  Бубенцовым!  Если  не  усмирит  своего  абрека,  приказываю
стрелять ему в ноги!
     - Владимир Львович спят еще и будить не велели, - объяснил Спасенный.
     - Вот, жду десять  минут  по  часам.  -  Бердичевский  сердито  помахал
серебряной луковицей. - И велю палить!
     Тихон Иеремеевич засеменил по  направлению  к  флигелю,  а  на  площади
установилось заинтересованное молчание.
     Черкес, как заведенный, все продолжал свой ни на что не похожий  танец.
Бердичевский стоял с часами в  руках,  чувствуя  себя  преглупо.  Карасюк  с
видимым удовольствием всовывал в револьвер патроны.
     Когда до истечения срока  ультиматума  оставалась  минута,  околоточный
нервно сказал:
     -   Ваше   высокоблагородие,   засвидетельствуйте,   что   я   никакого
касательства...
     - Идет! Идет! - зашумели в толпе.
     Из ворот гостиницы неспешно вышел Владимир Львович - в шелковом  халате
и турецкой шапке с кисточкой. Перед ним расступились. Он  остановился,  упер
руки в бока  и  некоторое  время  просто  смотрел  на  своего  ополоумевшего
янычара. Потом зевнул и тихонько двинулся  прямо  на  него.  Кто-то  из  баб
ахнул. Черкес вроде бы не смотрел на своего господина, но  в  то  же  время,
продолжая пританцовывать, понемногу  пятился  к  стене  гостиницы.  Бубенцов
двигался все так же лениво, не произнося ни единого слова, до тех пор,  пока
Черкес не уперся в  самую  стену  и  замер  на  месте.  Взгляд  у  него  был
совершенно остановившийся, будто мертвый.
     - Наплясался, дурак? - сказал Владимир Львович в наступившей тишине.  -
Идем, проспись.
     После этих слов инспектор повернулся и не оборачиваясь  пошел  назад  к
флигелю. Мурад послушно шагал за ним, сбоку мелко переступал Спасенный.
     Все молча провожали живописную троицу взглядом.
     Какой-то дьячок, перекрестившись, басом сказал:
     - Даде им власть над дусех нечистых.
     Перекрестилась и Пелагия, которая, как нам  уже  известно,  никогда  не
сотворяла крестного знамения всуе.

x x x

     У входа в квартиру, которую до недавнего времени занимал бедный Аркадий
Сергеевич, тоже стояло плотное кольцо любопытствующих, и  у  крыльца  грозно
пучил глаза полицейский урядник. Перед тем как войти. Пелагия перекрестилась
еще раз, и опять не без причины.
     Гостиная выглядела почти так же, как накануне, только  опустели  столы,
на которых во время суаре стояли вино  и  закуски.  Тем  ужаснее  смотрелась
картина, открывшаяся взору монахини в салоне. Все фотографии были не  только
содраны со стен, но и изорваны в  мельчайшие  клочки,  усыпавшие  весь  пол.
Кто-то, находившийся в исступлении, потратил немало времени, чтобы  обратить
выставку Поджио в совершеннейший прах.
     Навстречу товарищу прокурора сбежал по лесенке из  бельэтажа  деловитый
полицмейстер  Лагранж,  при  виде  Бердичевского   просиявший   заискивающей
улыбкой.
     - Матвей Бенционович, вы? Решили сами? Что ж, правильно.
     Он с поклоном пожал руку  Бердичевскому,  с  недоумением  воззрился  на
Пелагию,  однако   объяснением   Матвея   Бенционовича   остался   полностью
удовлетворен и в дальнейшем не обращал на  монашку  ни  малейшего  внимания.
Видно  было,  что  Феликс  Станиславович  находится  в  самом   великолепном
расположении духа.
     - Тут что рассматривать, -  небрежно  махнул  он  рукой  на  разгром  в
салоне, - вы наверх пожалуйте. Вот где картинка.
     Наверху было всего две комнаты - спальня  и  еще  одна,  где,  как  уже
говорилось, Аркадий Сергеевич расположил фотографическую лабораторию. В  нее
сначала и заглянули, поскольку она располагалась ближе.
     - Вот-с, - горделиво показал Лагранж. - Расколочено вчистую.
     И в самом деле,  лаборатория  выглядела  еще  ужаснее  самой  выставки.
Посреди комнаты лежал не то разбитый  со  всего  маху,  не  то  растоптанный
ногами аппарат "Кодак", а вокруг посверкивающими льдинками валялись  осколки
фотографических пластин.
     - Ни одной целой не осталось, все вдребезги, - все так же бодро, словно
хвастаясь способностями неведомого преступника, объяснил полицмейстер.
     - Следы? - поинтересовался Бердичевский, поглядев на  двух  полицейских
чиновников, ползавших по полу с лупами в руках.
     - Какие уж тут следы, - ответил один, постарше, подняв  мятое,  испитое
лицо. - Сами видите,  будто  стадо  слонов  пробежало.  Ерундой  занимаемся,
осколки складываем. Тут вот внизу  каждой  пластинки  бумажка  с  названием.
"Белая беседка", "Закат над Рекой", "Русалочка". Подбираем уголок к  уголку,
как в  детской  игрушке  "Собери  картинку".  Вдруг  сыщется  что  полезное.
Конечно, навряд ли.
     - Ну-ну.  -  Бердичевский  вполголоса  спросил  Лагранжа:  -  А  где...
покойник?
     - Идемте, - засмеялся Феликс Станиславович. - Ночью  спать  не  будете.
Одно слово - натюрморт.
     Матвей Бенционович, вытерев лоб платком,  последовал  за  синемундирным
вергилием по коридору. Пелагия тихонько шла сзади.
     Поджио лежал на кровати, торжественно глядя в потолок, будто  задумался
о чем-то очень значительном - уж во всяком  случае,  не  о  какой-то  жалкой
треноге, которая пригвоздила его к  кровати,  да  так  и  осталась  торчать,
зажатая сводом грудной клетки.
     - Разумеется, наповал, - показал пальцем в белой перчатке полицмейстер.
- Удар, изволите ли видеть, нанесен строго вертикально. Стало  быть,  убитый
лежал, встать не пытался. Очевидно, спал. Открыл глаза, и в  тот  же  миг  -
царствие небесное. А крушить и ломать убийца уже потом принялся.
     Матвей Бенционович заставлял себя  смотреть  на  три  сдвинутые  ножки,
глубоко утопленные в теле мертвеца. Ножки были деревянные, но в нижней части
обитые медью и, должно быть, с острыми концами.
     - Сильный удар, - сказал он,  изображая  невозмутимость,  и  попробовал
обхватить пальцами верх треноги.
     Не вышло - пальцы не сошлись. - Женщина так не смогла  бы.  Тяжеловато,
да и не ухватить как следует.
     - Я тоже так думаю, - согласился Лагранж. - Так что это  не  Телианова.
Дело-то, в сущности, немногим сложнее пареной  репы.  Я  только  следователя
ждал, а мои  уж  и  полный  осмотр  произвели.  Не  угодно  ли  протокольчик
подписать?
     Бердичевский поморщился от столь явного нарушения процедуры -  протокол
осмотра без прокурорского представителя составлять не полагалось,  и  оттого
стал читать бумагу с  нарочитой  медлительностью.  Но  все  было  составлено
идеально - Лагранж полицейскую работу знал, следовало это признать.
     - Какие у вас соображения? - спросил Матвей Бенционович.
     - Пойдемте, что ли, вниз, в салон,  пока  этого  вынесут,  -  предложил
Феликс Станиславович.
     Так и сделали.
     Встали в углу  пустого  салона,  полицмейстер  закурил  трубку,  Матвей
Бенционович достал тетрадочку.  Здесь  же  пристроилась  и  сестра  Пелагия:
ползала по полу, вроде как убирала мусор, а на самом деле  собирала  обрывки
картин, складывала один к одному. Собеседники внимания на нее не обращали.
     - Слушаю, - приготовился записывать Бердичевский.
     - Круг фигурантов по делу узок. Тех, кто мог иметь хоть какие-то мотивы
для убийства, и того меньше. Надо установить, кто из сих последних не  имеет
алиби, да и дело с концом.
     Лагранж был сейчас чудо как хорош: глаза горели огнем, усы победительно
подрагивали,   рука   энергично   рубила   воздух,    специальные    термины
перекатывались во рту, словно леденцы. Думается,  что  за  последние  недели
Феликс  Станиславович  переменил  мнение  о  скучности  и  неперспективности
Заволжья. Чего стоило одно зытяцкое дело! Но там основные фанфары и  литавры
явно  предназначались  Бубенцову.  Зато  здесь,  при   расследовании   этого
аппетитнейшего убийства, никто не мог перебежать полицмейстеру дорогу. Опять
же  появилась  прекрасная  возможность  продемонстрировать   хитроумному   и
опасному господину Бердичевскому  свою  незаменимость,  в  настоящий  момент
находившуюся  под  большим  сомнением  в   связи   с   оплошностью   Феликса
Станиславовича по части взятки.
     - Рассудите сами, Матвей Бенционович. - Лагранж снял перышко  с  рукава
товарища прокурора. - Связь ночного убийства с вечерним скандалом  очевидна.
Так?
     - Допустим.
     - На суаре у Олимпиады Савельевны, не считая дам, присутствовали десять
человек. Ну, господина синодального инспектора и предводителя дворянства  мы
пропустим,  потому  что  высокого  полета  птицы,  опять  же  и  мотивы   не
просматриваются. Далее со  стороны  усопшего  были  приглашены:  управляющий
Ширяев, князь Телианов, купец первой гильдии Сытников и помещик Краснов.  Со
стороны хозяйки - директор гимназии Сонин,  присяжный  поверенный  Клейст  и
архитектор Брандт. Еще Владимир Львович  привел  с  собой  своего  секретаря
Спасенного.
     - Допустим, - повторил Бердичевский, быстро строча  карандашиком.  -  И
подозреваете вы, конечно, в первую голову Ширяева, а во вторую Телианова?
     - Не так быстро, - упоенно улыбнулся Феликс Станиславович. - На  первом
круге приближения я не склонен сужать количество подозреваемых.  Взять  хотя
бы дам. Княжна Телианова - главная мишень вчерашнего  скандала.  Если  и  не
убивала сама, то могла быть вдохновительницей или соучастницей, о чем я  еще
скажу. Теперь госпожа Лисицына,
     Пелагия замерла, не до конца сложив карточку с обнаженной на песке.
     - Очень  необычная  особа.  Непонятно,  что  она,  собственно,  столько
времени делает в Заволжске. Я выяснял - вроде  бы  приехала  проведать  свою
сестру-монахиню. Так что ж тогда по балам и  салонам  шпацировать?  Всюду-то
она бывает, все ее знают. Бойка, кокетлива, кружит мужчинам головы. По  всем
приметам - авантюристка.
     Бердичевский смущенно покосился на  Пелагию,  но  та,  похоже,  уже  не
слушала - сосредоточенно возилась со своими обрывками.
     - Нынче с утра послал телеграфный запрос в департамент -  не  проходила
ли Полина Андреевна Лисицына  по  какому-нибудь  делу?  И  что  вы  думаете?
Проходила, причем трижды!  Третьего  года  в  Перми,  по  делу  об  убийстве
схимника Пафнутия. В прошлый год в Казани, по делу о  похищении  чудотворной
иконы, и еще в Самаре, по делу о крушении парохода "Святогор". Все три  раза
выступала на процессах свидетельницей. Каково?
     Бердичевский вновь  поглядел  на  монахиню,  уже  не  со  смущением,  а
вопросительно.
     - Да, любопытно, - признал он. - Но мы уже выяснили, что женщина такого
убийства совершить не могла.
     - И  все  же  Лисицына  чертовски  подозрительна.  Ну  да  Бог  с  ней,
разберемся. А теперь перейдем к подозреваемым первой степени, то есть к тем,
кто давно знаком с Поджио и имел или мог иметь основания его  ненавидеть.  -
Лагранж поднял указательный палец. -  Первый,  конечно,  Ширяев.  Влюблен  в
Телианову до безумия, пытался убить Поджио прямо  там,  на  вернисаже,  безо
всяких  ухищрений  -  еле  оттащили.  Второй  -  брат,  Петр   Телианов.   -
Полицмейстер поднял и  средний  палец.  -  Тут  вероятно  еще  и  ущемленное
самолюбие. Телианов позднее всех понял, что его сестре нанесено оскорбление,
и тем самым выставил себя то ли  дураком,  то  ли  трусом.  Неуравновешенный
молодой человек, дурных склонностей. Состоит под гласным надзором, а  я  эту
нигилистическую публику почитаю способной на  любую  мерзость.  Если  уж  на
государственные устои замахнулся, то что для такого жизнь одного человека? А
тут в некотором роде даже извинительно - вступился за честь сестры. Но и это
еще не все. - К двум пальцам  присоединился  третий,  безымянный  -  правда,
полусогнутый. - Сытников.  Скрытный  господин,  но  тоже  со  страстями.  По
имеющимся у меня сведениям, весьма неравнодушен к чарам Телиановой. Вот  вам
и мотив -  ревность  к  более  удачливому  сопернику.  Донат  Абрамович  сам
разбойничать в ночи не пойдет, сочтет ниже своего достоинства, а вот кого-то
из своих молодцов подослать, пожалуй, мог бы. У него все работники сплошь из
староверов.  Бородатые,  угрюмые,  на  власть  волками  смотрят.  -  Феликсу
Станиславовичу идея про убийц-староверов, кажется, пришлась по  вкусу.  -  А
что, и очень запросто. Надо будет Владимиру Львовичу доложить...
     - А кстати уж про  Владимира  Львовича,  -  с  невинным  видом  заметил
Бердичевский. - Там ведь тоже  не  все  ясно.  Поговаривают,  что  Телианова
бросила Поджио не просто так, а ради Бубенцова.
     - Ерунда, - махнул рукой  с  растопыренными  пальцами  полицмейстер.  -
Бабьи сплетни. То есть Телианова по Владимиру  Львовичу,  может,  и  сохнет.
Ничего удивительного - мужчина он особенный. Но сам Владимир Львович  к  ней
совершенно равнодушен. Да даже если меж  ними  и  было  что  прежде.  В  чем
мотив-то? Ревновать любовницу, которой нисколько не дорожишь и от которой не
знаешь  как  отвязаться?  Пойти  из-за  этого  на  убийство?   Так,   Матвей
Бенционович, не бывает-с.
     Приходилось признать, что Лагранж прав.
     - Что же мы будем делать? - спросил Бердичевский.
     - Полагаю, для начала недурно бы хорошенько допросить всех троих...
     Полицмейстер не договорил - заметил, что сбоку чуть  в  сторонке  стоит
монахиня. Клочки фотографий, аккуратно собранных в квадраты, лежали на  полу
вдоль стен.
     -  Что  вы  здесь  все  шныряете?  -  раздраженно   воскликнул   Феликс
Станиславович. - Убрали и идите себе. А еще лучше выметите отсюда весь  этот
сор.
     Пелагия  молча  поклонилась  и  поднялась   в   бельэтаж.   Полицейские
чиновники, проводившие осмотр, сидели в лаборатории и курили папиросы.
     - Что, сестричка-невеличка? - весело спросил давешний, с помятым лицом.
- Или обронили что?
     Монахиня увидела, что стеклянных осколков на полу уже нет -  собраны  и
разложены, совсем как фотографии в  салоне.  Проследив  за  направлением  ее
взгляда, весельчак заметил:
     - Там такие есть, что вам смотреть никак не рекомендуется. Веселый  был
господин, этот самый Поджио. Жалко, теперь уж не восстановишь.
     Пелагия спросила:
     - Скажите, сударь, а есть ли  здесь  пластина  с  наклейкой  "Дождливое
утро"?
     Сыщик улыбаться перестал, удивленно поднял брови.
     - Странно, сестрица, что вы спросили. Тут в  перечне  "Дождливое  утро"
есть, а пластины мы не нашли. Ни кусочка. Видно, он ею недоволен  остался  и
решил выбросить. А что вы про это знаете?
     Пелагия молчала, сдвинув рыжие брови. Думала.
     - Так что с этим самым "Дождливым утром"? - не отставал мятый.
     - Не мешайте, сын мой, я молюсь,  -  рассеянно  ответила  ему  инокиня,
повернулась и пошла вниз.
     Дело в том, что в салоне не хватало фотографии именно с этим названием.
Все  собранные  из  обрывков  картины  совпадали  с  оставшимися  на  стенах
подписями - даже те три, с обнаженной незнакомкой, из-за  которых  произошел
скандал. Но от снимка со скромным названием "Дождливое утро" не обнаружилось
ни единого, даже самого маленького фрагмента.
     - ...И все-таки Бубенцова тоже следует допросить! - услышала она, входя
в салон.
     Матвей Бенционович и  Феликс  Станиславович,  похоже,  никак  не  могли
договориться о круге подозреваемых.
     -   Оскорбить   такого   человека   сомнением!   Одумайтесь,   господин
Бердичевский! Конечно, я всецело в вашей власти, но... Ну что тебе  еще?!  -
рявкнул полицмейстер на Пелагию.
     - Собрать бы здесь всех, кто вчера был, да помолиться вместе за  упокой
души новопреставленного раба Божия, - сказала  она,  кротко  глядя  на  него
лучистыми карими глазами. - Глядишь, изверг бы и покаялся.
     - Марш отсюда! - гаркнул Лагранж. - Зачем вы только ее сюда привезли!
     Матвей Бенционович незаметно кивнул Пелагии  и  взял  полицмейстера  за
локоть.
     - А ведь вот что надобно сделать. Молиться,  конечно,  пустое,  но  вот
очную ставочку, этакий следственный опыт бы произвести очень  даже  недурно.
Соберем всех вчерашних, якобы чтобы восстановить, кто  где  в  какой  момент
находился да что говорил...
     - Превосходно! - подхватил  Феликс  Станиславович.  -  У  вас  истинный
криминалистический талант! Непременно вызовем и Телианову. От одного ее вида
все эти петухи снова в раж войдут, и убийца  непременно  себя  выдаст.  Ведь
преступление совершено явно не по холодной  крови,  а  со  страсти.  Где  уж
страстному человеку будет сдержаться. Нынче вечером и соберем. А  я  времени
терять не стану - проверю каждого из главных фигурантов на предмет алиби.
     - И Бубенцова обеспечьте, это уж обязательно.
     - Губите вы меня, Матвей Бенционович, режете без  ножа  преданного  вам
человека, - горько пожаловался Лагранж. - А ну как Владимир Львович на  меня
осерчает?
     - Вы смотрите, чтобы я на  вас  не  осерчал,  -  тихо  ответил  на  это
Бердичевский.

x x x

     Все было устроено в точности, как во время злосчастного суаре,  даже  с
закусками и вином (хоть, конечно, и не шампанским, потому что это  уже  было
бы  перебором).  Счастливая  мысль   превратить   унизительную   полицейскую
процедуру в  вечер  памяти  Аркадия  Сергеевича  пришла  хозяйке.  Олимпиаде
Савельевне, которая нынче чувствовала  себя  еще  большей  именинницей,  чем
накануне. То  есть  утром,  узнав  о  трагедии,  она,  разумеется,  поначалу
испугалась и даже по-женски пожалела бедного Поджио, так что и поплакала, но
несколько позднее, когда стало ясно, что скандальная слава  суаре  превзошла
самые  смелые  ее  чаяния  и  главные  события,   возможно,   еще   впереди,
почтмейстерша совершенно избавилась от уныния и всю вторую половину дня была
занята срочным обновлением черного муарового  плат