а, а в селе Коломенском стоял Лжедимитрий. Временному
правительству московскому не было возможности отбиваться от Жолкевского и
Лжедимитрия вместе, особенно когда у последнего были приверженцы между
низшим народонаселением города, некогда было созывать собор для избрания
царя всею землею, надобно было выбирать из двоих готовых искателей
престола, Лжедимитрия и Владислава.
   Узнавши, что приверженцы Лжедимитрия хотят впустить его войско тайно в
Москву, первый боярин, князь Мстиславский, послал сказать Жолкевскому,
чтоб тот шел немедленно под столицу. Когда он подошел под Москву, то
начались переговоры между ним и боярами. Жолкевский объявил, что он
согласен только на те условия избрания Владислава, которые были приняты
русскими тушинцами под Смоленском, но так как бояре требовали, чтоб
королевич принял православие до приезда своего в Москву, то это условие
положено было передать на решение короля.
   27 августа происходила торжественная присяга московских жителей
королевичу Владиславу, но чрез два дня после этой присяги приехал из-под
Смоленска Федор Андронов с письмом от короля, который требовал от гетмана,
чтоб Московское государство было упрочено за ним самим, а не за сыном его.
Вслед за Андроновым приехал поляк Гонсевский с подробнейшим наказом для
гетмана, но не только сам гетман, даже и Гонсевский, узнав положение дел,
счел невозможным исполнить желание короля, которого одно имя, по
собственному признанию поляков, было ненавистно московскому народу.
Жолкевский не обнаружил ни в чем намерений королевских, исполнил свое
обещание, данное боярам, отогнал самозванца от Москвы опять в Калугу и
начал настаивать на скорейшее отправление послов к Сигизмунду для
испрошения Владислава в цари и для окончательного улажения дела.
   Это посольство давало гетману случай удалить из Москвы подозрительных
людей, на которых патриарх указывал народу как на достойных занять престол.
   Жолкевский уговорил Голицына принять на себя посольство: удалив из
Москвы, отдавши в руки королевские искателя престола, гетман удалил с тем
вместе самого видного по способностям и деятельности боярина, с остальными
легче было управиться. Михаил Феодорович Романов был еще очень молод, его
нельзя было включить в посольство, и потому Жолкевский постарался, чтоб
послом от духовенства назначили отца Михайлова, митрополита Филарета, как
человека, соединявшего в себе высокость сана с знатностью происхождения,
чего не имели другие архиереи.
   2. Посольство Филарета Никитича и князя В. В. Голицына к королю;
вступление поляков в Москву; отъезд Жолкевского и переговоры великих
послов с панами под Смоленском. Филарет и Голицын отправились под Смоленск
к королю; Жолкевский остался под Москвою с небольшим своим войском,
остался в положении очень опасном: он видел, что русские только вследствие
крайней необходимости согласились принять на престол иноземца и никогда не
согласятся принять иноверца, а Сигизмунд никогда не согласится позволить
сыну принять православие.
   Но самозванец помогал гетману: из страха пред простым народом, который
не переставал обнаруживать расположение свое к Лжедимитрию, бояре сами
предложили Жолковскому ввести польское войско в Москву; патриарх сначала
сильно этому противился, но потом уступил, и ночью с 20 на 21 сентября
поляки тихо вступили в Москву. Жолкевский для собственной выгоды хотел
предотвратить всякое враждебное столкновение между поляками и русскими:
   решение распрей между ними предоставлено было равному числу судей из
обоих народов, суд был беспристрастный и строгий. Гетман привлек к себе
стрельцов обходительностью, подарками и угощениями, подружился с
патриархом. Несмотря, однако, на все эти приязненные отношения и ловкие
меры, Жолкевский знал, что восстание вспыхнет при первой вести о нежелании
короля отпустить Владислава в Москву, знал, что эта весть может придти
очень скоро, и потому поспешил уехать из Москвы, оставя на свое место
ГЬнсевского, Гетман взял с собою к королю сверженного царя Василия
Шуйского с двоими его братьями из опасения, чтоб они смут не наделали.
   Двое других подозрительных лиц, Филарет и Голицын, были уже под
Смоленском во власти короля, в совете которого было решено не отпускать
Владислава в Москву на том основании, что он еще молод, требует искусного
воспитания, которое трудно получить в Москве, по той же молодости не
способен успокоить внутренние волнения; выбранный по необходимости, будет
свержен при первом удобном случае, а главное побуждение к свержению уже
готово - иноверие.
   Положено было не отказывать русским прямо в королевиче, но манить
обещаниями, оставляя правление за королем. На этом основании паны объявили
великим послам Филарету и Голицыну, что король не может отпустить своего
пятнадцатилетнего сына в Москву, хочет прежде сам успокоить Московское
государство, после чего паны начали настаивать на самое важное для Польши
- чтоб Смоленск сдался на имя королевское.
   Послы никак не хотели на это согласиться, требовали, чтоб Владислав
немедленно был отпущен в Москву, ибо только такой немедленный приезд его
туда уничтожит недоверчивость и прекратит все смуты. Время проходило в
бесполезных спорах, причем паны, раздражаемые самою несправедливостью
своих требований, позволяли себе жесткие выходки против послов. Приезд
гетмана Жолкевского под Смоленск нисколько не подвинул дела. Видя
непреклонность главных послов, обратились к второстепенным, обещаниями
склонили некоторых изменить своему делу, бросить главных послов и
отправиться в Москву, чтоб там действовать в пользу короля. Хотели
поколебать и думного дьяка Томилу Луговского, суля милости королевские,
предлагали ему ехать под Смоленск и уговаривать его жителей к сдаче. Но
Томила остался непреклонен и отвечал:
   "Как мне это сделать и вечную клятву на себя навести? Не только Господь
Бог и люди Московского государства мне за это не потерпят, и земля меня не
понесет. Я прислан от Московского государства в челобитчиках, и мне
первому соблазн ввести? По Христову слову лучше навязать на себя камень и
вринуться в море. Присланы мы к королевскому величеству не о себе
промышлять и челом бить, но о всем Московском государстве".
   3. Поведение Салтыкова и Андронова в Москве; восстание восточных
городов против Владислава и смерть второго Лжедимитрия. Но не все так
думали, как Томила Луговской. Первый боярин, князь Мстиславский, принял от
короля сан конюшего; другие писали униженные письма к литовскому канцлеру
Льву Сапеге, чтоб похлопотал об них у короля; многие отправились сами к
королю под Смоленск бить челом о милостях: до нас дошло множество грамот
Сигизмундовых, жалованных разным русским людям на поместья, звания,
должности.
   Таким образом, временное правительство московское, дума боярская, молча
согласилось признать короля правителем до приезда Владислава; большая
часть бояр, впрочем, этим и ограничивалась, но не ограничивался этим
Михаила Глебович Салтыков, который прямо вел дело к тому, чтоб царем был
провозглашен не Владислав, а Сигизмунд.
   Но одного Салтыкова было мало, а потому в Смоленском стане признали
полезным принять услуги и другого рода людей, именно тех тушинцев, которые
готовы были на все, чтоб только выйти из толпы. Виднее всех этих людей был
Федор Андронов; он умел приблизиться к королю и к его советникам до такой
степени, что король приказал московским боярам сделать его государственным
казначеем. Андронов в этом новом звании служил верою и правдою королю; все
требования Гонсевского он исполнял беспрекословно; лучшие вещи из казны
царской были отосланы к королю; некоторые взял себе Гонсевский; Андронов
постарался также, чтоб на всех главных местах управления посажены были его
тушинские товарищи.
   Бояре сильно оскорбились, когда увидали рядом с собою в думе торгового
мужика Андронова с важным званием казначея; особенным бесчестием для себя
считали они то, что этот торговый мужик осмеливался говорить против старых
бояр - Мстиславского, Воротынского,- распоряжался всем, пользуясь полной
доверенностью короля и ГЬнсевского. Но если сердились Мстиславские,
Воротынские, Голицыны, то еще больше сердился на Андронова боярин
Салтыков, который за свою преданность королю хотел играть главную роль и
должен был, однако, делиться властью с торговым мужиком.
   Между этими людьми немедленно же началось соперничество, они доносили
друг на друга канцлеру Льву Сапеге, причем каждый выставлял сво заслуги
королю и королевству польскому в прошедшем, свс радение для будущего; так,
Салтыков писал Сапеге: "Пусть король идет в Москву не мешкая, распустив
слух, что идет на вора в Калуге. Как будет король в Можайске, то отпиши ко
мнесейчас же, а я бояр и всех людей приведу к тому, что пришлют бить челом
королю, чтоб пожаловал в Москву, государство сына своего очищал и на вора
наступал". Но Салтыков встречал сильное сопротивление своим замыслам в
патриархе, который, блюдя за выгодами Церкви, никак не хотел согласиться
на призвание короля в Москву. Народ стоял на стороне патриарха, и, чем
яснее обнаруживались замыслы Сигизмунда и его русских клевретов, тем
сильнее становилось волнение в пользу вора калужского.
   По подозрению в сношениях с Лжедимитрием поляки посадили под стражу
князя Андрея Голицына (брата Василия Васильевича), Ивана Михайловича
Воротынского и Засекина. Казань и Вятка явно присягнули самозванцу и
разослали грамоты по другим городам, убеждая их сделать то же самое. Но
города переписывались о присяге Лжедимитрию, когда уже его не было в
живых: 11 декабря он был убит крещеным татарином Петром Урусовым, который
поклялся отомстить ему за служилого татарского царя касимовского,
умерщвленного по приказу Лжедимитрия.
   4. Первое общее восстание против поляков. Смерть вора была вторым
поворотным событием в истории смутного времени, считая первым вступление
короля Сигизмунда в пределы Московского государства,- вступление,
поведшее, с одной стороны, к уничтожению тушинского стана, с другой - к
свержению Шуйского. Теперь, по смерти самозванца, у короля и московских
приверженцев его не было более предлога требовать дальнейшего движения
Сигизмундова в русские области. Лучшие люди в Москве и по областям,
которые согласились призвать царем Владислава только из страха покориться
казацкому царю, теперь освобождались от этого страха и могли действовать
свободнее против поляков.
   Как только в Москве узнали, что вор убит, то русские люди обрадовались
и стали друг с другом говорить, как бы всей земле, всем людям соединиться
и стать против литовских людей, чтоб они из земли московской вышли все до
одного. Салтыков и Андронов писали к Сигизмунду, что патриарх призывает к
себе всяких людей явно и говорит: если королевич не крестится в
христианскую веру и все литовские люди не выйдут из московской земли, то
королевич нам не государь; такие же слова патриарх и в грамотах писал во
многие города, а москвичи всякие люди хотят стоять против поляков.
   Но и тут, при всеобщей готовности стоять против поляков, первый
двинулся Ляпунов в Рязани. И другие города начали опять переписываться
друг с другом, увещевать друг друга стать за веру православную,
вооружиться на поляков, грозящих ей гибелью. Первые подали голос жители
волостей смоленских, занятых, опустошенных поляками. Смольняне писали, что
они покорились полякам, дабы не лишиться православного христианства и не
подвергнуться конечной гибели, и, несмотря на то, подвергаются ей: вера
поругана, церкви разорены, все разграблено. Москвичи, получив эту грамоту,
разослали ее в разные города с приложением собственной увещательной
грамоты. Области поднялись на этот призыв к соединению для защиты веры,
собирались под знамена служилые люди, дворяне и дети боярские, горожане
складывались и давали им содержание.
   5. Причины неудачи первого ополчения. Несмотря, однако, на сильное
одушевление и ревность к очищению государства от врагов иноверных,
предприятие не могло иметь успеха по двум причинам: во-первых, потому что
во главе его становился Ляпунов, человек страстный, не могший принесть
свои личные отношения в жертву общему делу. Выдвинутый бурями смутного
времени на высокое место, стремясь страстно к первенству, Ляпунов
ненавидел людей, которые загораживали ему дорогу, опираясь на свое прежнее
значение, на значение своих предков. Ставши главным вождем ополчения, он
не только не хотел сделать никакой уступки людям знатным, но находил
особенное удовольствие унижать их, величаясь перед ними своим новым
положением, и тем самым возбуждать негодование, вражду, смуты. Другою, еще
более важною причиною неуспеха было то, что Ляпунов, издавна неразборчивый
в средствах, и теперь, при восстании земли для очищения государства, для
установления порядка, подал руку - кому же? - врагам всякого порядка,
людям, жившим смутой, - казакам.
   С ним соединились казаки, бывшие под начальством Заруцкого,
Просовецкого, князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого - все тушинских бояр и
воевод. Трубецкой и Заруцкий приглашали отовсюду казаков, обещая
крепостным людям волю и жалованье.
   6. Сожжение Москвы. В это время, когда и дворяне, и казаки с разных
сторон, с разными целями спешили к Москве, Салтыков с товарищами предложил
боярам просить короля, чтоб отпустил Владислава в Москву; к великим послам
Филарету и Голицыну написать, чтоб отдались во всем на волю королевскую, а
к Ляпунову - чтоб не затевал восстания. Бояре согласились, но не
согласился Термоген. "Положиться на королевскую волю,- говорил он,- значит
целовать крест самому королю, а не королевичу, и я таких грамот не
благословляю вам писать, а к Прокофью Ляпунову напишу, что если королевич
на Московское государство не будет, в православную христианскую веру не
крестится и Литвы из Московского государства не выведет, то благословляю
всех идти под Москву и помереть за православную веру".
   Салтыков начал бранить Гермогена и вынул даже нож; но патриарх,
перекрестив его, сказал: "Крестное знамение да будет против твоего
окаянного ножа, будь ты проклят в сем веке и в будущем!" Таким образом,
приказ послам положиться во всем на волю королевскую был отправлен за
подписью одних бояр, без патриарховой.
   На этом основании Филарет и Голицын отказались исполнить приказ; они
говорили:
   "Отпускали нас патриарх, бояре и все люди Московского государства, а не
одни бояре; теперь мы стали безгосударны, и патриарх у нас человек
начальный, без патриарха теперь о таком великом деле советовать непригоже".
   Видя непоколебимость этого начального человека, поляки посадили его под
стражу, никого не велели пускать к нему, всем русским людям в Москве
запретили ходить с оружием, а сами сильно вооружались, предвидя осаду.
   19 марта 1611 года, во вторник на страстной неделе, поляки начали
принуждать извозчиков, чтоб шли помогать им тащить пушки на башню.
Извозчики не согласились, начался спор, крик; немцы, находившиеся в
польской службе, думая, что началось народное восстание, ринулись на толпу
и стали бить русских; поляки последовали примеру немцев, и началась
страшная резня безоружного народа в Китай-городе, где погибло до 7000
человек; но в Белом городе русские имели время собраться, вооружиться,
прогнали неприятеля в Кремль и Китай, причем важную помощь народу оказал
князь Димитрий Михайлович Пожарский, прославившийся при Шуйском защитою
Зарайска от Лжедимитрия. Загнанные в Кремль и Китай-город, обхваченные со
всех сторон восставшим народонаселением, поляки зажгли Москву в нескольких
местах, и весь город, кроме Кремля и Китая, выгорел.
   Но поляки торжествовали недолго среди пепла и развалин московских: 25
марта, в понедельник на святой неделе, ополчение Ляпунова, Заруцкого и
других воевод, в числе 100000 человек, подошло к Москве и осадило
неприятеля, который вскоре был приведен в бедственное положение по
недостатку съестных припасов.
   7. Заточение Филарета и Голицына и взятие Смоленска. В то же время под
Смоленском паны вымогали на послах Филарете и Голицыне, чтоб они
согласились впустить поляков в Смоленск; те не согласились, и 12 апреля их
схватили, ограбили и отправили в заточение в Мариенбург, в Пруссию.
   3 июня Смоленск был взят приступом после геройского сопротивления
жителей, которые сами поляки сравнивают с сопротивлением сагунтинцев.
Шеина пытали, отправили в оковах в Литву. Радость о взятии Смоленска была
неописанная в Литве и Польше; думали, что этим взятием все кончено;
забыли, что в Москве горсть поляков осаждена многочисленным неприятелем.
   Вместо того чтоб тот час же идти к ним на помощь, король принужден был
распустить войско и отправился на сейм в Варшаву, куда повезли и пленного
царя московского Василия Шуйского с братьями; давши, народу варшавскому
невиданное зрелище - торжественный въезд пленного московского царя,
Шуйских заключили в Гостынском замке, где Василий Иванович с братом
Димитрием скоро умерли.
   8. Смерть Ляпунова. Осажденные в Москве поляки остались без помощи и
были спасены только раздором, господствовавшим в стане осаждавших. 30 июня
1611 года "Московского государства разных земель царевичи (татарские),
бояре, окольничие и всякие служилые люди, которые стояли за дом Пресвятой
Богородицы и за православную христианскую .веру, приговорили и выбрали
всею землею бояр и воевод: князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого, Ивана
Мартыновича Заруцкого да думного дворянина Прокофья Петровича Ляпунова,
чтоб они строили землю и всяким земским и ратным делом промышляли; если же
они всяких земских и ратных дел делать не станут, то всею землею вольно их
переменить, а на их место выбрать других, поговоря со всею землею".
   Но между этими избранными троеначальниками была великая ненависть и
гордость, ни один не хотел быть меньше другого, всякий хотел один владеть.
   Ляпунов попрекал Трубецкому и Заруцкому Тушином, от гордости его
отецким детям много позора было: не только дети боярские, но и сами бояре
должны были приходить к нему на поклон и стояли у его избы долгое время,
никого к себе прямо не пускал, а к казакам был очень жесток, и за то была
на него ненависть большая. Этой ненавистью воспользовался Пжсевский, чтоб
погубить Ляпунова, который был ему опаснее всех других воевод, как воевода
дворянский, а не казацкий и как человек, который превосходил своих
товарищей способностями и энергиею.
   На одной из стычек поляки взяли в плен донского казака, который был
побратимом атамана Заварзина; Заварзин начал стараться, как бы освободить
товарища, и выпросил у Гонсевского позволение повидаться с ним и
переговорить.
   Гонсевский воспользовался этим случаем, велел написать грамоту от имени
Ляпунова, в которой тот писал во все города: "где поймают казака - бить и
топить". Под руку Ляпунова искусно было подписано на грамоте, которую
пленный казак отдал Заварзину, а Заварзин, возвратившись в стан, показал
ее казакам. Казаки, по обычаю своему, собрались в круге, куда вызвали
Ляпунова, и стали кричать, что он изменник; Ляпунов отрекался, что он
грамоты не писал; начался спор и кончился тем, что Ляпунов лежал мертвый
под казацкими саблями; с ним вместе убили Ивана Никитича Ржевского,
который был Ляпунову большой недруг, но тут, видя его правду, за него стал
и умер с ним вместе.
   Со смертью Ляпунова дворяне остались без вождя во власти казаков;
многие из них были побиты, многие изувечены, другие разъехались по домам;
нашлись и такие, которые купили у Заруц-кого воеводства и разные другие
должности и отправились по городам наверстывать заплаченные деньги; казаки
ездили по дорогам станицами, грабили и побивали.
   9. Взятие Новгорода шведами и появление третьего самозванца.
   В то время, когда казаки убийством Ляпунова и разогнанием лучших дворян
остановили успехи ополчения под Москвою, на северо-западе Новгород Великий
достался в руки шведам. После Клушинского сражения Делагарди отступил со
своим отрядом на северо-запад, и когда Москва присягнула врагу короля его,
Владиславу польскому, то начал в