ражаются статично, в них не видно развития, даже если цикл эпических
песней изображает судьбу героя от рождения до самой гибели.

Эту фольклорную эпическую поэтику вместе с техникой импровизации
унаследовал от своих учителей и Гомер. Так, в частности, Гомер сохраняет
фольклорную однолинейность повествования; этот принцип изображения событий
был открыт у Гомера Ф. Ф. Зелинским и был назван им "законом
хронологической несовместимости". Так, в III песни "Илиады" поэт сначала
дает довольно длинную сцену между Еленой и Парисом, спасенным Афродитой от
рук Менелая, а затем уже сообщает о том, как Менелай разыскивал Париса на
поле сражения, в то время как Менелай, естественно, должен был ринуться на
поиски Париса сразу после того, как тот исчез.

Широко использует Гомер и характерные для фольклорного эпоса и вообще для
фольклора клише. Бог Аполлон у него многократно характеризуется как
"сребролукий", а Ахилл как "быстроногий", хотя способность Ахилла быстро
бегать не играет роли в развитии действия "Илиады" и в XXII песни (ст. 136
– 203) он так и не смог догнать убегавшего от него Гектора. Небо именуется
звездным, даже когда действие происходит средь бела дня ("Илиада", VIII,
46; XV, 371). В I песни "Илиады" в описании жертвоприношения мы читаем:

Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертвы.
 Выи им подняли вверх, закололи. тела освежили,
 Бедра немедля отсекли, обрезанным туком покрыли
 Вдвое кругом и на них положили останки сырые.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бедра сожегши они и вкусивши утроб от закланных,
 Все остальное дробят на куски, прободают рожнами,
 Жарят на них осторожно и, все уготовя, снимают.
 Кончив заботу сию, ахеяне пир учредили;
 Все пировали, никто не нуждался на пиршестве общем;
 И когда питием и пищею глад утолили...

(I, 458 – 461; 464 – 469)

Во II песни (421 – 424, 427 – 432) эти стихи в греческом тексте повторяются
слово в слово.

И все же приемы индивидуальной и обусловленной ситуацией точной
характеристики героя уже проявляются отчетливо в гомеровских поэмах. Так,
эпитет "ужасный" необычен для Ахилла (он применяется чаще всего и Аяксу,
сыну Теламона), и когда мы читаем в ХХI песни "Илиады":

Царь Илиона, Приам престарелый, на башне священной
 Стоя, узрел Ахиллеса ужасного: все пред героем
 Трои сыны, убегая, толпилися; противоборства
 Более не было...

( "Илиада", ХХI, 526 – 529),

невозможно допустить, что Ахилл назван "ужасным" случайно, а не в
соответствии со сложившейся ситуацией и как бы увиденный глазами Приама.

В самом стиле прямой речи героев Гомера заметны различия, свидетельствующие
о том, что Гомер характеризует своих героев не только тем, что они говорят,
но и тем, как они говорят. В частности, склонность престарелого Нестора к
многословию была отмечена уже в древности. Аякс, сын Теламона, говорит не
так, как Диомед.

Характеры гомеровских героев уже очень далеки от фольклорной однозначности
и прямолинейности. Гектор, главный противник Ахилла и всех ахейцев,
предстает перед нами героем, который готов погибнуть и погибает, защищая
свой город, предстает любящим мужем и отцом ("Илиада", VI, 404 – 483) .
Именно в уста Гектора, а не кого-либо из ахейских воителей вкладывает Гомер
слова, которые выглядят как; прочувствованная формулировка его собственного
мироощущения:

Ты не обетам богов, а ширяющим в воздухе птицам
 Верить велишь? Презираю я птиц и о том не забочусь,
 Вправо ли птицы несутся, к востоку денницы и солнца,
 Или налево пернатые к мрачному западу мчатся.
 Верить должны мы единому, Зевса великого воле,
 Зевса, который и смертных и вечных богов повелитель!
 Знаменье лучшее всех – за отечество храбро сражаться!
 Что ты страшишься войны и опасностей ратного боя?
 Ежели Трои сыны при ахейских судах мореходных
 Все мы падем умерщвленные, ты умереть не страшися!

( "Илиада", ХII, 237 – 246)

Но и его охватывает трепет при виде приближающегося Ахилла. Он обращается в
бегство, обегает трижды вокруг Трои, преследуемый Ахиллом, и только
обманутый Афиной, явившейся к нему в облике его брата Деифоба, решается на
роковой поединок с Ахиллом ("Илиада", ХХII, 131 – 248).

Образ главного героя "Илиады" Ахилла не только неоднозначен, но и
обнаруживает на протяжении поэмы черты развития. Ахилл, сильнейший из
сильных и храбрейший из храбрых, не выдерживает обиды, нанесенной ему
верховным предводителем ахейцев под Троей Агамемноном, отобравшим у него
любимую им пленницу Брисеиду. Разгневанный Ахилл перестает участвовать в
сражениях и через свою мать, богиню Фетиду, добивается того, что Зевс
ниспосылает ахейцам поражения, которые заставляют их раскаяться в обиде,
нанесенной самому могучему из героев. Гомер признает, что у Ахилла были все
основания для того, чтобы прийти в ярость, и все же он уже во вступлении к
"Илиаде" называет гнев Ахилла "губительным, пагубным" (I, 2: в переводе
Гнедича "грозный"), а затем шаг за шагом показывает, что поведение Ахилла
привело к гибели его лучшего друга Патрокла. (Фигура Патрокла, одна из
наиболее симпатичных в "Илиаде", является, вероятно, созданием самого
Гомера, не имевшим прототипа в эпической традиции.) Ахилл наконец
раскаивается в своем поведении. Он выступает на защиту ахейцев и убивает в
поединке Гектора. Но здесь Гомер изображает Ахилла преступившим в скорби по
Патроклу и в ненависти к Гектору божеские и человеческие законы: Ахилл
глумится над телом мертвого Гектора и собирается лишить его погребения.
Лишь в заключительной песни "Илиады" Гомер показывает Ахилла, смягченного
горем явившегося к нему отца Гектора Приама. Ахилл выдает ему для
погребения тело Гектора и сам плачет вместе с Приамом (ХХIV, 509 – 512).
Тот самый Ахилл, которого лишь вмешательство Афины удержало в I песни от
нападения на Агамемнона (188 – 221), в ХХIV, последней, сам принимает
заранее меры, чтобы не допустить вспышки гнева, которая могла бы побудить
его посягнуть на явившегося к нему просителем Приама (582 – 586).

Одним из наиболее бросающихся в глаза художественных приемов гомеровского
эпоса является изображение героев действующими не по собственному
побуждению, а получающими в важные моменты помощь и советы от
покровительствующих им богов. Так, уже в I песни "Илиады" видимая только
Ахиллу Афина по поручению Геры останавливает его в тот момент, когда он был
готов броситься с мечом на Агамемнона, и обещает Ахиллу удовлетворение за
нанесенную ему обиду (I, 193 – 218). В III песни Афродита спасает от гибели
Париса-Александра, потерпевшего поражение в поединке с Менелаем (III, 374 –
382). При этом боги всегда добиваются того, чтобы действие развивалось либо
в соответствии с уже сложившейся эпической традицией, либо в согласии с
художественным замыслом поэта, так что немецкие филологи метко
охарактеризовали эту поразительную черту гомеровского эпоса как
Gotterapparat – т. е. "аппарат богов", который поэт использует для развития
действия в нужном направлении.

Очевидно, люди догомеровской и гомеровской эпохи могли в критических
ситуациях ощущать принимаемые ими решения как результат внушения божества,
а кому-то из них казалось, что он слышал их указания или даже видел этих
богов в человеческом или в каком-либо ином облике. Однако в гомеровской
поэзии вмешательство богов в дела людей и их руководство героями явно
превратились в художественный прием, имеющий, в частности, целью приподнять
героев эпоса и их дела над обычным человеческим уровнем. Не случайно
неожиданное выступление Терсита, призвавшего воинов отправляться по домам,
мотивировано всего лишь его собственным низменным характером, а
противодействие, которое оказал ему и другим желавшим вернуться Одиссей,
мотивировано полученным им от Афины поручением ("Илиада", II, 166 – 277):
вмешательства богов Гомер удостаивает только лучших – благородных героев
знатного происхождения.

Даже саму судьбу – Мойру – ставит Гомер на службу своим художественным
задачам: он прибегает к ссылке на нее, когда не может, не вступая в
противоречие с традицией или с общим замыслом произведения, развивать
действие так, как это соответствовало бы его симпатиям или было в данный
момент художественно выигрышно. Так, явно сочувствующий Гектору в его
поединке с Ахиллом поэт заставляет сочувствовать Гектору самого Зевса
(ХХII, 167 слл.) и объясняет гибель Гектора, видимо закрепленную в традиции
и, во всяком случае, необходимую в соответствии с замыслом "Илиады",
решением судьбы.

Догомеровская эпическая традиция была обширна и разнообразна. Слушатели
Гомера должны были хорошо помнить множество сказаний о богах и героях,
очевидно, чаще всего облеченных в эпическую форму. Об этом говорит то, что
Гомер часто довольствуется лишь намеками на чрезвычайно интересные
мифические эпизоды типа подвигов Геракла и конфликтов, возникавших у Зевса
с преследовавшей Геракла Герой: аудитория не простила бы Гомеру такой
скупости в изложении, если бы большинству слушателей не было хорошо
известно, о чем идет речь. Некоторые эпизоды из эпической традиции, в том
числе и не относящейся к Троянской войне, Гомер, судя по всему, использовал
в своих поэмах не только непосредственно, но и в качестве отправных пунктов
для создания аналогичных эпизодов на совсем другом материале. Так, есть
основания думать, что древнее повествование о гневе Мелеагра и об его
отказе сражаться, которое использует в своей речи, увещевая Ахилла, Феникс
("Илиада", IХ, 529 – 599), могло подать Гомеру идею поставить гнев Ахилла в
центре действия "Илиады".

Гомер мог опираться на сложившуюся эпическую традицию о Троянской войне и
должен был считаться с ней начиная с ее предыстории с похищением Елены и
кончая взятием Трои с помощью деревянного коня и возвращением ахейцев
из-под Трои. Гомер не стал в своих дошедших до нас поэмах пытаться
последовательно излагать ход войны. Он сказал свое, новое слово о походе
греков под Трою, сконцентрировав его в двух больших поэмах, каждая из
которых посвящена всего лишь одному эпизоду – ссоре Ахилла с Агамемноном и
победе его над Гектором и, соответственно, возвращению Одиссея на Итаку.
Для народного эпоса типичны либо кроткая песнь, посвященная одному эпизоду,
либо более пространное повествование, нанизывающее последовательно эпизоды.
В духе этой традиции должны были строить свои песни предшественники Гомера,
и так поступали даже его ближайшие преемники, находившиеся в общем под его
влиянием, – так называемые киклические поэты. Гениальный прием Гомера был
замечен уже в древности, и Аристотель писал в своей "Поэтике": "Думается,
что заблуждаются все поэты, которые сочиняли "Гераклеиду", "Тесеиду" и тому
подобные поэмы, – они думают, что раз Геракл был один, то и сказание [о
нем] должно быть едино. А Гомер, как и впрочем [перед другими] отличается,
так и тут, как видно, посмотрел на дело правильно, по дарованию ли своему
или по искусству: сочиняя "Одиссею", он не взял всего, что с [героем]
случилось, – и как он был ранен на Парнассе, и как он притворялся безумным
во время сборов на войну, – потому что во всем этом нет никакой
необходимости или вероятности, чтобы за одним следовало другое; [нет] он
сложил "Одиссею", равно как и "Илиаду" вокруг одного действия" (1451а, 19 –
30).

Особенно сложно в композиционном отношении построена "Одиссея":
повествование несколько раз переходит от сына Одиссея Телемаха к самому
Одиссею и обратно, пока, наконец, обе линии не объединяются в завершающей
части поэмы, изображающей расправу Одиссея над претендентами на руку
Пенелопы. При этом основная часть фантастических приключений Одиссея
излагается поэтом в виде повествования Одиссея во дворце царя феаков
Алкиноя.

Четко продумано в целом и построение "Илиады". Взрыву гнева Ахилла в I
песни симметрично соответствует умиротворение его души при свидании с
Приамом в песни завершающей. Очевидно, не случайно вскоре после завязки
действия "Илиады" и перед завершением наступают задержки развития действия:
во II песни поэт вводит длинные перечисления ахейских и троянских
предводителей, а сцене выкупа тела Гектора в конце поэмы непосредственно
предшествует прерывающий действие рассказ о состязаниях над гробом Патрокла.

Гомер в отличие от более поздних "киклических" авторов с большой
осторожностью использует грубо фантастические фольклорные мотивы. В
"Одиссее" сказочные приключения героя в неведомых странах вкладываются
поэтом в уста самого Одиссея: поэт не хочет брать на себя полную
ответственность за их реальность. В "Илиаде" ничего не говорится о
неуязвимости Ахилла, которой, по имевшим во времена Гомера хождение
рассказам, наделила его Фетида; более того, в ст. ХХI, 568 он, по-видимому,
даже полемизирует с этим представлением. В рассказе о Беллерофонте (VI, 155
– 196) обходится молчанием волшебный помощник Беллерофонта – крылатый конь
Пегас, с помощью которого Беллерофонт совершал свои подвиги и, в частности,
убил Химеру, как по догомеровским сказаниям, так и у позднейших поэтов,
например у Пиндара.

Хотя поэмы в целом построены по тщательно обдуманному плану, внимание
поэта, искусство которого сформировалось как искусство аэда-импровизатора,
всегда сосредоточено на эпизоде, который он создает в данный момент. Ему
чуждо стремление к скрупулезной последовательности повествования во всех
деталях. Так, в "Илиаде" Агамемнон, Диомед, Одиссей получают серьезные
ранения, но когда поэту нужно показать их снова на поле брани, он не
смущается тем, что им ничего не было сказано об их исцелении.

В VI песни "Илиады" (ст. 129) Диомед делает заявление, скорее всего
традиционное для героев еще догомеровского эпоса: "Я, пожалуй, не стану
сражаться с богами". Поэт здесь не видит противоречия с тем, что в
предыдущей песни он изобразил Диомеда в исключительной ситуации – ранящим с
соизволения Афины Афродиту и Ареса.

Разговор Елены с Приамом на троянской стене, когда она называет поименно
ахейских героев и рассказывает о них, а также поединок Париса с Менелаем,
изображенные в III песни, кажутся не совсем естественными на десятом году
войны: они были бы гораздо уместнее в начале осады Трои. Однако поэт не
считается с этим: эти эпизоды нужны ему для развития действия в его поэме,
и он смело вводит их, поддерживая интерес слушателя, заставляя его все
время оставаться в напряженном ожидании.

В IХ песни "Илиады" посольством к Ахиллу отправляются Феникс, Аякс, сын
Теламона, и Одиссей (стт. 168 – 169), но затем о них говорится в
двойственном числе (ст. 182 и далее), употреблявшемся в греческом языке
только по отношению к двум людям или двум предметам.

Эти и ряд других непоследовательностей в тексте "Илиады" и "Одиссеи", не
вполне однородный язык поэм объясняются, очевидно, тем, что они
складывались постепенно, на протяжении многих лет, с использованием
эпических песен предшественников Гомера, песен, восходивших к разным
ответвлениям эпической традиции.

Уже давно вызывающая недоумение исследователей Х песнь "Илиады" (так
называемая "Долония"), слабо связанная с основным содержанием и причудливо
сочетающая архаизмы с упоминанием верховой езды и с другими характерными
чертами близкой к Гомеру эпохи, очевидно, является вставкой самого Гомера в
более или менее готовый текст "Илиады". Видимо, поэт не смог удержаться от
того, чтобы сохранить от забвения песнь на троянскую тему, созданную им в
несколько иной манере, с использованием не тех песен его предшественников,
которые послужили ему основным материалом для создания "Илиады", а каких-то
других.

Герои Гомера живут в условно приподнятом эпическом мире. Характерными
чертами его художественного метода, сложившимися уже в фольклорном эпосе,
являются героизация и архаизация. Герои Гомера как подлинные эпические
герои больше всего стремятся к славе, при жизни и после смерти. Ахилл
предпочитает гибель, неизбежную вскоре после того, как он убьет Гектора,
бесславному существованию:

Я выхожу, да главы мне любезной губителя встречу,
 Гектора! Смерть же принять готов я, когда ни рассудят
 Здесь мне назначить ее всемогущий Кронион и боги!
 Смерти не мог избежать ни Геракл, из мужей величайший,
 Как ни любезен он был громоносному Зевсу Крониду;
 Мощного рок одолел и вражда непреклонная Геры.
 Так же и я, коль назначена доля мне равная, лягу,
 Где суждено; но сияющей славы я прежде добуду!

( "Илиада", XVIII, 414 – 121)

Своему коню Ксанфу, заговорившему человеческим голосом и предупреждающему
его о грозящей ему гибели, Ахилл говорит:

Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота!
 Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть
 Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я
 С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью.

( "Илиада ", ХIХ, 420 – 423)

Гектор, вызывая ахейцев на поединок, предлагает в случае своей победы
выдать тело противника для погребения:

Пусть похоронят его кудреглавые мужи ахейцы
 И на брегу Геллеспонта широкого холм да насыплют.
 Некогда, видя его, кто-нибудь и от поздних потомков
 Скажет, плывя в корабле многовеслом по черному понту:
 – Вот ратоборца могила, умершего в древние веки:
 В бранях его знаменитого свергнул божественный Гектор! –
 Так нерожденные скажут, и слава моя не погибнет.

( "Илиада", VII, 85 – 91)

Гомеровские герои постоянно пытаются превзойти друг друга в доблести. и
дважды появляющаяся в "Илиаде" формула

Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться ("Илиада", VI, 208;
ХI, 783)

отчетливо передает царящий в эпосе дух героического соперничества.

Приподнимая своих героев над обычными людьми – своими современниками или
рядовыми воинами героической эпохи, Гомер, следуя эпической традиции,
изображает сражение как серию поединков (Реальная тактика боя –
массированный натиск колесниц микенской эпохи, о которой Гомер знает из
эпической традиции, или сражение в сомкнутом пешем строю, характерное для
времени Гомера, – находит отражение в "Илиаде" в основном в рассказах и
советах Нестора ("Илиада", IV, 303 – 309; ХI, 747 слл.; II, 362 – 368).
Рядовые воины не принимаются в расчет, и исход всей войны зависит от того,
будет ли сражаться Ахилл, единственный из ахейских воителей, способный
одолеть Гектора. Именно в силу этого поединок Ахилла и Гектора делается
центральным эпизодом всей войны.

Время Гомера – время распространения железа как материала для изготовления
и орудий труда, и оружия. Гомер отлично знает, какова ценность железа для
изготовления различных хозяйственных инструментов ("Илиада", ХХIII, 826
слл.). Гомер, очевидно, сам видел, как действуют в бою стальным мечом:
бронзовым мечом невозможно так отрубить руку, как это наглядно изображено в
"Илиаде" (V, 79 – 83). Дух Ахилла ("Илиада", ХХII, 357) и сердце Приама,
решившего отправиться за телом сына в ахейский лагерь (ХХIV, 205, 521),
метафорически характеризуются в "Илиаде" как железные. Пандар стреляет
стрелами с железными наконечниками ("Илиада", VII, 141), и тем не менее на
всем протяжении "Илиады" герои сражаются бронзовым оружием: такова сила
тенденции к архаизирующей идеализации.

Рыба всегда была одним из основных продуктов питания в Греции. Однако герои
Гомера едят мясо и хлеб, но не рыбу, и в "Илиаде" лишь мимоходом
упоминается ужение рыбы (ХVI, 408; ср. еще ХХIV, 80 сл.) и ловля рыб сетью
(V, 487) .

Приметы современной Гомеру жизни проявляются больше всего в рассыпанных в
тексте поэм развернутых сравнениях, которые поражают разнообразием и
точностью деталей, неожиданностью ассоциаций. Упорная битва, не дающая
перевеса ни той ни другой стороне, сравнивается с весами "честной
рукодельницы", точно отвешивающей шерсть, которую она прядет, чтобы хоть
как-то прокормить себя и детей ("Илиада", ХII, 432 – 436). Воины,
сражающиеся за тело Сарпедона, сравниваются с мухами, роящимися вокруг
подойников с молоком ("Илиада", ХVI, 641 – 644). То со львом, то с ослом
сравнивается Аякс, сын Теламона:

Стал он смущенный и, щит свой назад семикожный забросив,
 Вспять отступал, меж толпою вражде