неведомого   злодея   из  глухих  стали
скрипучими, а к покачиванию от ходьбы  прибавилось еще и дополнительное, как
если бы заколыхалась сама земная твердь. Неужто и вправду вода, пронеслось в
гаснущем рассудке Полины Андреевны. Но тогда почему скрип?
     Здесь тягостное  странствие наконец завершилось.  Рогожный сверток  был
безо всяких  церемоний  брошен на что-то жесткое - не  на  землю,  скорее на
дощатый пол. Раздался лязг, скрип проржавевших петель. Потом пленницу  снова
подняли,  но уже не  горизонтально, а  вертикально, причем  головой книзу, и
стали  опускать  то  ли в дыру,  то  ли  в  яму  - в  общем, в некое  место,
расположенное  много  ниже  пола.  Полина  Андреевна стукнулась  макушкой  о
твердое, после чего куль  был  отпущен и  грохнулся на плоское. Сверху снова
заскрипело, заскрежетало, захлопнулась какая-то дверь.  Раздался гулкий звук
удаляющихся шагов, словно кто-то ступал по потолку, и стало тихо.
     Лисицына  немножко полежала,  прислушиваясь.  Где-то близко  плескалась
вода, и  воды этой  было очень  много. Что  еще можно было  сказать о  месте
заточения (а судя  по лязгу двери, пленницу явно куда-то заточили)? Пожалуй,
оно располагалось не на суше, а на некоем судне, и вода плескалась не просто
так  - она билась о борта или, может,  о причал. Еще напрягшийся слух уловил
тихое попискивание, почему-то ужасно Полине Андреевне не понравившееся.
     Покончив  со  сбором  первоначальных  впечатлений,   она  приступила  к
действиям.
     Перво-наперво  нужно  было  выбраться  из   постылой  рогожи.  Лисицына
перевернулась  со спины на бок,  потом на живот,  снова  на спину - и,  увы,
уперлась в стенку. До конца  высвободиться  не получилось,  Полина Андреевна
все еще была  тесно спеленута, но верхний слой мешковины размотался, так что
появилась возможность привлечь еще  два органа чувств: обоняние и зрение. От
последнего, правда, проку  не  было  -  ничего кроме кромешного  мрака глаза
узницы не  увидели.  Что же до обоняния, то  пахло в темнице  затхлой водой,
старым  деревом  и рыбьей  чешуей.  Еще, пожалуй,  ржавым железом. В  общем,
поначалу ясности особенно не прибавилось.
     Но   минут   через   десять,   когда  зрение   приспособилось  к  тьме,
обнаружилось,  что  мрак  не такой  уж кромешный.  В  потолке имелись  узкие
длинные  щели, сквозь которые просачивался пусть  скуднейший, немногим лучше
черноты,  но   все  же  какой-никакой  свет.  Благодаря  этому  темно-серому
освещению Полина Андреевна со временем поняла, что лежит в  тесном,  обшитом
досками помещеньице - судя по всему, в трюме невеликого  рыбацкого суденышка
(иначе чем объяснить въевшийся запах чешуи?).
     Посудина,  похоже, была  совсем ветхая.  Щели просвечивали не  только в
потолке,  но  и  кое-где  по  верхушкам  бортов.  На  высокой  волне  этакий
броненосец наверняка нахлебается воды, а может, и вовсе потонет.
     Однако навигационные перспективы дряхлого судна сейчас заботили госпожу
Лисицыну куда меньше,  чем  собственная участь. А дело, и без того скверное,
между тем принимало неожиданный и крайне неприятный оборот.
     Писк, который  был слышен и прежде, усилился, и  на рогоже зашевелилась
маленькая тень. За ней другая, третья.
     Расширенными  от  ужаса глазами  пленница  наблюдала,  как по ее груди,
медленно пробираясь к подбородку, движется шествие мышей.
     Поначалу   обитательницы  трюма,  вероятно,   попрятались,   но  теперь
решились-таки  выйти  на разведку,  желая понять, что за  гигантский предмет
невесть откуда появился в их мышиной вселенной.
     Полина Андреевна отнюдь не была трусихой, но маленькие, юркие, шуршащие
жители  сумеречного  подпольного мира  всегда  вызывали  у нее  отвращение и
необъяснимый, мистический ужас.  Если б не путы, она вмиг с визгом выскочила
бы из этой мерзкой  дыры.  А так оставалось одно из  двух:  либо позорным, а
главное, бессмысленным образом  мычать и трясти  головой,  либо  призвать на
помощь рассудок.
     Подумаешь -  мыши, сказала себе госпожа Лисицына. Совершенно безобидные
зверьки. Понюхают и уйдут.
     Тут ей  вспомнились  крысы,  нюхавшие городничего,  и  Полина Андреевна
дополнительно утешила себя еще таким  соображением: мыши - это вам не крысы,
на людей не  набрасываются, не  кусаются. В сущности,  это даже забавно. Они
тоже отчаянно  трусят,  вон -  еле  ползут,  будто  лилипуты  по  связанному
Гулливеру.
     С виска скатилась капля холодного пота. Самая  храбрая мышь подобралась
совсем близко. Глаза настолько  свыклись с темнотой,  что  Полина  Андреевна
разглядела  гостью  во  всех  деталях,  вплоть  до  короткого,  обгрызенного
хвостика.  Гнусная  тварь  щекотнула  усиками  подбородок  рационалистки,  и
рассудок немедленно капитулировал.
     Забившись всем телом, подавившись воплем,  узница перекатилась  обратно
на  середину трюма.  От мышей  это  ее избавило,  но  зато  снова намоталась
рогожа. Лучше уж так, сказала себе Лисицына, прислушиваясь к  бешеному стуку
собственного сердца.
     Увы, не прошло и пяти минут, как по мешковине, прямо поверх лица, вновь
зашуршали маленькие цепкие коготки. Полина Андреевна представила, что будет,
когда та, куцехвостая, проберется внутрь куля, и быстро перекатилась обратно
к стене.
     Лежала, втягивая ноздрями воздух. Ждала.
     И  вскоре  все вновь повторилось:  писк,  потом осторожное  шествие  по
груди. Снова перекатывание по полу.
     Через некоторое время  образовалась рутина. Пленница сбрасывала с  себя
незваных  гостей,  то  наматывая, то  разматывая мешковину.  Мыши,  кажется,
вош-ли во вкус  этой увлекательной игры,  и  постепенно  промежутки между их
визитами  делались   короче.   Полине  Андреевне  стало  казаться,  что  она
превратилась в поезд из арифметического задачника, следующий из пункта  А  в
пункт Б и обратно с все более непродолжительными остановками.
     Когда  наверху  (то  есть,  надо  думать, на  палубе)  раздались  шаги,
Лисицына  не испугалась, а обрадовалась. Что  угодно, только бы  прекратился
этот кошмарный вальс!
     Пришли двое: к тяжелой медвежьей походке, которую  Полина Андреевна уже
слышала раньше, прибавилась еще одна - легкая, цокающая.
     Загрохотал люк, и узница зажмурилась - так ярок ей показался сине-серый
цвет ночи.
        "Императрица Ханаанская"
     Повелительный женский голос произнес: - А ну, покажи мне ее!
     У Полины Андреевны как раз была остановка в пункте Б., у стены, так что
лицо ее было открыто,  и она увидела,  как сверху вниз спускается приставная
лестница.
     По перекладинам  каблуками вперед загрохотали здоровенные сапожищи, над
ними колыхался подол черной рясы.
     Ослепительный свет  керосинового фонаря заметался по  потолку и стенам.
Гигантская  фигура, занявшая собой чуть не полтрюма, повернулась, и Лисицына
узнала своего похитителя.
     Брат Иона, капитан парохода "Святой Василиск"!
     Монах поставил фонарь на пол и встал рядом с  лежащей пленницей, сцепив
пальцы на животе.
     Женщина,  лица  которой  Полине  Андреевне  было  не  видно,  присела у
раскрытого  люка на  корточки  -  зашуршала тонкая  ткань, и  голос,  теперь
показавшийся странно знакомым, приказал:
     - Размотай ее, я ничего не вижу.
     Лидия Евгеньевна Борейко, истеричная  гостья доктора Коровина - вот кто
это был!
     Времени что-либо понять, разобраться в смысле происходящего не хватило.
Грубые руки одним рывком вытряхнули узницу из рогожных пелен на пол.
     Полина  Андреевна   кое-как  села  на  колени,  потом   перебралась  на
деревянный  выступ,  опоясывавший  все тесное помещение. В него-то, выходит,
она  и  упиралась,  когда  перекатывалась  туда-сюда  по полу, а вовсе не  в
стенки.  Сиденье  оказалось  жестким,  но все  же  это  было достойнее,  чем
валяться на полу.  Хотя какое  уж тут достоинство - если ты  в  одном нижнем
белье, руки-ноги связаны и рот тряпьем забит.
     Госпожа  Борейко спустилась  по  ступенькам,  но  не  до  самого  низа,
осталась в возвышенной позиции. Из-под  черного бархатного  плаща  виднелось
шелковое  платье,  тоже  черное,  на  шее  торжественно  поблескивала  нитка
крупного жемчуга. Полина Андреевна  заметила, что коровинская знакомая нынче
разодета  куда  пышнее, чем во  время  предшествующей  встречи:  на  пальцах
посверкивали   перстни,   на  запястьях   браслеты,  даже   вуаль   была  не
обыкновенная,  а в  виде  золотой  паутинки  -  одним словом,  вид  у  Лидии
Евгеньевны был прямо-таки царственный. Капитан взирал на нее с восхищением -
даже нет,  не  с восхищением, а с  благоговением,  как, верно,  смотрели  на
златоликую богиню Иштар древние язычники.
     Окинув презрительным взором пребывающую  в  ничтожестве узницу, госпожа
Борейко сказала:
     - Взгляни на меня и на себя. Ты - жалкая, грязная, трясущаяся от страха
рабыня. А я - царица. Этот остров принадлежит мне, он мой!  Над этим мужским
царством  властвую я, и властвую  безраздельно! Каждый  мужчина,  кто  живет
здесь, и  каждый,  кто  ступит сюда, становится  моим.  Станет моим, если  я
только пожелаю. Я Калипсо,  я Северная Семирамида, я императрица Ханаанская!
Как  посмела  ты,  рыжая  кошка,  покуситься  на  мою  корону?  Узурпаторша!
Самозванка! Ты нарочно прибыла сюда, чтобы похитить мой трон! О, я сразу это
поняла, когда впервые увидела тебя там,  на пристани. Такие, как ты, сюда не
наведываются  -  только тихие, богомольные мышки, а  ты огненно-рыжая  лиса,
тебе понадобился мой курятник!
     При упоминании о мышках Полина Андреевна мельком покосилась  на пол, но
маленькие соучастницы ее недавней кошмарной игры, видно, забились от света и
шума по щелям.
     -  Тебе  не нужны араратские святыни!  - продолжила свою  поразительную
речь грозная Лидия Евгеньевна. - Мой раб [здесь она показала на Иону] следил
за тобой. Ты не посетила ни одного храма,  ни одной часовни! Еще бы, ведь ты
приехала не за этим!
     Так вот в чем дело,  вот  в чем разгадка, поздно, слишком поздно поняла
расследовательница. Все версии, и правдоподобные, и маловероятные, ошибочны.
Истина фантастична, невообразима! Разве  можно было представить, что одна из
островных    обитательниц    пожелает    провозгласить   себя    "Ханаанской
императрицей"! Так вот  почему  блистательная  госпожа Борейко поселилась на
далеком  острове, вот почему она отсюда не уезжает! Спору нет, она прекрасна
собой,  изящна,  даже по-своему величественна. Но  в Петербурге  она была бы
одной из многих; в губернском городе - одной из  нескольких; даже  в уездном
захолустье у  ней могла  бы сыскаться  соперница. Здесь же,  в этом  мужском
мирке, соперничать с ней некому. Местное дамское общество отсутствует вовсе,
женщины простонародного  звания не в счет. А приезжие паломницы настроены на
особенный, богомольный  лад, ходят  с постными лицами,  укутываются в черные
платки, на  мужчин  не глядят -  да и зачем, если там, откуда  они  на время
уехали замаливать грехи, кавалеров предостаточно.
     Борейко выстроила здесь, на острове,  свою собственную державу. И у нее
есть  свой  джинн, свой  верный  раб -  капитан Иона. Вот он, Черный  Монах,
собственной  персоной! Стоит  с  идиотской блаженной улыбкой на  выдубленном
лице. Этакий безропотно  исполнит любую прихоть  своей  повелительницы, даже
преступную. Прикажет она попугать подданных, вселить в их сердца мистический
ужас - Иона сделает. Велит убить, свести с ума, похитить - он не задумываясь
выполнит и это.
     У потрясенной Полины Андреевны сейчас не было времени прозреть до конца
возможные мотивы чудовищного  замысла, но  она  твердо знала  одно:  женское
честолюбие  непомернее  и абсолютнее мужского; если же чувствует с чьей-либо
стороны  угрозу,   то  способно  на  любое  коварство  и  любую  жестокость.
Разъяренную  "императрицу" нужно было  вывести  из заблуждения  относительно
намерений псевдопаломницы  (уж  араратские  мужчины,  да и  вообще  мужчины,
Полине Андреевне точно были ни к чему), иначе в озлоблении  Лидия Евгеньевна
совершит еще одно злодеяние. Что уж ей теперь, после всех предыдущих!
     Стянутые в запястьях руки потянулись к  кляпу, но как бы не так: ловкий
моряк  соединил ручные путы с ножными, так что дотянуться до тугого  узла на
затылке было невозможно.
     Пленница  замычала,  давая понять,  что хочет  высказаться.  Получилось
жалостно, но Лидия Евгеньевна не смилостивилась.
     - Разжалобить хочешь? Поздно!  Других я тебе еще простила  бы, но его -
никогда! - Ее глаза сверкнули такой ненавистью, что Полина Андреевна поняла:
эта слушать все равно не стала бы, она уже все для себя решила.
     Кого  Лидия  Евгеньевна отказывалась  ей  простить, Лисицына  так и  не
узнала, потому что обвинительница  гордо подбоченилась, простерла  вниз руку
жестом римской императрицы, обрекающей гладиатора на смерть, и объявила:
     - Приговор тебе уже вынесен и  сейчас будет исполнен. Иона, ты сдержишь
клятву?
     - Да, царица, - хрипло ответил капитан. - Для тебя все, что захочешь!
     - Так приступай же.
     Иона пошарил в темном углу и извлек откуда-то железный лом. Поплевал на
руки, взялся покрепче.
     Неужто проломит голову? Полина Андреевна зажмурилась.
     Раздался хруст, треск выламываемых досок.
     Она открыла глаза и увидела, что  богатырь с размаху проломил борт - и,
кажется,  ниже  ватерлинии,  потому  что в  дыру  хлынула  вода.  А  капитан
размахнулся и ударил снова. Потом еще и еще.
     И вот уже из четырех проломов на пол, булькая,  потекли черные, масляно
посверкивающие струи.
     - Довольно,  - остановила  разрушителя Лидия Евгеньевна. - Хочу,  чтобы
это  длилось подольше. А  она  пусть воет от  ужаса, проклинает день  и час,
когда посмела вторгнуться в мои владения!
     Объявив страшный  приговор,  госпожа Борейко  поднялась  по  лесенке на
палубу. Иона грохотал следом.
     Пола  было уже не видно -  он  весь  покрылся  водой. Полина  Андреевна
подняла на сиденье ноги, потом с трудом выпрямилась, вжимаясь спиной в борт.
     Какая мерзость! Вода выгнала из щелей мышей, и те с перепуганным писком
полезли вверх по панталонам приговоренной.
     Сверху донесся злорадный смех:
     - Вот уж воистину  княжна Тараканова! Закрывай! Лестница  уехала в люк,
захлопнулась крышка, в трюме стало темно.
     Сквозь доски потолка слышался разговор убийц. Женщина сказала:
     - Дождись  на  берегу,  пока  не затонет. Потом  приходи.  Может  быть,
получишь награду. Ответом был восторженный рев.
     - Я сказала: может быть, - окоротила ликующего Иону Лидия Евгеньевна.
     Удаляющиеся шаги. Тишина.
     В  мире,  который  для  госпожи  Лисицыной  сейчас  сжался до  размеров
деревянной клетки, не было ничего кроме  мрака  и плеска воды. Обидней всего
гибнущей  Полине Андреевне сейчас  показалось  то,  что  ее письмо владыке -
пускай   ошибочное   в  своей   дедуктивной  части,  но  все  равно   многое
растолковывающее и проясняющее - утонет вместе с нею. Так никто и не узнает,
что Василиск - не фантом и не химера, а злая игра преступного разума.
     И все же нельзя было сдаваться - до самой последней минуты. Лишь  когда
все человеческие возможности исчерпаны, дозволяется смириться с неизбежным и
довериться промыслу Божию.
     Только вот  возможности связанной и запертой в ловушке Полины Андреевны
были куда как немногочисленны.
     Вынуть кляп было нельзя, развязать руки тоже.
     Так нужно попытаться  распутать  ноги, сказала  она себе. Опустилась на
корточки - и точно, пальцы нащупали на щиколотках веревку.
     Увы: узлы были непростые,  а какие-то особенно мудреные - должно  быть,
морские - и так сильно стянуты, что ногтями никак не подцепить.
     Судя по плеску,  вода поднялась  уже почти  вровень с сиденьем.  Где-то
совсем близко  пищала  мышь, но  Полине Андреевне сейчас было не  до женских
страхов. Вцепиться бы в узел зубами!  Она скрючилась в три погибели, взялась
покрепче за тряпку, что стягивала  лицо, потянула  книзу - чуть не вывихнула
нижнюю челюсть, да еще от рывка в грудь кольнуло чем-то острым.
     Что это?
     Спицы, вязальные спицы. Ведь под рубашкой мешочек с рукодельем.
     Лисицына быстро сунула  руки  снизу  под  рубашку, нащупала торбочку, а
выдернуть спицу было делом одной секунды.
     Теперь подцепить узел острым металлическим концом, потянуть, ослабить.
     Холодная вода лизала подметки, понемногу просачиваясь внутрь башмаков.
     Есть! Ноги свободны!
     Руки, правда, развязать не удастся, но зато  теперь можно было вытянуть
их вверх.
     Сначала развязала тугой платок и выдернула изо  рта  опостылевший кляп.
Потом приподнялась на цыпочки, уперлась сцепленными кулаками в крышку.
     Ах! Люк был закрыт на засов. Даже теперь из трюма не выбраться!
     Но  в отчаянии Полина  Андреевна  пребывала недолго.  Она плюхнулась на
колени (в стороны полетели брызги), согнулась и стала шарить по полу.
     Вот он, лом. Лежит там, где его бросил Иона.
     Снова  выпрямиться во весь  рост,  размахнуться - и в крышку,  со  всей
мочи.
     Железо проломило трухлявый  люк насквозь. Еще несколько ударов, и засов
выскочил   из   пазов.   Лисицына  откинула   дверцу,   увидела   над  собой
предрассветное небо.  Воздух  был  скучным,  промозглым,  но  от  него пахло
жизнью.
     Вцепившись пальцами  в край  отверстия, Полина  Андреевна  подтянулась,
оперлась о край  одним локтем, потом другим - не больно-то это было и трудно
для гимнастической учительницы.
     Когда уже сидела на палубе,  заглянула в дыру. Там  колыхалась  черная,
мертвая вода, прибывавшая  все быстрей  и быстрей -  должно  быть,  пробоины
расширились от напора.
     Что это за пятнышко на поверхности?
     Присмотрелась - мышь. Единственная уцелевшая, прочие потонули. Да и эта
барахталась из последних сил.
     Гадливо   скривившись,   чудодейственно  спасенная   Полина   Андреевна
свесилась  вниз,  подцепила ладонью  серую  пловчиху  (оказалась  та  самая,
корнохвостая) и поскорей отшвырнула подальше от себя, на палубу.
     Мышь   встряхнулась,   будто  собачка,  даже  не  оглянулась  на   свою
избавительницу, припустила по трапу на берег.
     И правильно сделала - палуба осела уже чуть ли не вровень с озером.
     Госпожа Лисицына  осмотрелась вокруг. Увидела  полузатонувшие  баркасы,
торчащие из воды мачты, догнивающие на мелководье деревянные остовы.
     Кладбище  рыбацких лодок  и  шняк  -  вот что это  было такое, вот куда
притащил на погибель свою добычу обезумевший от страсти капитан Иона.
     Тут же появился и он сам, легок на помине.
     Из  блеклого  тумана,  покачивающегося  над берегом,  к трапу  медленно
двигался массивный черный силуэт.
        "Бег на длинную дистанцию"
     В глаза Полине  Андреевне  бросились руки монаха, неторопливо, уверенно
засучивающие рукава рясы.  Смысл жеста  был настолько очевиден,  что  заново
воскресшая сразу перестала  вдыхать благословенный  запах жизни,  а,  следуя
примеру своей юркой подруги по несчастью, со всех ног бросилась к трапу.
     Сбежала по  шаткой  доске  на  сушу,  нырнула под растопыренную  лапищу
капитана и припустила по гальке, по камням, а после по тропинке туда, где по
ее расчету должен был находиться город.
     Оглянувшись, увидела, что Иона топает следом, тяжело грохочет сапогами.
Только где ему  было угнаться за быстроногой бегуньей! К тому же одно дело -
длинная ряса, и совсем другое - легчайшие, не сковывающие движений сатиновые
панталоны.
     Не  вызывало  никаких  сомнений,  что,   если  бы  сейчас   происходили
олимпийские   состязания,  эта  новомодная  европейская  забава,  медаль  за
быстроту бега досталась бы не преследователю, а его несостоявшейся жертве.
     Госпожа Лисицына  оторвалась на двадцать шагов, потом  на пятьдесят, на
сто. Вот  уж и  топота почти было не слышно. Однако всякий раз, оглядываясь,
она видела, что упрямый капитан все бежит, бежит и сдаваться не думает.
     Тропинка была совершенно пустынна, по обе ее стороны простирались