стал расспрашивать стариков,  и те объяснили, сколько было
войск у  Дариавауша и что в городе почти никого не осталось.  Когда кто-то
сказал,  что отряд пьяных скифов спит на площади у Восточных ворот,  воины
залились  безудержным  смехом.   Молодой  начальник  выехал  вперед,   дал
распоряжение, и несколько всадников помчались к другим отрядам.
     О нас,  стариках,  уже забыли,  и мы побежали к воротам,  боясь,  что
всадники растопчут нас. Послышались громкие крики команды. Конница перешла
на рысь, пехотинцы беглым шагом последовали за нею.
     Когда войска вошли в город,  они захватили всех спящих скифов, связав
их  скифскими же ремнями.  Когда я  прибежал на площадь,  только три скифа
отчаянно сопротивлялись; двое вскоре были заколоты копьями, а один раненый
упал и остался жив.  Это был тот молодой начальник Сколот, который вечером
так беззаботно плясал.  Воины хотели прикончить и  его,  но  они заспорили
из-за  его золотого ожерелья.  В  это время подъехал тот молодой плечистый
воин, которому мы подносили дыню, сопровождаемый переводчиком.
     <Кто ты?> - спросил явана.
     <Я сак!> - ответил скиф, с трудом приподымаясь на руку.
     <Почему же ты не покоряешься?>
     <Мы, сакские князья, привыкли сами покорять других>.
     <Ты князь? Наденьте на него цепи, и пусть он следует за мной в обозе,
среди заложников.  Он мне скоро понадобится.  А остальных, кто еще жив, не
тащите за собой, а прибейте их гвоздями к воротам. Пусть все запомнят, как
я наказываю тех, кто смеет противиться сыну бога>.
     Воины связали Сколота ремнями и  оставили лежать на  месте -  он  был
очень слаб и не мог идти.
     Яваны разошлись по городу и начали грабить дома. Я подошел к раненому
скифу.   Он  сидел  на  земле  и  плевался  кровью.  Рана  в  боку  сильно
кровоточила.   Он  меня  узнал  и  указал  на  виноградную  лозу,  которая
свешивалась со стены.
     <Нарви мне этих листьев и приложи к ране, - простонал он, - я истекаю
кровью>.
     Я  нарвал больших свежих листьев,  наложил их  и  перевязал бок скифа
полосой разорванного плаща.
     <Не уходи - я тебе должен сказать важное>.
     В  это время меня схватили два старика и потащили к правителю города.
Он стоял перед молодым начальником, которого мы угощали дыней.
     <Вот человек, которого ты ищешь! - закричали старики. - Он каждый год
три  раза  ходит  с  караваном отсюда в  Сугуду и  обратно.  Он  знает все
дороги>.
     Явана спросил:
     <Можешь ли ты показать самую короткую дорогу отсюда в Гекатомпил?*>
     _______________
          * Г е к а т о м п и л  (<Город  ста  ворот>)   -  главный  город
     провинции Парфии; позднее город Тус.

     <Я не знаю,  про какой город ты говоришь, - ответил я, - у нас города
называются по-иному.  К востоку будут большие города.  Я знаю эти города и
дороги к ним.  Главный караванный путь идет, как согнутый лук, полукругом,
чтобы  путники могли  каждую  ночь  ночевать в  селениях.  Но  также  есть
короткий путь,  прямой, как тетива лука. Идя но этому пути, можно обогнать
ушедший вперед караван на три дневных перехода,  однако этот короткий путь
идет по пустыне,  лишенной колодцев, так что приходится везти с собой воду
в кожаных мехах>.
     <Ты поведешь нас по этой дороге, - сказал молодой явана, - но если ты
обманешь,  тебя рассекут на  части.  Держите его под стражей,  чтобы он не
убежал>.
     Высокий воин положил тяжелую руку мне  на  плечо и  отвел к  раненому
скифу. Тот был в лихорадке, иногда бредил, как безумный, называл неведомые
имена, но в минуту просветления разума сказал:
     <Мой отец -  сакский вождь Будакен,  по прозвищу Золотые Удила.  Если
судьба тебе позволит вернуться в  Сугуду,  то  пошли гонца в  степь,  мимо
Горьких колодцев,  в кочевье Будакена.  Передай ему,  что я не сдавался, а
боролся до последних сил один против многих и  только после тяжелого удара
копьем был схвачен врагами>.
     Затем он еще мне говорил:
     <Я  думаю,  что мой отец Будакен не  такой человек,  чтобы остаться в
степи,  когда его сын в  плену.  Он сам проедет через девять стран,  чтобы
разыскать меня  и  выкупить.  Если  я  останусь жив,  то  сумею  убежать и
вернуться в родные степи>.
     Весь этот день яваны отдыхали,  так как кони их были крайне измучены.
Одни воины спали, другие шарили по домам, разыскивая богатства и отставших
персидских воинов;  их они выводили на площадь в одно место, сдирали с них
всю  одежду  и  клеймили щеки  каленым  железом.  Все  пленные были  потом
отосланы для продажи в рабство.
     В  городе яваны нашли любимых царских певиц,  танцовщиц и флейтисток.
Они были брошены при поспешном бегстве.  Из того сада, где они находились,
доносились плач и крики, пение и музыка.
     Когда  взошла луна  и  стало  прохладно,  войска двинулись дальше.  Я
должен был следовать с ними.
     Проезжая Восточные ворота,  я  увидел прибитых к ним гвоздями скифов.
Некоторые висели уже  мертвые,  другие еще шевелились.  Длинный тощий скиф
был прибит наверху над остальными.  Он не переставал  ругаться.  Один  его
глаз был вырван и висел на кровавой жиле,  другой глаз ворочался и сверкал
гневом.
     <Шакалы!  -  кричал он яванам, проходившим мимо. - Вы только и умеете
драться с персидскими свиньями. Скорее догоняйте толстые туши их сатрапов,
а мы, саки, и раньше колотили вас и будем бить дальше!>
     В это время проезжал молодой начальник отряда среди таких же молодых,
как и он, воинов. Они остановились перед воротами и стали дразнить скифа:
     <Ну, покричи еще! Спой нам песню. Ты очень красив с одним глазом>.
     <А где ваш петух, - продолжал скиф, - ваш начальник, который прячется
среди других,  похожих на него петухов?  Пусть он подъедет ко мне, чтобы я
перед смертью плюнул в его глаза>.
     Тогда молодой начальник подъехал ближе, от гнева у него подергивались
голова и плечо. Он говорил через переводчика, и вот что оба сказали:
     <Скифская навозная муха!  Ты жужжишь перед смертью,  а сделать ничего
не можешь. Тебя я приколол гвоздем к стене, и других скифов я также поймаю
и посажу на колья>.
     <Хвастун! - кричал сверху скиф. - Ты на саков нападаешь, только когда
они пьяные и спят. А сунься в наши степи, попробуй там сцепиться с нами, и
ты убежишь без оглядки,  как ошпаренный пес,  как бежал Куруш и  все,  кто
лезли к нам. Что ты так мало перьев нацепил на голову? Где твой хвост? Его
выдрали у тебя наши саки в бою под Гавгамелами!..*>
     _______________
          * В  битве  при  Гавгамелах  скифская конница разгромила обозы и
     лагерь греческого войска.

     <Дайте мне дротик! - крикнул явана. - Я ему заткну глотку>.
     Всадники дали ему копье,  и он бросил его в лицо скифа, который в это
время кричал:
     <Улала! Точите мечи на черном камне!>
     Другие пригвожденные скифы подхватили крик и запели:

               Сзывайте товарищей, спешите на перекрестки дорог!
               Готовы ли ваши кони? Натянуты ли туго ваши луки?

     Вероятно,  явана был очень взбешен -  он промахнулся,  и  его копье с
силой вонзилось в  ворота,  рядом с головой скифа,  и задрожало,  точно от
стыда.
     <Какой ты меткий!  -  бешено закричал скиф.  -  Не мог попасть в трех
шагах! Ты не сын бога, а помет шакала!>
     Но товарищи начальника стали метать копья,  и одно из них пробило рот
скифа,  и он замолк.  Только глаз его еще продолжал сверкать гневом,  пока
медленно не опустилось веко.


                               КОНЕЦ ДАРИЯ

     Яваны шли всю ночь.  Меня посадили на  очень тряского коня.  Хотя мне
подложили подушку,  но  лошадь была  тощая,  хребет подымался,  как  ребро
доски,  я жаловался и кричал,  пока мне не дали доброго мула,  который шел
так же скоро, как и кони.
     Утром была самая короткая передышка.  Всадники ничего не  могли есть,
а, сойдя с коней, падали на землю и сейчас же засыпали. Накормив коней, мы
снова  ехали  до  полудня и  сделали более  долгую  остановку в  небольшой
деревне,  где,  по словам жителей,  ночью стоял персидский лагерь. Повсюду
виднелись  брошенные  хромые  кони.  Крестьяне  отбирали  себе  лучших,  а
остальных резали и сдирали с них шкуры.
     Здесь яваны отдыхали до вечера. Начальники отобрали пятьсот всадников
с  самыми крепкими конями.  Сзади каждого всадника сел еще один пехотинец.
Этот  отряд  двойных всадников двинулся вперед,  все  же  остальное войско
должно было возможно скорее следовать за ним.
     К  вечеру мы  вступили на безводную равнину.  Серебристые солончаки с
мягкой,  как зола,  почвой,  кое-где кусты полыни и кости верблюдов -  вот
все, что попадалось по пути.
     Всадники угрюмо молчали или  тихо переговаривались,  ворча,  что  это
бессмысленная погоня.
     Несколько воинов упали с коней и остались лежать на дороге. Когда моя
голова опускалась от усталости и я начинал дремать, то воин, ехавший сзади
меня, касался острием копья моего плеча.
     Только  молодой начальник отряда  не  признавал утомления и  требовал
одного - скорее идти вперед.
     Луна стала совсем тусклой,  и небо на востоке побелело, когда впереди
показался караван,  растянувшийся далеко по  степи.  Видно было  несколько
повозок.  В тихом воздухе ясно доносились крики погонщиков и скрип больших
колес.
     Всадники нашего  отряда  перестроились в  боевой  порядок.  Пехотинцы
соскочили с  лошадей,  рассыпались цепью и  пошли вперед.  С боевым криком
понеслись всадники по степи к каравану.
     Персы подняли ужасный вой и помчались во все стороны.
     Молодой начальник-явана  в  развевающемся красном плаще носился вдоль
каравана. Он кого-то разыскивал и остановился около повозки, скатившейся в
овраг.
     Я  узнал эту повозку и  подъехал туда.  На повозке на груде кож лежал
окровавленный человек в пурпурной одежде, обшитой золотой бахромой. Восемь
измученных мулов  со  спутавшимися постромками равнодушно стояли,  повесив
головы; погонщики разбежались. Раненый еще стонал, но, видимо, уже умирал.
В  предутреннем рассвете вырисовывалось его  бледное полное  лицо.  Широко
раскрытые глаза глядели,  никого не узнавая.  Он часто раскрывал рот,  как
рыба,  выброшенная на  берег,  стараясь вдохнуть воздух.  Вся его шелковая
одежда была в темных кровавых пятнах.
     Молодой явана соскочил с коня, заглянул в лицо умирающему, поднял его
руку и осмотрел пальцы:
     <Царского перстня уже нет.  Негодяи-убийцы его сняли!  Но,  вероятно,
это царь Дарий>.
     <Да, это царь Дариавауш!> - сказал чей-то голос.
     <Вот и все, что осталось от царя царей, - продолжал явана. - Пробитая
ножами падаль!  Он погиб не в сражении, как подобает воину, а зарезан, как
баран,  своими близкими,  которые еще вчера падали в  пыль и  целовали его
ноги.  Вот участь того, кто добр со своими подданными! Здесь, в этой дикой
степи, окончилась одна песнь и началась другая. Царя Персии больше нет, но
есть  царь  Азии Александр,  сын  бога,  и  он  жестоко накажет того,  кто
осмелится надеть на себя царский перстень и украденную у Дария тиару>.
     Явана  сорвал  с  себя  красный  плащ  и  швырнул его  на  лицо  царя
Дариавауша. Затем он вскочил на коня и подозвал меня:
     <Старик,  тебе не пришлось быть нашим проводником.  Мы сами нашли то,
что искали. Но ты сказал правду о двух дорогах и не пытался обмануть нас и
убежать. Как мне наградить тебя?>
     Я ответил изречением моего учителя:
     <Кусок грубого хлеба,  кружка холодной воды  и  рука,  чтобы  на  нее
приклонить усталую голову,  - разве этого недостаточно для желающего стать
более совершенным?>
     <Ответ,  достойный мудреца,  -  заметил явана. - Второй раз в жизни я
слышу подобный ответ*,  но,  может быть,  я  могу  чем-нибудь наградить не
тебя, а твоих земляков - купцов из Серики?>
     _______________
          * Намек  на  известную  беседу с философом Диогеном,  который на
     вопрос  Александра:  <Чего  бы  ты  от  меня   хотел?>   -   ответил:
     <Посторонись и не загораживай мне солнце!>

     <Для них я попрошу немногого: разреши всем купцам-серам свободно, без
особых пошлин, торговать в твоем царстве>.
     Явана засмеялся и обратился к своим воинам:
     <Это  хорошее предзнаменование.  Чужеземец верит в  счастливую звезду
Александра,  верит  гораздо больше,  чем  многие  из  моих  товарищей.  Ты
получишь то, что просишь. Гефестион, позаботься о нем>.
     После этого он повернул коня и  стал объезжать остальные повозки.  За
ним   неотступно   следовала   группа   телохранителей.   Он   не   тронул
драгоценностей,  которые  грабили  его  воины,  но  приказал  собрать  все
рукописи,  которые только  найдутся,  чтобы  прочесть приказы и  документы
походной канцелярии царя царей.
     Отряд двинулся дальше на север.  В  ближайшей деревне меня отпустили,
дали пергамент,  написанный по-персидски и  на языке явана,  с разрешением
свободного пропуска через земли персидского царства.  Оттуда я  направился
на подаренном мне муле в Сугуду и прибыл сюда,  в Мараканду. Вот то, что я
испытал!..


                                ГНЕВ САКОВ

     Оранжевый луч падал сквозь прямоугольный узор резной двери. <Тридцать
две  радости>,   почти  не  тронутые  гостями,  отбрасывали  боками  своих
блестящих чашек тридцать два  солнечных пятна.  Лица  троих расплывались в
полутьме.  Только на красном, грубом лице Будакена солнечные блики замерли
причудливым рисунком.
     Широкие плечи Будакена во  время рассказа Цен  Цзы медленно клонились
вперед,   и  над  бровями  и  на  висках  набухали  извилистые  жилы.   Не
дотрагиваясь до  еды,  он лишь раз медленно выпил чашу вина.  Тонкий пучок
укропа,  который он  взял  в  левую  руку,  обвился зелеными нитями вокруг
коротких пальцев.
     Когда Цен Цзы степенно закончил рассказ и,  слегка нагнувшись вперед,
замолчал в  ожидании вопросов,  Будакен поднял на  него  налившиеся кровью
глаза,  схватил длинную прядь волос,  падавшую на обшитое бусами плечо,  и
стал ее закручивать.
     - После этого ты больше не видел саков?
     - Нет, достойнейший.
     Будакен  глубоко  вздохнул,  и  от  его  дыхания  золотистый мотылек,
трепетавший над чашками, стремительно отлетел в сторону.
     - Ты все мне говорил про молодого начальника передового отряда.  А не
слыхал ли ты про Двурогого зверя,  сына дракона - Аждархакаг. Он, говорят,
главный царь всех яванов. Где же он?
     Китаец погладил свою  жидкую бородку и  покачал фиолетовой шапочкой с
круглым белым шариком на макушке.
     - Я все время тебе рассказываю о Двурогом,  а ты спрашиваешь, где он!
Да ведь этот молодой явана в стальном шлеме,  который ел нашу дыню,  как и
все мы,  смертные,  заковал в  цепи твоего сына и  метал копье в распятого
сака,  что настиг царя царей Дариавауша,  и был тот,  кто сжигает города и
уничтожает целые  народы.  Это  тот,  кого  зовут Двурогим,  сыном бога  и
дракона.
     - Значит,  мой сын Сколот дрался на глазах самого Двурогого и  только
тяжело раненный взят им  в  плен?  Теперь мое  сердце успокоилось:  он  не
посрамил сакского имени,  и  мне  не  стыдно будет  перед моими друзьями в
степи.
     - Да, это было так.
     - Но  чем Двурогий побеждает?  Он вооружен так же,  как и  персидские
войска. Воинов у него мало. Может быть, ему помогают боги? Как ты думаешь,
Спитамен? Если Двурогий пойдет на нас, саков, что будет?
     Спитамен сидел,  скосив глаза.  Мысли его  как будто были далеко.  Он
вынул из-за пояса нож и, взяв его за лезвие двумя руками, сказал:
     - Я думаю,  что Двурогому помогают не столько боги,  сколько то,  что
персы  забыли  об  острие  своего копья,  а  вместо себя  посылают наемные
войска, идущие в бой за серебряные дарики. Я клянусь этой холодной светлой
сталью,  что,  если Двурогий придет в наши степи,  мы поймаем его живьем и
его голову положим в  мешок с  кровью,  как голову царя Куруша,  чтобы она
наконец напилась крови досыта!
     И Спитамен запел скрипучим, диким голосом песню саков:

               Если увидите вспыхнувшие дымные огни
               На далеких сторожевых вышках курганов,
               Сзывайте товарищей, спешите на перекрестки дорог!

               Готовы ли ваши кони? Отточены ли ваши мечи?
               Натянуты ли туго ваши луки?

     Будакен,  услышав знакомые слова песни, тоже заревел могучим голосом.
Оба  скифа,  разъяренные,  пели,  точно  почувствовав запах крови.  Китаец
испуганно отодвинулся.
     Затем степные гости затихли и долго сидели неподвижно, опустив глаза.
     Будакен покачался из стороны в сторону и тяжело приподнялся:
     - Чем  я  могу  отблагодарить тебя  за  заботы о  моем  сыне?  Хочешь
благонравного мерина, корову с теленком, невольника, умеющего шить сапоги,
или что другое? Скажи, почтенный иноземец, к чему влечет твое сердце?
     Цен Цзы встал, поклонился и отрицательно потряс бородкой.
     Будакен  посопел,   порылся  в  своих  широких  шароварах  и  вытащил
маленькую золотую чашку, величиной с разрезанное яблоко,
     - Прими от  меня эту маленькую чашку и  каждый раз,  когда ты  будешь
пить свежую воду,  вспоминай о Будакене,  который всегда с радостью примет
тебя гостем в своем шатре.
     Китаец принял маленькую блестящую чашку,  ударил ногтем по ее краю и,
зажмурив щелочки глаз, прислушался к ее чистому звону.
     Оба гостя протянули китайцу руки,  подержали его выпрямленные ладони,
подогнув, по обычаю, правую ногу, и молча вышли из беседки.
     Цен Цзы соединил концы тонких пальцев и ждал в дверях,  пока скифы не
прошли в калитку.
     - Достигать совершенства,  -  прошептал он,  -  можно,  думая о своем
несовершенстве,  а  также протягивая руку тому,  кто  нуждается в  помощи.
Вернусь к своим запискам...


                               Часть пятая

                              СУМЕРКИ ПЕРСИИ

                            Герой должен воспламенять и сжигать в битве;
                            Если он ранен, то пусть грива лошади его ложе.
                            Да умрет смертью собаки трус,
                            Зовущий себя мужем и умоляющий о пощаде!

                                                              Шахрух Мирза


                                АРТАКСЕРКС

     На  высокой стене  Маракандской крепости в  просвете бойниц стоял  на
пестром ковре  бывший  сатрап  Бесс,  теперь  получивший имя  <царь  царей
Артаксеркс>;  высокий, дородный, с искусно завитой черной бородой, он имел
осанку правителя,  привыкшего к  власти.  Темно-малиновая одежда,  вышитая
золотыми  цветами,  облегала  свободными  складками  его  грузную  фигуру.
Широкий кожаный пояс  с  золотой пряжкой в  форме  колеса с  крыльями туго
затягивал его  массивный живот.  Короткий меч в  синих сафьяновых ножнах с
тонкой золотой отделкой висел на боку.
     Опустив одну бровь и подняв другую,  Бесс пристально смотрел со стены
вниз,  туда,  где  между деревьями виднелись раскрытые ворота.  Толпа слуг
разгружала  караван  мулов  и  ослов.  Среди  них  неподвижно стоял  белый
двугорбый верблюд.
     - Посмотри туда,  Сатибарзан!  Клянусь шестью  потоками рая,  что  на
верблюде сидит молодая прекрасная женщина. Видишь, она откинула покрывало.
Вот верблюд стал на колени,  и нежную девушку сняли осторожно,  как гроздь
винограда. Кто эта девушка?
     Собеседник Бесса стоял мрачный.  У него была короткая замшевая одежда
воина.  Он был широк в плечах, и плечи были подняты, как у атлета, который
с детства упражняется в метании копья и боевых играх.
     - Это  владение князя Оксиарта,  правителя Курешаты.  Не  его ли  это
дочь? Вероятно, она приехала ради тебя на смотрины царских невест.
     - Клянусь шестью потоками,  если  даже  это  дочь  беспутного пьяницы
Оксиарта,  то все-таки она достойна стать одной из трехсот шестидесяти жен
царя царей! Ты бы поехал туда к ним и разузнал, так ли это.
     - Отпусти меня,  величайший,  - ответил Сатибарзан. - Я не создан для
переговоров,  и  нет  времени  на  это.  Медлить нельзя.  Я  хочу  поднять