ы,  смешавшись с монахами,  повалили из храма.  Бросая  дела,
спешили  на  монастырский  двор  трудники  и работные люди.  Ошалев от
колокольного  звона  и  людской  беготни,  испуганно  ржали  лошади  у
коновязей,  бились  и рвали уздечки.  Народ стекался к паперти собора,
извечному месту всяких сборищ.
     В притворе   храма  появился,  колыхая  чревом,  келарь  Савватий
Абрютин. Расправив на жирной груди пышную белую бороду, он обратился к
народу:
     - Что стряслось, братья, пошто бьют в набат?
     На него  не  обращали  внимания.  Толпа,  в  которой перемешались
черные подрясники монахов с  пестрой  мирской  одеждой,  находилась  в
движении,  ворочалась, кипела. Никто не мог понять, почему сполох, кто
звонит.  На колокольню побежал звонарь, вскоре вылетел оттуда, потирая
зад и грозя кому-то кулаком...
     Но вот смолк колокол,  лишь медноголосое могучее  эхо  долго  еще
звучало в ушах. Рассекая толпу, к паперти приближалась цепочка людей.
     Сердце у   Абрютина    тревожно    застучало    в    предчувствии
непоправимого.  Он  даже  прижал  пухлую ладонь к левой стороне груди,
словно хотел проверить,  не  ускакало  ли  сердчишко  в  пятки.  Рядом
тревожно вертел головой казначей Варсонофий, поминутно спрашивая:
     - Господи, что же это?..
     Первым на  паперть поднялся чернец Корней,  следом за ним ступили
поп Геронтий,  монах  Феоктист,  слуга  Никанора  кудрявый  и  веселый
Фатейка и еще несколько рядовых монахов и мирян.
     Келарь в изумлении вылупил глаза.
     - Эт-та что? - затрубил он.
     - Помалкивай! - прикрикнул на него Феоктист.
     - Да кто ты такой!.. - начал Абрютин, но его отпихнули в сторону.
     - Замолчь, толстобрюхой!
     Все с удивлением глазели на невиданное зрелище:  при всем честном
народе хаяли келаря, и кто! - простой чернец.
     Корней вытащил  из-за  пазухи  бумажный  столбец и поднял его над
головой.
     - Братия и миряне! Вот письмо, доставленное сегодня в ночь. Стало
доподлинно известно о черной измене настоятеля  Варфоломея.  Будучи  в
Москве  на  церковном  соборе,  Варфоломей  отрекся от истинной веры и
принял никонианство!
     - А-а-а-а!  -  прокатилось  над  толпой.  Словно кто-то громадный
обхватил народ на площади перед собором и разом притиснул к паперти.
     - Брехня! - выпалил Абрютин, стараясь выхватить у Корнея бумагу.
     - Прочь руки!  - Феоктист резко ударил Абрютина под локоть. - И о
тебе речь будет!
     Корней оглядел толпу темным взглядом.
     - Нет,  это  не  брехня.  Церковный собор заставил отречься также
старца Герасима Фирсова и сослал его,  бедного,  в другой монастырь на
вечное жительство.
     Люди стояли, пораженные неслыханным святотатством владыки; жуткая
тишина,  нарушаемая лишь хриплыми криками чаек, нависла над крепостью,
но буря вот-вот должна была разразиться, и Корней, не давая опомниться
людям, бросил в толпу, как бомбу:
     - Царь и церковный собор подписали для всех  монастырей  соборное
повеление о принятии новоисправленных книг и чинов!
     Взорвалось наконец-то, грянуло:
     - Не же-ла-а-а-ем!
     - Доло-о-ой Варфоломея!
     - Долой повеление!
     Теперь уже Корней кричал, надрываясь:
     - Братья, миряне, слушайте челобитную государю!
     Где там!  Меж высоких монастырских  построек  металось  и  билось
громовое эхо.
     На паперть влез дьякон Сила, растворил огромный рот:
     - Нам с Варфоломеем не жить!
     - Не жива-а-ать!
     - Нам Никанор люб! Хотим Никанора! - ревел дьякон.
     - Ни-ка-но-о-ора!
     - Слушайте челобитную!
     Напрягая горло и багровея лицом, Корней стал читать челобитную. В
передних рядах закричали:
     - Тихо, братья! Слушайте!
     - "...и  архимандрит  Варфоломей  приходит  в  денежную казну без
соборных  старцев  и  емлет  всякие  вещи,  что  хочет.  Берет  платье
казенное,  которое  христолюбцы  отдавали  в обитель по вере своей,  и
отдает любимцам своим молодым..."
     - Верно-о!
     - "А платье то - кафтаны  атласные,  ферязи  камчатые,  однорядки
сукна дорогого, шапки с петлями жемчужными..."
     - Истинно так!
     - "А приказчиков,  которые ему посулы давали и монастырскую казну
с ним делили, посылал он в большие службы. Которые же не хотели посулы
приносить  и  вина  возить,  тех  бьют  на  правеже по целым зимам без
милости..."
     - И то верно, замучил аспид!
     - "В Москву ездил со  свитой,  брал  деньги  в  вотчинах,  заочно
продавал слюду,  оставляя деньги у себя, а отчетов в расходах не давал
никому..."
     - То известно! Давай дальше, Корней!
     - "Его угодники следят за братией, роются в письмах, отдают ему и
назад не возвращают.  А сам он ест и пьет в келье и ночами бражничает.
Немецкое питье и русское вино,  которое привозят ему из  Архангельска,
пьет он с молодыми чернецами.  В Исаковской пустыни варят пиво и ловят
рыбу для его прихоти..."
     - Было попито!
     - Собаки, срамники!
     - "И  на  церковный собор монастырский приходил пьян,  безобразно
кричал и непригодными словами на братию орал.  Про пьянства  его,  про
посулы  всякие  и  бесчинства  вели,  государь,  сыскать,  а  на  его,
Варфоломеево,  место вели,  государь,  быть в архимандритах нашему  же
соловецкому    постриженнику,    бывшему   саввинскому   архимандриту,
Никанору". - Корней взмахнул бумагой, давая знать, что читать кончил.
     - Любо-о-о!
     - Хотим отца Никано-о-ора!
     - Пущай покажется людям.
     - Слава новому архимандриту!
     - Сла-а-ава!
     Отец Никанор, чуть побледневший, взошел на паперть, поклонился на
четыре стороны, подождал, пока утихнет шум.
     - Спаси вас бог,  братья! Спаси вас бог, миряне! Любо мне служить
обители.  Дорога  мне ваша любовь,  дорого доверие.  Однако до поры не
носить  мне  клобук  соловецких  настоятелей.  Лишь   патриарх   может
поставить меня на монастырь.
     - Мы ставим, отец Никанор!
     - Плевать нам на патриарха. Он - никонианин!
     - Не езди на Москву, там лихо!
     Никанор развел руками.
     - Я супротив государя идти не могу.  Ему решать.  Однако пока суд
да дело, пущай дела вершит черный собор.
     - Добро-о-о!
     Абрютин с  налитыми  кровью  глазами вырвался вперед,  раскинул в
стороны короткие толстые руки.
     - Как вы смеете?  Чернь! Поганцы! Приговора не знаете. Вспомните:
"А кто чинить мятеж станет,  то за такое бесчиние смирять монастырским
смирением без пощады".
     - Хватит, наусмирялся! - крикнули ему из толпы.
     - Держись, боров, сейчас из тебя сало топить станут!
     - А что касается Савватия Абрютина и казначея Варсонофия, - голос
Корнея  зазвучал ясно и чисто,  - то ведомо,  что не так давно царский
стольник,  который приезжал проверять казенные палаты,  увез на Москву
двадцать   тыщ  рублев  серебром  да  две  сотни  золотых  монет,  кои
Варфоломей и эти два изменника подарили никонианам.
     - Разоряют обитель, разбойники!
     - Денежки наши кровные в отступную Москву уплывают, миряне!
     - Долой келаря!
     - Варсонофия в тюрьму!
     - Обоих под замок!
     - Есть приговор касательно  келаря  и  казначея,  -  провозгласил
Феоктист.  -  Указано:  келаря  Абрютина  и казначея Варсонофия от дел
монастырских отвести и кинуть в тюрьму за измену и  поставить  келарем
инока Азария,  будильщика,  а казначеем отца Геронтия. И впредь старой
веры держаться твердо  и  ни  в  чем  собор  монастырский  не  подать.
(Будильщик  - монах,  который поднимал звонком братию,  распределял по
службам.)
     - Любо-о!
     - Опомнитесь!  - завопил Савватий.  -  Это  может  делать  только
архимандрит по разрешению государя. Опомнитесь!
     - Убрать его! - сказал Корней и отвернулся от Савватия.
     В это  время  из притвора выволокли спрятавшегося там Варсонофия.
Обоим заломили за спину руки и потащили с паперти.
     - Стойте! - сквозь толпу пробирался служка монастырский Васька. -
Погодите!  Вы кого слухаете?  Этот Корней  -  Никонов  приспешник,  он
Геронтия спасал,  а тот тоже переметнулся к никонианам.  Ой, не верьте
им, братцы!
     В толпе засмеялись.
     - Эх, Васька, опоздал малость!
     - Геронтий-то - наш!
     - И Корней - тоже! Он отцу Никанору помощник.
     - Да пустите вы меня!  Ну отчепитесь,  чего пристали! - горячился
Васька. - Корней за что в тюрьме сидел? За то, что отцу Илье перечил.
     - А где сейчас твой Варфоломей,  который первым подписал приговор
о непринятии новых служебников?
     - А  чо  мне  Варфоломей?  -  Васька шагнул на паперть.  - Корнея
проверить надо.
     - Я тебе проверю! - Фатейка Петров коротко ударил Ваську в грудь,
и тот кувырком слетел на землю.  - Беда с ними, с этими левонтьевскими
олухами.  Им  бы  только  людей пачкать.  Еще Хломыга такой есть.  Эй,
Сидор, ты где? Покажись народу!
     Но Сидор не откликался, смешался в толпе.
     - Не хочет Хломыга свою рожу людям казать.  Студно ему! (Студно -
стыдно.)
     Раздался дружный хохот.
     - Тише,  братья!  -  Корней  положил  руку  на  плечо Фатейки.  -
Челобитную на Варфоломея надобно отправить в Москву.  Думали мы гадали
и порешили,  что для этого дела лучше Фатейки Петрова никого не найти.
Он там все ходы-выходы знает.
     - Добро!
     - Пущай Фатейка везет!
     - Да будет так!

     ...В ту ночь Корней долго не спал и думал, думал, думал...
     Переворот удался.  Даже  удивительно,  как  все   прошло   легко,
беспрепятственно.  Правда,  где-то впереди, в неясной дымке грядущего,
предстояла схватка с  Варфоломеем,  но  есть  время  подготовиться.  А
сейчас  архимандрит  Варфоломей смещен,  изгнаны из черного собора все
его ставленники.  Нарушен закон,  устав  монастырский?  Да.  Но  какой
переворот, совершаясь, не идет напролом через закон?.. Теперь Корней -
соборный старец,  и,  по указке отца Никанора,  ему вручены  ключи  от
оружейной  палаты.  В  его  руках  оружие,  а если смотреть здраво,  в
будущем без драки  не  обойтись.  Ведь  суть  не  только  в  том,  как
креститься.  Ни  царь,  ни  патриарх не захотят терять лакомые куски -
усолья,  промыслы,  угодья,  мельницы соловецкой вотчины,  - и за  них
придется  бороться.  Но  тут  загвоздка:  трудно  доказать  это  своим
единомышленникам.  На соборе ратовал он,  не теряя времени даром,  как
можно скорее сменить варфоломеевских приказчиков,  доказывал, что если
царь захочет как следует взять их за горло, он прежде всего захватит в
свои  руки  вотчинное хозяйство и обескровит монастырь.  Однако его не
поддержали,  промолчал и Никанор,  сделав вид,  что начисто забыл, как
сам  совсем  недавно  велел бунтовать Поморье.  Неужели помыслы старца
оказались столь куцыми,  что не идут дальше захвата монастыря?  Стоило
ли  только  ради  этого  прилагать  столько  сил  и говорить так много
слов?..  Нет, сдаваться нельзя. Надо еще и еще убеждать черный собор в
том, что на местах в вотчинном хозяйстве должны сидеть свои люди... Ну
а если не удастся убедить?  Что ж,  они сами поставили  его  оружейным
старцем, а оружия и людей в монастыре достаточно...

        "3"

     Ждать государевых гостей пришлось недолго.
     В начале октября в гавань Благополучия вошла  большая  лодья,  на
кровле  которой  толпились попы,  подьячие,  вооруженные стрельцы.  На
самом носу,  чинно сложив на тощем животе восковые руки, торчал старец
со слезящимися глазками,  ветхий и щуплый,  - архимандрит ярославского
Спасского монастыря отец Сергий.
     С изумлением  взирало  с  лодьи пестрое людское сборище на мощные
крепостные стены с могучими башнями,  на древние храмы,  но  уж  вовсе
удивились  гостеньки,  обнаружив,  что ни одна душа не вышла встретить
их.  А ведь отправлен был гонец,  дабы упредить  братию  соловецкую  о
приезде царских посланцев.  И вот - на тебе!  На пристанях было чисто,
белели  днищами  аккуратно  сложенные  новые  бочки,  розовели   груды
кирпича,  тихо  покачивалось у причалов несколько мелких суденышек.  И
кругом ни души, будто вымерла обитель. Лишь высоко в небе хохотали над
гостями беломорские чайки...
     К отцу  Сергию  приблизился  стрелецкий  сотник   Елисей   Ярцев,
косолапый и приземистый, с обвисшими щеками.
     - Отец архимандрит,  дозволь прогуляться со стрельцами до города,
разузнать, в чем дело.
     Пожевав морщинистыми губами, отец Сергий проскрипел:
     - Пожди   малость.  Не  пристало  государевым  слугам  до  просьб
унижаться.
     - А  мне  сдается,  недоброе  замышляют  соловчане,  -  настаивал
сотник.
     - Что могут сделать мне плохого в Зосимовой обители?  Подумай, не
могли же соловчане дойти до того, чтобы угрожать нам смертью.
     Вмешался Успенского собора поп Василий:
     - Полно  тебе,  отец  архимандрит!  Ты,  видно,  решил,  что  нас
колокольным звоном встречать будут, а мы ведь не мед везем.
     - Не год же тут сидеть, у подворотни! - зашумели другие.
     Отец Сергий помигал глазками, пожевал губами.
     - Ин, ладно. Отпущаю сотника со стрельцами на берег. Сам, однако,
пойду с ними.
     - Отец архимандрит!  - решительно заявил поп Василий.  - Мы  тебя
одного не пустим и пойдем все вместе.
     Так они препирались некоторое время, пока отцу Сергию не надоело,
и он махнул рукой: делайте, что хотите.
     Вся свита повалила на  берег  и  направилась  к  Святым  воротам,
которые оказались запертыми.
     Ярцев попробовал плечом,  створки не поддавались. Тогда он взял у
одного  стрельца  ружье и стал изо всей силы бить прикладом в железные
жиковины ворот.
     Медленно приоткрылось крохотное окошечко, хриплый голос спросил:
     - Чего надо?
     - С  государевым указом архимандрит Сергий!  - рявкнул в окошечко
сотник. - Отворяй!
     - Таких  архимандритов  не  ведаем,  - прохрипело за воротами,  и
окошечко захлопнулось.
     Ярцев заорал:
     - Да что вы,  черти!  Мы по государеву указу прибыли!  - и  снова
принялся колотить прикладом.
     Внезапно ворота  распахнулись,  взвизгнув  петлями,  и   пришлось
царским  посланникам еще раз удивиться.  Перед ними во всю ширину арки
стояли вооруженные соловчане:  монахи,  трудники, работные люди - лица
суровые,   неприветливые.  Вперед  выступил  широкоплечий  остроглазый
чернец.  Широкая ладонь его покоилась на  рукоятке  большой  старинной
сабли.
     - Кто привез государев указ? - строго спросил он.
     Архимандрит Сергий,  совершенно обескураженный тем,  что никто не
подошел к нему для благословения, произнес запальчиво:
     - Аль забыли чин и устав,  братья иноки?  Не велика честь этак-то
встречать государевых слуг.
     - Все  мы - царские слуги.  - Корней протянул руку.  - Давай сюда
указ.
     Отец Сергий  аж  побелел от ярости,  вздернул козлиную бороденку,
зашипел:
     - Убери длань, нечестивец! Я послан государем и патриархом и указ
прочту самолично черному собору. Прочь с дороги!
     Корней усмехнулся.
     - Пропустите старца и проводите в Преображенский собор. Елизар, -
обратился  он  к  рослому  улыбчивому мирянину,  - ударь в колокол для
большого собору.
     Елизар Алексеев побежал к звоннице.
     - Они со мной, - кивнул отец Сергий на свою свиту, - впустите их.
     - Не  выйдет,  архимандрит,  -  сказал Корней,  становясь на пути
старца,  - видишь ли,  у нас в обители гостям жить негде. Впрочем, для
дюжины человек место найдется.
     Стрельцы с сотником подались было вслед за архимандритом,  но  их
бесцеремонно оттеснили в сторону.
     - Эй,  служилые!  Ай-ай,  нехорошо...  В святую обитель с оружием
лезете, рази ж можно?..
     Человек шесть все же пропустили,  отстегнув у них сабли и отобрав
ружья. За воротами их окружили и повели в дальний угол двора.
     - Куда вы нас, братцы? - стрельцы беспокойно вертели головами.
     - Отдохнуть вам не мешает. Поди-ко, приустали с дороги. А вот для
вас келеечки. Сосните часок-другой...
     Затолкав стрельцов в каморки, которые когда-то использовались как
чуланы, миряне заперли двери и поставили надежный караул.
     Остальной свите  пришлось  вернуться на лодью:  ворота перед ними
захлопнулись, и на стук никто не отзывался.
     - Как  бы  не  убили  в самом деле отца Сергия,  - волновался поп
Василий. - Ох, господи, спаси и сохрани его!
     - И нас тоже заодно! - подхватил один подьячий и показал пальцем.
- Глянь на стену - никак в нас целят...
     Из крепостных  бойниц прямо в души государевым посланцам смотрели
черные ружейные зрачки.

     Спасо-Преображенский собор  был  полон  народу,  стояли  даже  на
клиросе, на амвоне.
     - Уговаривать прикатил архимандрит-то
     - Стукнуть его - и вся недолга!
     - Куды его стукать, суховздоха, дунь - и улетит.
     - На ладан дышит, а тоже в послы лезет.
     - Занесла его нелегкая на Соловки, как бы шею не сломил.
     - Всех   их,   посланничков,   к   ногтю,   чтоб   не   прельщали
антихристом...
     В сопровождении  нескольких  чернецов  появились  отцы  Никанор и
Сергий.  У отца Сергия на морщинистых губах блуждала улыбочка, Никанор
же  был сосредоточен и хмур.  Взойдя на амвон,  он поклонился большому
собору и сказал:
     - Братия,  миряне!  Государь  наказал нам с сего дня начать новую
службу по новоисправленным книгам и греческим чинам. Ваше дело решать,
мое  исполнять.  Однако  то  учение,  которое  велит  креститься тремя
перстами,  есть  предание  латинское,   ибо   троеперстие   -   печать
антихристова,  кукиш,  который  показал  православию освободившийся от
оков сатана.  И коли вы, братия и миряне, того учения не примете, я за
вас готов к Москве ехать и за правое дело пострадать.
     Так загремело в соборе раскатистое эхо,  что отец  Сергий  слегка
присел и зажал ладошками уши.
     - Мы сами готовы пострадать!
     - Ни книг, ни учения нового не принимаем!
     - У них главы - патриарха нет, и без того соборы их не крепки!
     - А поглядим, крепка ли башка у посланника!
     - Катись отсюда, собака!
     Отец Сергий,  бледнея,  вобрал голову в плечи.  И клял он себя, и
ругал за то,  что согласился поехать в эти чертовы Соловки  -  пропади
они  пропадом!  Но  уж  раз  приехал,  надо было доводить дело хоть до
какого-то конца, и как только шум поутих, он выкрикнул петухом:
     - Выделите двух либо трех человек,  с кем о церковном деле было б
можно говорить немятежно и благочинно.  Я человек старый,  и  вы  меня
вовсе оглушили.
     - Ого-го-го! Мы тебя оглушим ослопом по башке! (Ослоп - дубина.)
     - Ату его, братцы, ату!
     Приподнявшись на цыпочки,  отец  Сергий  прокричал  в  самое  ухо
Никанору:
     - Этак-то нельзя ничего решать! Пущай придут ко мне на беседу.
     Никанор, подумав немного, согласно кивнул головой...

     В келье,  отведенной  для государева посланника,  всю ночь горели
свечи и не утихали споры.  Отец Сергий, несмотря на преклонный возраст
и   хлипкое  здоровье,  искусно  вел  словесный  бой  с  черным  попом
Геронтием. При сем присутствовало несколько соборных старцев и Корней,
лично посланный Никанором. Корнею было наказано следить за тем, чтоб в
пылу  спора  не  возникло  драки,  -  и  на  старуху  бывает  проруха:
разгорячатся   старцы,  вцепятся  в  бороды  -  хлопот  не  оберешься.
Все-таки,  что ни  говори,  отец  Сергий  самим  государем  послан,  а
Никанору ссориться с Алексеем Михайловичем было ни к чему...
     Поблескивая карими глазами,  Геронтий наскакивал на отца  Сергия,
как  боевой  петух.  А  уж  заносчивости  у  нового казначея было хоть
отбавляй.
     - Прежде  от  Соловецкого  монастыря  вся  русская  земля  всяким
благочестием просвещалась.  Стоял Соловецкий монастырь,  яко  столп  и
светило,  и свет от него сиял. Вы же ныне у греков новой вере учитесь.
А бывало,  греческих-то властей к  нам  под  начал  присылали.  Они  и
креститься-то не умели, так мы их тому учили. Потому запомни и передай
на Москве, что мы не хотим нарушать древних преданий святых апостолов,
святых отцов и святых чудотворцев Зосимы и Савватия и во всем будем им
следовать.
     Отец Сергий сощурил глазки,  вытер платочком накопившуюся слезу и
хитро гля