ные  пышной
свитой.  Около князей ехали верховые, держа на кожаных рукавицах соколов и
беркутов с  надвинутыми на  глаза  птиц  колпачками.  Впереди бежали своры
борзых собак,  белых и желтых,  с поджарыми животами и мохнатыми хвостами.
Князья в  нарядных одеждах,  с  позолоченным оружием гарцевали на  горячих
аргамаках,  украшенных пучками  перьев  между  ушами.  Кони  были  покрыты
серебряными или золотыми сетками и сияли, как пламя.
     Среди полей возвышались насыпанные курганы. Возле них лепились жалкие
хижины крестьян,  сложенные из глины и  хвороста.  Там работали обожженные
солнцем  крестьяне,  едва  прикрытые  лоскутами  дерюги.  Голые  бронзовые
тонконогие дети с большими животами,  с несколькими косичками, торчащими в
разных местах головы,  барахтались в пыли и,  увидав путников, карабкались
на заборы и кричали оттуда.
     Две ночи скифы разбивали стоянки вдали от  селений,  на  холмах.  Уже
проехав Зар-Гар  и  Дарвас-Кам,  они переправились через множество каналов
реки  Санзар.  Наконец спустились в  долину реки  Золотоносной* и  увидели
вдали бесчисленные дома и сады блистательной Мараканды, столицы согдов.
     _______________
          * З о л о т о н о с н о й  р е к о й   в древности называли реку
     Зарафшан.

     Казалось,  этот город не имел ни начала,  ни конца. К городу тянулись
со  всех сторон бесконечные сады.  Между деревьями прятались плоские крыши
домов,  и  среди этого сплошного сада возвышались высокие глиняные стены с
зубчатыми башнями.
     - В  этой  крепости живет правитель Сугуды сатрап Бесс  -  новый царь
царей,  - сказал Спитамен. - Там у него сложено запасов хлеба на пять лет.
На  конном  дворе  прикована цепями  тысяча лучших жеребцов,  а  в  домах,
окруженных розами  и  персиками,  тоскуют  триста  шестьдесят пять  жен  -
столько,  сколько дней  в  году.  Согдские князья живут весело и  горя  не
знают, не правда ли?


                             Часть четвертая

                              ГРОЗА С ЗАПАДА

                                        ...И там, где был город, поселятся
                                   пеликан   и   еж,  и  станут  развалины
                                   логовищем  зверей,  и  путник,  проходя
                                   мимо, посвищет и не остановится.

                                                     Из восточной летописи


                            В СОГДСКОЙ ДЕРЕВНЕ

     Фирак  лежал  на  камышовой  циновке.  Глаза  равнодушно смотрели  на
закоптелый потолок, сложенный из жердей, переплетенных хворостом. Внимание
Фирака привлекал большой желтый паук, который то пробегал по жерди, то так
же  быстро  возвращался обратно  и  останавливался,  подняв  две  передние
мохнатые лапки.
     На  другом конце жерди из  трещины в  стене показывался второй желтый
паук, осторожно пробирался до середины жерди и быстро убегал назад.
     Все тело Фирака затекло и ныло, при каждой попытке пошевельнуться его
пронизывала острая боль в груди.  Кто-то тонко пропищал, затем послышались
равномерный стук и поскрипывание.  Фирак приподнял голову и в ногах у себя
увидел неподвижно сидевшую женщину. Ее пальцы сучили белую нитку, на конце
которой,  подпрыгивая,  крутилось веретено,  другой рукой она  выдергивала
шерсть из  прялки.  Лицо  ее,  смуглое,  загорелое,  изборожденное резкими
морщинами, говорило о тяжелой работе в поле. На голове белый платок, конец
его прикрывал шею и подбородок.
     Опять раздался писк,  и рука, оставив нитку, толкнула детскую люльку,
расписанную яркими цветами; люлька, качаясь, поскрипывала.
     - Пить!  - прошептал Фирак, и свой голос показался ему чужим, хриплым
и далеким.
     Женщина подняла глиняную миску, обмакнула в нее морщинистый мизинец и
провела по воспаленным,  сухим губам юноши.  Она окунула палец в  молоко и
кормила его с пальца,  привычным жестом,  как ягненка,  потерявшего матку.
Жесткий, воспаленный рот Фирака стал влажным.
     - Где я?
     - Не спрашивай, не говори, чтобы див болезни не вернулся и не задушил
тебя. Не двигайся, а то опять кровь пойдет.
     Фирак чувствовал теплое сладковатое молоко,  и  ему казалось,  что он
только что родился,  что прошлого нет и не было.  Он не мог вспомнить, что
было раньше,  до  того,  как он попал сюда,  в  эту закоптелую хижину.  Он
казался себе маленьким ребенком,  а эта женщина -  всемогущей, всесильной,
как мать: она может спасти его, слабого, только что рожденного.
     - Пить! - опять, помимо воли, прошептали его губы.
     - Довольно!  - отвечала женщина, крутя нитку. - Надо оставить и моему
ребенку.
     Фирак опять забылся.  Когда он очнулся, то не мог сообразить, сколько
времени прошло.  Женщины не  было,  ребенок не  пищал,  люлька  неподвижно
застыла.  На  жерди  два  ядовитых паука  сидели  один  против  другого  и
угрожающе шевелили поднятыми передними лапками.  Солнечный луч,  проникнув
из  квадратного отверстия  под  потолком,  прорезывал  всю  хижину.  Яркое
оранжевое пятно горело на стене. В луче светились плывшие пылинки.
     Фирак чувствовав себя  бодрее,  силы  прибывали.  Но  сильно болело в
груди.  Он  выше  приподнял  голову  и  осмотрелся.  По  сторонам  широкие
глинобитные нары.  Между ними узкий проход.  В конце его очаг в стене;  по
бокам очага вылеплены из глины колосья пшеницы и  птичка,  клюющая зерно*.
Груда  углей,  засыпанный золой,  и  над  ними  голубой дымок,  вьющийся к
закоптелому выходу на  потолке.  На  нарах потрепанные камышовые циновки и
стертые обрывки ковров.
     _______________
          * Обычный рисунок на очагах огнепоклонников.

     Фирак не понимал,  почему он прикрыт бурым крестьянским плащом, а его
ноги  -  в  пестрых шерстяных чулках:  ведь  раньше  он  был  одет  как-то
по-иному, по-городскому, - в зеленых туфлях и полосатых шароварах.
     За  спиной  раздался  стук.   В  отверстие  грубо  сколоченной  двери
просунулась стариковская корявая рука и долго возилась с засовом, стараясь
открыть дверь; потом все затихло.
     Фирак лежал,  наблюдая за солнечным пятном на стене, которое медленно
подвигалось,  осветив глубокую трещину,  из  которой серая мышь высовывала
мордочку. Под лучом ярко забелела на стене грубая холщовая рубаха, обшитая
красной  каймой,  и  заблестел  изогнутый  бронзовый серп,  подвешенный на
деревянном гвозде рядом с пучком высохшей полыни.
     - Дружок!  -  раздался возле него тонкий хриплый голос.  - Дружок, да
хранят тебя светлые духи неба! Как тебя зовут?
     Возле него стоял старик,  в широком плаще, подпоясанном разноцветными
шнурками,   в  остроконечном  колпачке.  Все  лицо  его,  заросшее  седыми
волосами,  с прищуренными маслеными глазами,  было в бесчисленных складках
от расплывшейся улыбки.  Когда рот закрывался,  то нижняя губа уходила под
верхнюю и лицо уменьшалось вдвое: у старика не было ни одного зуба.
     - Что же ты мне не отвечаешь?
     Фирак смотрел на  старика,  не  понимая,  что  тому нужно.  Раздались
грубые голоса.  В  хижину вошло несколько крестьян в  длинных,  до  колен,
рубахах и широких дерюжных шароварах.
     - Зачем  тревожишь больного?  Видишь  -  он  умирает.  Ты  атраван  -
служитель бога,  твое  дело  молиться,  хоронить покойников.  Зачем же  ты
приходишь раньше времени, непрошеный, в чужой дом?
     - Хе-хе-хе! А кто это?
     - Это охотник.  Упал со скалы, переломил себе кости. Наши старухи его
лечат.
     - Разве он охотник?  - Старик окинул крестьян недоверчивым взглядом и
погрозил пальцем.  -  А почему он кутает свое лицо?  Может быть, он беглый
разбойник?  Ведь за поимку важных преступников князь Оксиарт заплатит пять
дариков и больше.
     - Ну  и  пускай их ловят слуги Оксиарта.  А  ты зачем вяжешься в  это
дело?
     Старик захихикал:
     - Пять дариков награды! Подумайте только - пять серебряных дариков!
     - Верно,  верно,  святой праведник,  - сказал один крестьянин. - А на
что тебе дарики? Ведь святые атраваны денег не ищут, а живут молитвой. Что
будешь с ними делать?
     - О,  чего только не  сделаешь за  деньги.  Я  могу открыть лавочку и
торговать свечами и  священной коровьей мочой для излечения всех болезней.
Я даже могу жениться.
     - Никто не пойдет за тебя, такого старого. У тебя ни одного зуба нет.
     - Если будет кошель звенеть серебром,  то самая первая роза в селении
будет в  моей хижине.  Пойду к мудрому нашему виспайти*.  Не держите меня,
пустите. О, пять дариков! - Старик торопливо выбежал.
     _______________
          * В и с п а й т и  - старшина деревни.

     Крестьяне шептали:
     - Хорошо,  что  виспайти сейчас нет в  селении.  Он  поехал встречать
князя, едущего к нам из Курешаты.
     - Что же делать с больным?
     - Ты еще не можешь идти? - обратился один крестьянин к Фираку.
     Фирак взглянул усталым взглядом. Крестьяне наклонились над ним.
     - Он  полуживой.  Где ему идти!  Если он и  пойдет,  то его нагонят и
схватят.
     - Нужно пожалеть его. Пока начнут разбирать, разбойник ли он или нет,
его засадят в яму.
     - Какой же это разбойник!  Шеппе сказал,  что он наш,  - значит, надо
поберечь его.
     - Положим его на крышу и прикроем сеном,  а скажем,  что убежал.  Кто
станет искать поблизости? Старшина пошлет людей по тропам и дорогам. А дня
через два  суматоха уляжется.  Мы  его  отвезем за  пределы владений князя
Оксиарта;  тогда он сам поплетется дальше.  Раз Шеппе сказал, то мы должны
его сберечь!
     Крестьяне подхватили Фирака осторожными руками,  вынесли во двор и по
лестнице втащили на крышу сарая. Там его прикрыли ворохом горного сена.
     - Смотри же не заплачь! Не закричи!


                            КРЕСТЬЯНСКИЙ СХОД

     Фираку было удобно лежать на сене. Высохшие горные растения сладостно
одурманивали мятой  и  полынью.  С  крыши  он  видел часть улицы,  высокий
карагач  и   несколько  хижин  и  дворов,   где  бродили  куры  и  дремали
взлохмаченные собаки.
     По  дороге  спешили крестьяне,  женщины,  перебегали дети.  Крестьяне
собирались кучками и горячо толковали.
     Вздымая  клубы  пыли,  прискакали  на  взмыленных красивых  аргамаках
всадники.  Алые  чепраки блистали золотом,  между  ушами  коней колыхались
пучки фазаньих перьев.  Крестьяне,  низко кланяясь, схватили горячих коней
под уздцы и отвели в сторону.
     Один из  всадников,  молодой,  дородный,  выхоленный,  с  шелковистой
завитой бородой,  поднялся на квадратную площадку,  устланную коврами, под
старым тенистым карагачем. Холодным надменным взглядом он обвел толпу.
     Крестьяне подталкивали друг друга локтями и шептали:
     - Гляди,  одно только шелковое платье князя Катена стоит так  дорого,
что за него можно кормить полгода всех жителей нашего селения. А на платье
нашиты золотые цветы настоящими золотыми нитками.
     - А какой меч в золотых ножнах! Сразу видно, что большой князь!
     - Скоро ли соберутся жители деревни? - крикнул князь Катен.
     - Идут! Вот уже все идут!
     Приближалась шумная  толпа.  Впереди  шли  несколько  стариков.  Двое
держали под руки еще более древнего седобородого старика.  Он  не поспевал
за шагавшими,  и ведшие его приподымали так высоко,  что он махал ногами в
воздухе.   Копну  его  пушистых  белых  волос  раздувало  ветром.  Посреди
заросшего сединой лица выдвигался орлиный нос,  из-под  нахмуренных темных
бровей поблескивали черные сердитые глаза.
     Это  был  виспайти  -  старшина  селения,  глава  многолюдного  рода,
обитавшего в  горной деревне и  ближайших поселках,  где в каждом старшина
имел жен и дома для них.
     Рядом с  древним старшиной шли  его  уже седобородые сыновья -  все с
такими же орлиными носами и острыми сметливыми глазами. За сыновьями шагом
шли десятка два пожилых и молодых крестьян -  внуков и правнуков виспайти.
А кругом  в  толпе  шныряли  дети  всех  возрастов,  и  тесными рядами шли
женщины, привлеченные ожидавшимся зрелищем.
     - Раз князь прискакал - не к добру!.. - причитали женщины.
     Прибывшие окружили возвышение,  где  стоял,  выжидая,  князь  Катен и
несколько персидских воинов из его охраны.
     Впереди толпы, положив бороду на длинный посох, остановился старшина.
     - Верные сыны Авесты!* -  закричал князь крестьянам, крепко расставив
ноги в красных сандалиях с множеством тонких ремешков.  Он ударил рукой по
рукоятке меча.  - Нам придется взяться за мечи! Слушайте, что я вам скажу.
На страну нашу,  счастливую Сугуду, идут неведомые враги. Они хотят отнять
нашу землю,  забрать наши дома и  всех нас изрубить или продать в рабство.
Разве мы допустим это? Будете ли вы биться с врагами за ваших жен и детей,
за ваши дома и посевы?
     _______________
          * А в е с т а,  или Зенд-Авеста.  -  Так  называлась  древнейшая
     книга,  написанная в Бактре;  книга эта составляла сборник  различных
     религиозных   поучений,   описаний  обрядов  и  суеверий.  Фанатичные
     огнепоклонники называли себя <верными сынами Авесты>.

     - Будем!  Все станем на защиту! - закричала толпа. - Пусть только они
сунутся к нам сюда!
     - Нет,  нельзя ждать,  пока враги придут в ваше селение. Надо собрать
большое войско и  пойти им навстречу,  напасть на них в Бактрийских горах.
Нельзя позволить им переправиться через великую реку Окс и  прийти в  наши
долины.  Если бои будут на наших полях,  то мы вытопчем посевы и останемся
без хлеба.  Тогда настанет голод. Надо скорее уйти отсюда вперед в Бактру.
Все ли вы пойдете?
     Толпа зашевелилась и загудела. Один голос протянул:
     - Я, пожалуй, пойду.
     За ним другой голос спросил:
     - А далеко ли идти?
     - Сперва надо идти в город Курешату, там собирается наш отряд. Оттуда
воины пойдут в Мараканду,  где царь Артаксеркс - жить ему и править тысячу
лет!  -  соберет все отряды в  одно войско и  сам поведет его на  злодея -
Двурогого-царя,   чтобы  запереть  и   раздавить  его  в   горных  ущельях
Дрангианы*. Итак, что ж молчите? Все ли вы пойдете?
     _______________
          * Д р а н г и а н а   -  персидская   провинция   на  территории
     нынешнего Афганистана.

     Несколько человек стали кричать:
     - Как же  нам бросить поля?  Сейчас начинается сев.  Если не  засеять
поля,  чем будут кормиться наши семьи? Пусть на войну идут жители городов:
им не надо работать на полях.
     Крики  усиливались.   Женщины,   взобравшись  на   крыши,   шумели  и
вмешивались в спор:
     - Три  четверти урожая  мы  отдаем  князьям и  всегда голодаем.  Если
бросить поля, то кто прокормит наших детей?
     Древний старшина, поддерживаемый сыновьями, взобрался на возвышение и
стал махать руками на толпу.
     - Слушайтесь меня,  верные сыны Авесты,  как слушались до сих пор,  -
сказал виспайти.  -  Всего у  нас  в  нашем роде сто восемьдесят дымов,  а
работников-мужчин  пятьсот  сорок.  Я  получил  строгий приказ,  чтобы  от
каждого дыма выступило в  поход не меньше чем по одному воину.  Оружие нам
дадут. Мы можем от наших работников отделить треть и отправить на войну. А
кто  останется,  те  помогут возделать и  засеять поля  ушедших.  Никакого
ущерба нашему роду не  будет.  Мы должны поставить также по одному коню от
каждых десяти очагов -  всего,  значит,  восемнадцать коней.  Разве мы  не
справимся с полевыми работами без восемнадцати коней?  Конечно, справимся.
- И  старшина,  подмигивая глазами,  кивал головой и делал жесты в сторону
князя,   как  бы  давая  понять:   <Что  поделаешь,  надо  уступить,  надо
покориться>.
     Крики еще более усилились. Женщины на крышах подняли вопль:
     - Мы уже посылали воинов, когда год назад их требовал царь царей. Где
эти воины? До сих пор мы их не видим. Жены вдовами стали, дети сиротами!..
Горе нам!
     Тогда выскочил вперед один крестьянин в одежде, казавшейся пестрой, -
так  она была перекрыта заплатами.  Лицо его было скуласто,  рот до  ушей,
ноги колесом.
     - Позвольте мне сказать мое тараканье слово.
     - Говори, говори, Таракан! - загудела толпа.
     - Может быть,  неумело скажу,  да не учился я  у мудрых атраванов или
городских купцов говорить складные речи.  Князь Катен зовет нас на войну -
защищать наши земли.  А  чьи земли мы будем защищать?  Наши?  Ой ли?  А не
княжеские ли?  Князю легко идти  воевать -  у  него слуг полный двор и  на
полях копошатся почерневшие от  солнца рабы:  они ему и  вспашут и  засеют
урожаи. Разве не так?
     - Кто  это  говорит?  -  тихо  спросил старшину князь.  -  Заткни ему
ядовитый рот!
     - Самый  непутевый  хозяин.  Детей  умеет  делать:  у  него  их,  что
тараканов, полная хижина. А вспаханного поля всего на три горсти зерен. Мы
его и зовем Тараканом.
     - Верно сказал Таракан!  - закричали в толпе. - Что на полях соберем,
то князю и  несем.  Воевать-то пойдем мы,  а будет ли нам какая прибыль от
этого?  Разве  князь  не  заберет опять  нашего урожая?  Пусть  он  сейчас
объяснит нам, какая нам будет награда, если мы пойдем воевать.
     - Что  за  лягушка сейчас  квакала!  -  закричал князь  и  решительно
вытащил из золотых ножен блестящий меч.  - За его богопротивные слова мало
ему отсечь  дерзкий  язык - я отхвачу и его глупую голову.  Подайте-ка мне
его сюда!
     Слуги князя бросились в  толпу к  тому месту,  где только что говорил
Таракан, но их оттолкнули возбужденные, кричащие крестьяне:
     - Ты  нам не даешь говорить свободное слово!  Тогда зачем же приехал?
Отбирай людей, как скот, и гони. Если же ты приехал к нам, чтобы говорить,
то не закрывай нам рты!..
     Тогда из  толпы крестьян выступил согнувшийся от долгой жизни старик.
Белая борода  завивалась  козьим хвостом и падала на грудь.  Из-под щетины
торчащих бровей косились на князя живые, проницательные глаза.
     - Послушайте меня,  почтенный князь,  и вы,  дети мои!  Не торопитесь
гневаться. Я напомню вам, как делалось раньше.
     - Пусть говорит дедушка-охотник! - закричали в толпе.
     - Когда  я  еще  мальчиком ловил  в  горах  куропаток,  мне  говорили
старики, что раньше было время свободных земель. Тогда наши предки впервые
пришли сюда,  в  эти долины.  Земель свободных было так много,  что каждый
брал себе столько,  сколько мог  распахать.  Воевать приходилось с  дикими
племенами дербиков,  литейщиков меди,  живших в  горах.  Наши предки,  как
один,  защищали свои земли -  ведь своими руками они их обработали,  своим
потом  и  кровью  полили!  А  потом  старшины и  князья  постепенно начали
отбирать наши  земли,  а  нас  делать  данниками.  Какой-нибудь  бедняк не
уплатит князю долги,  глядишь,  и рабом его делается,  а земля объявляется
княжеской.  Так  пусть же  теперь князь скажет вам:  если  вы,  дети  мои,
сложите ваши  головы в  боях  со  злым Двурогим-царем,  то  по-прежнему ли
сыновья ваши  останутся рабами князей или  же  земли,  что  мы  распахали,
станут опять нашими?
     Князь пошептался со старшиной и сделал знак своим воинам.
     - Я  слышу здесь речи не  умудренных опытом долгой жизни стариков,  а
собачий лай бунтовщиков против царя и против князей. Вы забыли, что князья
поставлены над вами самим великим богом Ахурамаздой, без князей мир стоять
не может,  и вы должны им повиноваться. Говорить с вами больше не о чем...
Сегодня же из вашего селения пойдут в  Курешату двести ратников и двадцать
лошадей.  Если же  этого не будет сделано,  то завтра же мои воины заберут
силой весь ваш скот и весь хлеб, а селение я сожгу!..
     Древний старшина и другие старики упали на землю:
     - Не гневайся,  князь! Наши люди - честные сыны Авесты и верные слуги
царя царей.  Мы сами обсудим меж собой,  кого выбрать,  и пришлем все, что
требуется для тебя.  А сейчас просим отведать нашего хлеба,  наших умочей,
нон-у-ош и сладких груш с орехами*.  Пока ты будешь отдыхать, наши девушки
тебе попляшут и споют.
     _______________
          * У м о ч и   -  мелкие  клецки,  заправленные  кислым  молоком.
     Н о н - у - о ш  - гороховая лапша с хлебом.  Нарезанные и в