нцам  въехали  гуськом  на
отлогий холм.
     Вдали показались давно им знакомые утопавшие  в  садах  грязно-желтые
стены города Ванката.  Река так же стремительно несла свои взбаламученные,
мутные воды,  сжатые узким руслом.  Так  же  безмятежно  в  дымчатой  дали
подымались  высочайшие  зубчатые хребты гор,  покрытые вечным снегом.  Они
окружали долину с тучными посевами трудолюбивых дахов и согдов.
     Но что за шум, что за грохот, звериный рев и вопли неслись с равнины,
всегда  покрытой тихими,  радостными рощами  абрикосов,  зарослями высокой
джугары и квадратами желтой пшеницы!
     С  холма скифы видели,  откуда неслись крики:  по  дороге вокруг нее,
прямо по зеленым посевам,  метались толпы людей.  Женщины в ярких желтых и
красных одеждах с  детьми на  руках  бежали куда  попало,  падали и  снова
подымались  -   все  оглядывались  в  одну  сторону,   откуда  надвигалась
опасность.
     Десятка три чужеземных воинов шли цепью, держа копья наперевес. Перед
ними  отступала толпа крестьян,  в  руках мелькали топоры,  ручные пилы  и
лопаты.   Они  швыряли  в  подходивших  камнями  и  комьями  земли.  Воины
приближались твердыми шагами, неумолимые и безмолвные.
     - Это  Двурогий-царь  наводит порядок,  -  сказал  один  из  скифских
всадников.  -  Сейчас яваны  перебьют этих  мирных,  как  быки,  крестьян,
забывших, как надо бороться. А женщин и детей потом пригонят в свой лагерь
для продажи.
     - Нам нечего здесь смотреть -  едем дальше!  -  Тамир махнул рукой, и
всадники спустились с холма.
     Узкой  тропой между  затоптанными посевами направились они  к  стенам
города.
     Вся равнина вокруг города и весь берег пестрели палатками всех цветов
- и  черными арабскими,  и пестрыми персидскими;  больше всего было низких
палаток из растянутых бычьих шкур.
     На берегу реки, на холме, выделялись и величиной, и ярким алым цветом
несколько шатров. Возле них было особенно много людей и стояли правильными
рядами кони всех мастей.
     Воины, пешие и конные, двигались во всех направлениях. За ними бежали
полуголые рабы.  Они тащили мешки с зерном, узлы, гнали ослов, нагруженных
хворостом.
     Несколько македонских часовых копьями перегородили путь скифам. Среди
скифских всадников один заговорил по-гречески.
     - Откуда ты знаешь наш язык? - спросили воины.
     - Я киликиец из Тарса,  - ответил всадник. - Здесь я был рабом одного
из сакских князей,  князя Будакена.  Теперь я состою переводчиком при этих
послах от народа саков.
     - К кому вы едете и зачем?
     - Нам  нужно  видеть  вашего царя,  -  ответил молодой красивый скиф,
сидевший на высоком легконогом жеребце.
     - Вы должны слезть с коней,  оставить оружие и идти пешком, - сказали
часовые. - А мы узнаем, захочет ли наш царь с вами говорить.
     - Наши  кони  и  мы,  саки,  -  это  одно,  -  спокойно сказал старый
сгорбленный,  высохший скиф. - И мы можем только на конях проехать к шатру
вашего царя.  Если же  вы не хотите пустить нас,  то мы повернем обратно и
встретимся с вами только в поле.
     Воины пошептались и ответили:
     - Если обычай повелевает вам оставаться на конях, то проезжайте.
     Один из  часовых побежал к  красным шатрам,  другие,  окружив скифов,
медленно двинулись вместе с ними.
     Скифы ехали,  сохраняя достоинство,  приличествующее послам, но глаза
зорко присматривались к окружающему.  Они прикидывали в уме, сколько здесь
собралось  войска,  сколько  сил  надменные яваны  могут  выставить против
саков.
     Они также заметили, что вдоль всего берега привязана длинная вереница
плотов и крестьяне под присмотром погонщиков с плетками связывали бревна и
жерди, надували воздухом мокрые бурдюки и спускали их на воду.
     Скифов остановили около большого малинового шатра. Вокруг него стояли
одетые по-боевому часовые в  латах,  с очень длинными копьями,  в три раза
длиннее скифских,  и  проходили начальники,  закутанные в просторные белые
плащи.
     Скифы сошли с  коней и  сами привязали их к  кольям палаток.  Степные
лохматые кони фыркали и поджимали зады, готовые ударить каждого, кто к ним
приближался.
     Из шатра вышел высокий красивый явана с  искусно завитыми кудрями,  в
светлой безрукавке,  подпоясанной золотым поясом. Благоухая ароматами, как
лавка согдского лекаря, он приветствовал скифов и ввел в шатер. Переводчик
объяснил, что это начальник Гефестион - друг царя Азии.
     Вошли несколько военачальников яванов,  один из них был в  персидской
одежде. Рослый черный слуга-нубиец внес складной стул с бронзовыми ножками
и парчовым сиденьем. Одетый в персидскую одежду сел на стул, а яваны стали
по сторонам.
     - Садитесь, - сказал переводчик. - Царь Азии готов слушать вас.
     Все  скифы  сели  рядом  вдоль  стенки шатра  на  ковровых подушках и
уставились на сидевшего.
     Так вот он  какой,  Двурогий!  Верно ли это?  Не смеются ли яваны над
малосведущими кочевниками,  и не одного ли из телохранителей царя посадили
вместо него, боясь нападения чужеземцев?
     Сидевший был молод,  с  бритым лицом и ростом пониже других.  Длинные
рыжеватые волосы падали почти до плеч, и среди них никаких следов рогов не
было. Один глаз был светлее другого и слегка косил.
     Надменным,  холодным взглядом обвел  он  сидевших скифов и  несколько
задержался на  старом  Тамире,  который вглядывался подслеповатыми хитрыми
глазками.
     Царь был  одет в  длинную,  ниже колен,  персидскую оранжевую рубаху,
расшитую золотыми цветами.  На  кожаном поясе -  золотая пряжка со  знаком
персидских царей:  колесо среди распростертых соколиных крыльев.  На ногах
широкие красные шаровары, заправленные в персидские сафьяновые сапоги.
     Скифы долго молчали,  рассматривая царя иноземцев,  прошедшего с боем
через всю  Персию.  Сакский князь Мавак и  другие его  товарищи уже  имели
схватки с ним*, когда Дарий попросил саков помочь защищать старую Персию.
     _______________
          * В битвах при Гранике, Тарсе и Арбелах.

     Первым заговорил старый Тамир. Его слова вполголоса переводил высокий
юноша, стоявший, наклонившись, около Двурогого. Два писаря-раба в длинных,
до  колен,  рубахах  опустились  на ковер и быстро записывали палочками на
деревянных навощенных дощечках.
     - Царь Македонии!  - сказал Тамир, и все затихли, только слышно было,
как шуршали палочки писарей.  -  Ежели бы  боги захотели создать твое тело
таким же  великим,  как твоя тщеславная душа,  то целый свет не вместил бы
тебя.  Тогда бы  ты  коснулся одной рукой востока,  другая возлегла бы  на
запад, а потом и этого тебе показалось бы мало, и ты захотел бы проникнуть
еще туда,  где ежедневно в море скрывается блестящее солнце. А потом, если
ты покоришь весь род человеческий,  ты начнешь воевать с лесами, выступишь
против  холодных снегов,  разливающихся рек,  бурных  ветров  и,  наконец,
против диких зверей...
     Базилевс  переложил  ногу  на  ногу  и,  слегка  наклонив  голову,  с
любопытством  смотрел  на  сидевшего  крючком  Тамира.   Его  рука  слегка
похлопывала по колену,  и на пальце вспыхивал голубыми искрами драгоценный
камень в  золотом перстне.  Не  на руке ли персидского царя Дария был этот
перстень, и не Бесс ли затем снял его с руки заколотого им царя?
     Тамир продолжал, и никто не мог догадаться, куда направляет свою речь
хитрый вождь скифов:
     - Царь Македонии,  разве ты  не  знаешь,  что  большие деревья растут
веками,  но один порыв бури исторгает их, как соломинку, из утробы земной.
Часто  сам  лев  служит  пищей  маленьким  зверям,   и   ржавчина  поедает
несокрушимое железо.  Нет  ничего столь крепкого,  что  бы  не  могло быть
разрушено слабейшим.
     Базилевс вскочил, отошел в сторону и пробормотал несколько слов.
     Высокий переводчик сказал громко:
     - Царь Азии спрашивает,  зачем вы  приехали к  нему.  Не для того ли,
чтобы учить его?
     Тамир  съежился  в  комок,  как  хорек,  готовый  вцепиться  в  морду
затравившей его собаки.
     - О  чем  нам спорить с  тобой,  царь Македонии?  Никогда нога нашего
народа не была на земле твоей родины.  Разве мирным обитателям пространных
степей наших не позволяется узнать, кто ты такой и откуда и зачем пришел к
нашим границам?
     - Еще что ты хочешь знать?  -  спросил Двурогий и  снова опустился на
парчовый стул.
     - Мы,  саки,  не хотим никому повиноваться, но и не желаем ни над кем
властвовать.  Но для того,  чтобы ты узнал нас,  степных кочевников, скажу
тебе, что небо дарит каждому из нас: ярмо волов, стрелу, копье и чашу.
     - Что небо вам дарит? - переспросил царь, и усмешка скользнула по его
гладко выбритому лицу.
     - Ярмо волов,  стрелу,  копье и чашу, - невозмутимо повторил Тамир. -
Мы ими пользуемся и с друзьями и с врагами:  с друзьями мы разделяем плоды
земли,  получаемые трудами наших волов,  с ними же из чаш возливаем вино в
жертву  богам  нашим;  стрелами пронизываем врагов своих  издали и  копьем
поражаем их вблизи. Таким образом мы победили самого Куруша, царя персов и
мидян, и кони наши прошли весь путь до самого Египта... - Тамир замолчал и
сидел, настороженный, и его козья бородка дрожала.
     Александр протянул руку с блистающим голубым светом, перстнем:
     - Там,  в  далеком Египте,  сами боги признали меня своим бессмертным
сыном,  и  македонские кони  пили сладкую воду величайшей реки Ливии,  как
пьют они и сейчас из реки Яксарта, стоящей на пороге к вашим степям...
     - Перейди только эту реку,  и ты увидишь, сколь обширны наши степи, -
добавил молодой, красивый скиф.
     Он давно беспокойно двигался, желая вмешаться в разговор.
     - Помолчи, Гелон, пусть говорит один Тамир, - шепнул ему его сосед.
     Тамир продолжал:
     - Наши  владения  обширны,  и  тебе  никогда  не  завоевать их.  Наша
бедность -  наша сила.  А  твое войско,  обремененное богатствами стольких
народов,  которых ты ограбил,  теперь с трудом движется, как тигр, который
тащит в  свою берлогу задранную корову.  Наши необъятные равнины,  где  мы
ничего не имеем и  ничего не желаем иметь,  нам милее и дороже,  чем самые
богатые города и самые тучные нивы.  Только те народы, земли которых ты не
обагрил  горячей  кровью,  могут  в  знак  верности  обменяться копьями  и
сделаться твоими добрыми друзьями.
     Гелон опять вмешался:
     - Между равными и  свободными может быть  заключена тесная дружба,  а
равными мы считаем только тех,  с которыми нам не пришлось испытать острия
нашего копья.
     Александр сделал знак Гефестиону и шепнул ему:
     - Этого молодого скифа надо придержать,  он, видимо, сам навязывается
мне на службу.
     Затем царь громко обратился к скифам:
     - Но разве побежденные мною народы не благословляют моего имени?
     Один из сидевших с краю скифов, одетый беднее других, резко ответил:
     - Не полагайся на дружбу побежденных тобой.  Между господином и рабом
нет  и  не  может  быть  дружбы...  Порабощенный народ  всегда имеет право
восстать, даже во время безмятежного мира.
     Лицо Александра исказилось, светлый глаз закатился под лоб.
     Базилевс  встал,  отвернулся от  скифов  и  сказал  своим  товарищам,
которые затихли, вглядываясь в глаза своего вождя:
     - Эти варвары вместо покорности навязывают мне свои советы. Не они ли
подстрекают согдов и бактрийцев к восстанию? Пусть войска садятся на суда.
Мы переходим на скифский берег!
     Он повернулся к скифам, насмешка искривила его губы:
     - Я вижу, что хотя скифы никогда не выпускают из рук оружия, но среди
них имеются люди весьма умные и более просвещенные, чем у других варваров.
Я  постараюсь последовать и  вашим советам,  и  своему счастью.  Но  я  не
предприму ничего безрассудного.
     Базилевс поднял руку  в  знак  прощального приветствия и  удалился за
занавеску.
     Тамир поднялся,  и  за  ним  другие скифы встали и  степенно вышли из
шатра.
     - Знаешь ли,  кто был переводчиком у Двурогого? - спросил Тамира один
из саков.
     - Вероятно, кто-либо из отряда Мавака, который дрался в великой битве
персов при Арбеле?
     - Да, это был Сколот, сын Будакена. Он надел иноземное платье и носит
волосы по-явански, завитые, как у барана.
     - Хорошо, что Будакена не было с нами. Его бы не удержало присутствие
царя, и он убил бы своего сына-изменника.
     Гефестион с персом-переводчиком подошли к Гелону,  уже вскочившему на
легкого золотистого жеребца.
     - Царь Азии желает посмотреть твоего коня. Не проедешь ли ты с нами к
коновязи, где царская конюшня? - сказал Гефестион.
     - Я сейчас догоню вас! - радостно крикнул Гелон медленно отъезжавшему
Тамиру.
     Затем он повернулся к переводчику и зашептал ему:
     - Передай,  что я  могу пригнать для армии царя десять тысяч баранов.
По какой цене будет за них заплачено?


                          БИТВА У МОГУЛЬСКИХ ГОР

     <Богатыри,  скачите к  Могульскому дракону!>  -  такой  призыв  Тамир
разослал с гонцами по всем сакским кочевьям.
     Все знали,  что Могульский дракон - это черный скалистый хребет среди
голой равнины,  перерезанный,  точно от удара меча,  узким проходом.  Река
Яксарт  стремительно  обегает  его   близ   согдского  города  Ванката  и,
перепрыгнув  через  Беговатские  пороги,  дальше  спокойно  направляется к
северу, по краю Голодной степи.
     По  ночам  костры  на  курганах  вспыхивали красными  огнями,  вселяя
радостную тревогу в  молодых саков,  не  видавших еще  большой битвы.  Они
спешно чинили седла,  точили мечи и клялись, что в предстоящем бою добудут
себе и железную кольчугу,  и голову явана, чтобы подвесить ее над входом в
шатер.
     Степь  всполошилась.  Пронеслись  слухи,  что  надвигаются невиданные
двурогие люди, что им нет числа, после них остаются развалины, трава вянет
и  больше  не  растет.  Одни  скотоводы погнали стада  на  север,  другие,
наоборот,  оставив стада у родичей в низовьях Яксарта, сами с повозками, с
женами и  детьми направлялись на юг,  к Могульскому дракону,  ожидая после
боя богатой добычи.  Старухи в повозках,  раздувая угли в горшках, берегли
огонь родных костров.
     Повозки с войлочными юртами громыхали,  пронзительно скрипели тяжелые
карагачевые колеса, и шестерки быков, запряженных парами, протяжно ревели,
когда погонщики покалывали их длинными стрекалами.
     В Могульском ущелье,  возле горного ручья,  раскинулся большой шумный
табор.  Девушки в длинных, до пят, малиновых одеждах разбрелись по склонам
холмов, собирая прошлогодний сухой бурьян. Они шли, раскачиваясь, распевая
песни,  неся вязанки над головой,  и серебряные монеты,  нашитые на груди,
переливались на  солнце,  как  рыбья чешуя.  Разве девушки могли чего-либо
бояться, когда непобедимые сакские богатыри слетелись на зов битвы!
     Тучи пыли надвигались по  равнине;  в  свисте,  криках,  топоте коней
проносились веселые скифские воины, подбрасывая на скаку копья, готовясь к
бою.
     Молодцы рода Боняка,  в  рыжих остроконечных шапках и серых шерстяных
накидках,   примчались  одними  из  первых.   Они  скатились  с  маленьких
длинногривых жеребцов с выкрашенными красной краской хвостами,  спутали им
ноги и,  оставив бродить по равнине,  сами двинулись к табору, со свистом,
уханьем и песнями.  Накидки были лихо наброшены на левое плечо;  подхватив
полу правой рукой,  молодцы побрякивали медными чашками о бронзовые пряжки
поясов, требуя, чтобы в таборе их угостили глотком холодного кумыса.
     - Покажите нам  яванов!  -  кричали  они.  -  Наши  стрелы  ворчат  в
колчанах, они хотят скорей пробуравить толстые яванские животы.
     Седая,  с  птичьим лицом  старуха в  заплатанной рубахе высунулась из
юрты на телеге, щуря слезящиеся глаза:
     - Бой-бой,  какие вы  все  молодчики да  красавчики!  Все ли  из  вас
вернутся к  теплым кострам и  черным шатрам?  Дайте я  налью вам кобыльего
молока. Пейте, пока видят ваши смелые глаза!
     Отряд свободных скифов прибыл со своим новым бунчуком.
     Впереди них  на  пегом  коне  скакал Кидрей,  держа бунчук с  медными
погремушками.
     - Где Будакен и его <обреченные>?
     - Близ берега, следят, что затевают яваны.
     Кидрей  протянул бунчук старику,  сидевшему на  старом сивом  коне  с
облезлым хвостом. У пояса вместо лука висели гусли. Старик провел дрожащей
рукой по воздуху и схватил бунчук.
     - Глядите, бунчук в руках слепого.
     - Не слепой ли поведет молодцов в бой?
     - Да это Саксафар, наш певец! Он споет боевые песни.
     Кидрей направился к  реке;  он  нашел  отряд  <обреченных> Будакена в
одном  из  ущелий,  отходящих от  главного пути.  Воины лежали на  камнях;
некоторые кормили лошадей,  другие собирали воду  из  тонкой струи горного
ключа, падавшего со скалы.
     Будакен полулежал,  облокотившись на камень, и чаша с водой, стоявшая
возле него, оставалась нетронутой.
     Кидрей,  сойдя с коня,  несколько времени молча сидел около Будакена.
Кидрей уже слышал,  что послы саков видели у  Двурогого юношу-переводчика,
похожего на Сколота.  Древние законы саков требовали,  чтобы отец в  битве
сам разыскал сына-изменника и  собственноручно казнил его.  Не к  этому ли
готовился теперь сумрачный Будакен?
     - Почему твоя сила и  здоровье здесь,  а  не  на  берегу?  -  наконец
спросил Кидрей.
     - Совет племени приказал мне  быть в  засаде вместе с  <обреченными>.
Если яваны бросятся по этому пути, то мы ударим им в бок, расколем пополам
и будем биться с одной частью.
     - Если  яваны переправятся на  эту  сторону,  надо  перерубить канаты
плотов и лодок, чтобы им не было возврата на ту сторону.
     - Это поручено Гелону.
     - Где Тамир?
     - Тамир со своим братом Сотраком на холме у  берега реки.  Они пошлют
куда надо сакских бойцов.
     Кидрей встал, поднял горсть песку и, вскочив на Пегаша, швырнул песок
в сторону яванов:
     - Да   покроется  лицо   яванов  грязью  поражения!   Чтоб  их   сила
рассыпалась, как этот песок.


     Главное ядро скифов расположилось у самого берега Яксарта, где обычно
происходила переправа.  Здесь течение сузилось, и ясно было видно все, что
происходило на том берегу. Хорошие стрелки пускали из луков стрелы; иногда
они долетали до другого берега, и тогда начинали биться раненые лошади или
начиналась суматоха среди согдов, возившихся с плотами.
     Плотов было  очень много.  Они  растянулись вдоль берега.  Много дней
десятки тысяч пригнанных согдов работали над ними.  В  это яркое солнечное
утро  воздух был  особенно чист,  и  можно было  даже  рассмотреть каждого
любопытного, взобравшегося на старые каменные стены города.
     Тысячи стрел взвились в воздухе и ударили в скифский берег,  сбивая с
седел всадников.  Скифы отхлынули от  берега и  взлетели на склоны холмов.
Это  метательные машины  Двурогого загрохотали и  с  визгом  перебрасывали
через  реку  стрелы  величиной  с   полкопья,   очищая  берег  от  скифов.
Одновременно от  левого берега разом оторвалась масса плотов,  нагруженных
воинами.  Одни стояли по  краям,  припав на  колено,  прикрываясь высокими
камышовыми щитами.  За  ними  прятались лучники  и  пращники.  На  больших
плоскодонных лодках помещались всадники;  они держали за  поводья лошадей,
которые  плыли  сзади,  погрузившись по  уши,  высовывая фыркающие ноздри.
Быстрое течение мутной темной реки  стало  кружить плоты;  воины шатались,
хватаясь друг за друга;  некоторые падали в  воду и  гибли в  водоворотах.
Гребцы быстро работали веслами,  и  македонские плоты начали прибиваться к
правому берегу.  Яваны соскакивали на  землю,  садились на  больших мокрых
коней и,  примыкая друг к другу, наступали на скифских всадников. Пращники
с  такой силой швыряли круглые камни,  что пробивали насквозь незащищенную
грудь саков;  они валились с коней,  которые уносились вихрем по равнине и
тащили за собой раненых, не выпускавших из рук поводьев.
     Как стая громадных пестрых птиц,  двенадцать тысяч плотов перенеслись
через реку, и воины Двурогого, соскочив на бер