озьму вместо пошлины половину баранов,  а  другую
половину я тоже возьму.
     - Даром я не отдам баранов: я бедный человек, - сказал Спитамен.
     - А ты кто? - спросил всадник, хлопнув плетью по плечу Будакена.
     - Тоже крестьянин.  Половина баранов его,  половина моя.  Я  тоже ищу
хлеба.
     Всадник отстегнул от пояса кошель и достал серебряную монету.
     - Возьмите и никуда не отходите.
     Будакен  держал  на  широкой  ладони  монету  и   с  любопытством  ее
рассматривал.  На  ней  была изображена голова кудрявого юноши,  прикрытая
шкурой. На виске завивался бараний рог.
     - Это кто же здесь изображен?
     - Ты должен отныне знать его. Это царь Азии Александр. Он сын бога, и
все должны ему покориться.  Эй,  Архелай,  возьми-ка этих бродяг, свяжи их
вместе.
     Македонские всадники,  как  только соскочили с  коней,  повалились на
камни, не снимая лат, замотали поводья на руку и заснули вповалку.
     Около ворот, на выступе скалы, застыл в неподвижной позе часовой. Тут
же  сидели спиной друг  к  другу  оба  <бродяги>.  Их  локти  были  крепко
скручены.
     - Это ты, злодей, привел меня сюда! - шипел Будакен.
     - Не  торопись  умирать:  песня,  Спитамена  еще  не  допета.  А  наш
крестьянин-то убежал. Лишь только показались всадники, он разом повернулся
и так понесся по дороге, что только пятки замелькали.
     - Не разговаривайте! - прикрикнул часовой.


                               МЕСТЬ ЦАРЕЙ

     Начальник  отряда  приказал  пяти  всадникам  отправиться  дальше  на
разведку.  Сам он  сидел на  камне и,  положив кусок пергамента на колено,
писал:
     <Птоломей,  сын  Лага,  царю  Азии Александру,  сыну Филиппа (желает)
радоваться.  С  передовым отрядом в  сто всадников мы ворвались в  ущелье,
называемое Железные ворота.  Наша стремительность и  величие твоего имени,
которое летит впереди твоих войск,  обратило в  бегство всех  бесчисленных
защитников непроходимого ущелья. Я захватил в стычке множество пленных. Их
показания сообщу  со  следующим гонцом.  После  краткого отдыха отправлюсь
дальше,  по главному пути к Наутаке.  Приезжай скорее,  по-видимому,  путь
свободен. Да хранит тебя Зевс Вседержитель!>
     Птоломей свернул пергамент,  завязал шнурком.  Размяв  в  руке  кусок
воска, он прилепил его к концам шнурка и придавил перстнем с вырезанным на
нем  изображением Афины Паллады.  Подошел воин с  исхудавшим,  потемневшим
лицом.  Птоломей бросил письмо на землю в  знак того,  что оно должно быть
доставлено немедленно.  Воин положил свиток в кожаный шлем и, надвинув его
на лоб,  застегнул ремень под подбородком. Он вскачь пустился по ущелью, и
эхо раскатилось сухим грохотом, повторяя удары копыт.
     Спитамен был привязан к широкой спине скифского князя, который дремал
и покачивался, пока не свалился на бок, потянув за собой и Спитамена.
     <Сон  утешает  в  горести и  дает  силы  уставшему>,  -  сказал  себе
Спитамен, лежа на боку и чувствуя, как немеют руки, как мучительно впились
в  тело  веревки.  Голова,  наливаясь  кровью,  свесилась набок.  Спитамен
заснул.  Ему  снились  облака,  обросшие  рыжеватой  бородой.  Эти  облака
обратились в  громадные  головы  в  бронзовых  македонских шлемах;  у  них
разевались  рты,   и  туда  неслись,   выставив  вперед  копья,   скифские
всадники...
     Шум в ущелье заставил Спитамена очнуться.
     На  дороге  стояли  несколько знатных персов.  Лучи  солнца,  упавшие
сверху в темное ущелье, ярко осветили края длинной малиновой одежды.
     Спитамен узнал приближенных Бесса,  неотлучно окружавших его во  всех
пирах и  поездках.  Это  был старый толстый Датаферн,  с  бритыми щеками и
выкрашенной хною бородой, и наглый всесильный любимец царя Катен, молодой,
непобедимый в пьянстве.
     В  стороне слуги держали разукрашенных коней.  Но  куда  же  девались
прежняя  заносчивость и  высокомерие  знатных  сановников?  Заискивающие и
почтительные,  стояли они перед начальником македонского отряда, приседали
и касались концами пальцев земли.
     В  стороне от  них стоял высокий человек,  весь до  глаз закутанный в
шерстяной  пурпурный  плащ.  Обыкновенный персидский войлочный колпак  был
надвинут  на   лоб  до  разрисованных  удлиненных  бровей.   Черные  глаза
внимательно и беспокойно следили за говорившими.
     Птоломей,  вытянувшись по-военному,  с  непроницаемым холодным лицом,
говорил:
     - Я  уже  сказал вам  требование царя.  Вы  должны не  забывать своих
персидских законов.  Если царь что-либо сказал,  то потом он своих решений
не отменяет. Поэтому поторопитесь исполнить его волю.
     - Слушаем,  светлейший!  Понимаем,  величайший!  Будет так сделано, о
необычайный!
     Сановники несколько раз  поклонились Птоломею и  затем набросились на
одиноко стоящего высокого человека.  Он  сопротивлялся,  отталкивал персов
ногами и  кричал тонким голосом.  Тогда персы подозвали на  помощь слуг  и
содрали  с  высокого человека плащ,  длинную  одежду  и  широкие  шелковые
шаровары.
     Это был Бесс.  Он  остался голым,  в  одних расшитых жемчугом красных
сандалиях и войлочном колпаке.
     - Пусть стоит здесь,  -  указал Птоломей на широкий камень под черной
скалой, - а вы будете стоять рядом.
     Из  глубины ущелья донеслись трубные звуки.  Лежавшие воины вскочили,
стали оправлять на себе доспехи и выстроились в ровную линию.
     Сперва  показались македонские этэры  в  блестящих медных латах.  Они
держали копья стоймя и  ехали по трое в ряд.  За ними тройка белых коней с
красными перьями между  ушами  везла  маленькую двухколесную раззолоченную
колесницу.  Колесница  с  бронзовыми  ободьями  подпрыгивала  на  неровной
дороге.  Лошадьми правил возница-эфиоп,  припав на  колени,  а  около него
стоял коренастый воин с  красивым выбритым надменным лицом.  Над  стальным
шлемом развевались крылья белой  цапли.  В  руке  он  держал два  коротких
копья.
     Воин  окидывал взглядом скалы.  Железные ворота,  скользнул по  рядам
воинов, кричавшим: <Слава Александру богоподобному, базилевсу Азии!>
     Наконец  прищуренные  глаза  остановились на  большой  пухлой  фигуре
Бесса,  выделявшейся на  фоне  черной скалы.  Бесс отвернулся,  закрываясь
руками. По щекам его текли слезы и плечи судорожно вздрагивали.
     Колесница остановилась; за ней, прогремев, остановились и всадники.
     Хриплый, полный ярости голос Александра пронесся по ущелью, отдаваясь
в мрачных, нависших скалах:
     - Наконец  ты  предо  мной,   жалкий  беглец,  хвастун!  Говори,  как
осмелился ты  схватить назначенный мне богами венец царей Персии?  Говори,
какое  собачье бешенство толкнуло тебя  заключить в  оковы  и  потом убить
добрейшего царя Дария,  твоего родственника и благодетеля?  Не для того ли
ты  все  это  сделал,  чтобы присвоить себе  украденное звание царя царей?
Отвечай! Говори же, проклятый богами!
     Бесс, вздрагивая, захлебываясь от слез, говорил:
     - Я...  объявил себя...  царем...  только для того...  чтобы передать
царство тебе...  славному Александру!  Если бы  я  этого не  сделал...  то
царским венцом овладел бы другой!..
     - И  ты осмелился сказать это?  Кто дерзнет протянуть руку к царскому
венцу? Им может овладеть только сын бога. Где князь Оксиафр?
     Из  рядов  свиты,   следовавшей  за  колесницей,  выехал  толстый,  с
обрюзгшим лицом Оксиафр,  брат убитого царя Дария. Он тяжело сполз с коня,
подхваченный слугами,  и  неуклюже подошел к Александру,  от долгой езды с
трудом двигая ногами.
     - Оксиафр,  вот  убийца твоего брата  Дария!  Я  дарю  его  тебе.  Ты
отомстишь ему:  отрежешь нос  и  уши,  затем  распнешь на  стене и  будешь
медленно пронзать копьем.
     Оксиафр  с  важностью подошел  к  высокому  Бессу  и,  ругаясь,  стал
хлестать его плетью, со страхом отпрыгивая при каждом движении Бесса.
     Александр повернулся к  персам,  которые привезли Бесса;  они держали
большое блюдо,  покрытое куском парчи.  На нем лежала круглая,  как тыква,
золотая корона персидских царей, украшенная цветными сверкающими камнями.
     Александр впился в  нее  глазами.  Он  отстегнул свой  шлем с  белыми
крыльями  и  передал  подбежавшему  телохранителю-нубийцу.  Жадно  схватив
корону,  он поднял ее к небу,  затем опустил на свои завитые кудри. Корона
была велика и надвинулась на глаза. Александр придерживал ее руками, точно
чего-то ожидая.  Он обвел глазами угрюмое ущелье, увидел узкую полосу неба
среди нависших черных каменных глыб,  и тень тревоги пробежала по лицу. Он
снял корону и передал ее черному нубийцу.
     - Скорее вперед!  Мы должны выйти отсюда, из этих мрачных теснин, где
нас могут забросать сверху камнями.  В  Наутаке мы  отпразднуем нашу новую
победу.  Я раздам всем моим воинам земли,  пашни,  дома и богатства глупых
народов,  которые не  умеют защищаться и  созданы быть нашими рабами.  Там
воины  получат отдых.  А  вы  -  доставившие мне  цареубийцу Бесса,  -  вы
получите особую награду, я вас не забуду! Слушайте, товарищи по походам, -
обратился громко базилевс к воинам,  -  Персия теперь всецело наша и будет
наша всегда! Противников больше нет. Слава моему отцу - Зевсу Громовержцу!
     - Ты победишь! Ты царь вселенной! - кричали воины, и эхо повторяло их
слова.
     Белые   кони   тронулись,   и   золотая  колесница  покатила  вперед,
покачиваясь на  неровной дороге.  За  ней,  сверкая оружием,  со  звоном и
грохотом, рысью тронулись телохранители и свита базилевса.
     Будакен налитыми кровью глазами следил,  как  проезжали всадники.  Но
кто этот высокий юноша в бронзовых латах?  Он необычайно похож на его сына
- белокурого, стройного Сколота.
     - Сколот! - заревел Будакен. - Сколот!
     Но возглас Будакена потонул в шуме конских копыт и в криках воинов.
     - Чего разорался,  молчи!  -  прикрикнул часовой,  ударив Будакена по
голове.
     - Это был Сколот,  мой сын Сколот!  -  бормотал Будакен. - Если я мог
ошибиться и  принять  за  него  похожего рослого явана,  то  я  никогда не
ошибусь в коне! Ведь он ехал на игреневом жеребце, сыне Буревестника!
     Все воины вскочили на коней и последовали за базилевсом. Скоро ущелье
затихло,  и серые тушканчики выскочили из норок;  они перебегали, садились
на задние лапки и, озираясь, обнюхивали воздух.
     Птоломей забыл о двух связанных крестьянах и умчался вместе с отрядом
базилевса.
     Спитамен упорно старался перетереть о камни веревки и ремни, которыми
они были связаны.
     Когда лунный свет наполнил ущелье, в глубине показались две тени. Они
шли  осторожно,  замирая при каждом шорохе.  Это были молодой крестьянин и
его маленькая жена.
     Они нашли и развязали лежавших.
     - Мы пришли,  думая,  что вы убиты. Среди проехавших проклятых яванов
вас не было.  Мы решили похоронить ваши тела,  поставить чашу с  молоком и
лапшой,  чтобы ваши души насытились и не мстили нам за то,  что вы погибли
вместе с вашими баранами около наших пашен.  Теперь,  хвала Ахурамазде, вы
живы и  можете прийти к нам.  Вода опять прорвала канаву,  надо ее получше
исправить.  Прежде всего нужно,  чтобы была вода,  а  тогда будет и  хлеб.
Работа не ждет!
     Утром  два  путника горными тропами удалялись от  большой дороги,  по
которой двигалось войско Александра,  стремясь к Наутаке,  по пути грабя и
опустошая все встречные селения.
     Спитамен утешал хромавшего Будакена:
     - Все  наши  люди  теперь  собрались около  Мараканды,  и  мы  начнем
бороться по-настоящему,  без  помощи изнеженных князей.  Согды  не  станут
терпеть бесчинства греков.  Согд  любит свою пашню и  свое тутовое дерево.
Лучше он  повесится на нем,  чем оставит его.  Теперь ты видел Двурогого и
можешь рассказать в степи,  что этот царь не остановится до тех пор,  пока
не  встретит смелых воинов,  которые не повернут перед ним спину,  а  сами
начнут бить его в скулы.
     Будакен стонал и скрежетал зубами:
     - Мой сын вместе с  Двурогим!  А если злодей пойдет на сакские земли,
неужели Сколот будет драться против нас? О, тогда я встречусь с ним в бою.
Посмотрим, подымет ли он руку на отца!..


                              Часть седьмая

                          ЖУРАВЛИ ЛЕТЯТ НА СЕВЕР

                                        - Мы воины непобедимого царя Азии.
                                        - У  вас  непобедим  только  царь?
                                        А мы, скифы, все непобедимы.


                          ЖУРАВЛИ ЛЕТЯТ НА СЕВЕР

     Согдские пограничные башни остались позади и  виднелись на  горизонте
оранжевыми точками.  Впереди потянулась безбрежная степь. Весенние цветы -
красные  маки,  желтые  тюльпаны и  лиловые трехперстники -  ярким  ковром
разукрасили обычно мертвую равнину.
     Радостное  чувство  охватывало  отряд   скифов  Будакена,   когда  он
возвращался из Сугуды обратно на север, в свое кочевье.
     Тяжелая дума о сыне все время мучила Будакена и заставляла его сопеть
и испускать глубокие вздохи,  от которых его карий жеребец поводил ушами и
косился  черным  блестящим глазом;  но  весеннее солнце,  свежий  ветерок,
приносящий запах первых цветов и прелой тающей земли,  вид по-праздничному
убранной степи невольно разглаживали глубокие морщины на угрюмом загорелом
лице сакского вождя.
     Будакен ехал Голодной степью,  прозванной так путниками еще в  давние
времена:  в ней нет корма - ни колючки для верблюда, ни зайца или козы для
охотника,  только шары перекати-поля, прыгая большими скачками, проносятся
по  степи,  подгоняемые  визгливым  ветром.  Лишь  весной  караваны  могут
проходить безбоязненно через эту мертвую равнину, где повсюду белеют кости
павших животных.
     - Смотри,  Кидрей,  а  ведь это дикие кони!  -  крикнул,  вглядываясь
вперед, старый Хош.
     Кидрей  хлестнул своего Пегаша,  взлетел на  бархан и  заслонил рукою
глаза,  вглядываясь в  даль.  Несколько темных  точек  медленно пересекали
путь.  Теплый пар,  подымавшийся от земли,  струился волнами,  и  на линии
горизонта все предметы трепетали.
     - Мало ты видел диких коней,  - сказал насмешливо Кидрей. - Ты больше
привык смотреть на  турсуки с  кумысом и  поэтому не можешь отличить диких
ослов от сауранов. Смотри, как они бегают!
     - Эти дикие ослы отбили от табуна кобылицу,  -  сказал Будакен. - Они
гонят ее перед собой.
     В  Будакене проснулся охотник:  его ноздри раздулись;  всматриваясь в
горизонт, он втягивал воздух, чувствуя переливчатые запахи степи. Выдернув
несколько  волосков  из  отворота  сапога,  он  подбросил их  в  воздух  и
проследил за их полетом:
     - Ветер с их стороны. Ослы нас не почуют.
     Стадо приближалось.  Ослы так  увлеклись погоней за  лошадью,  что не
замечали приближения грозы,  которая их  ожидала за барханами.  Они бежали
беспорядочно:  то рассыпались,  то сбивались в кучу, дрались и кусали друг
другу загривки.  Уже ясно было видно, как загнанная лошадь металась и била
хвостом.  Но  что лежит на  ней?  Впилась ли  в  шею пантера или привязаны
вьюки?
     Дикие ослы недоверчивы и  чутки.  Они внезапно остановили беззаботную
гонку.   Несколько  большеголовых  самцов,  взлетев  на  пригорок,  задрав
напряженно хвосты и  насторожив длинные уши,  уставились в сторону скифов,
где им почудилась опасность. Стремительно скатились они вниз, и все стадо,
повернув к северу, легкими скачками стало удаляться в степь. Только облако
взбиваемой пыли осталось над тем местом, где пронеслись ослы.
     Скифы помчались вперед, к лошади, скрывшейся среди барханов.
     Когда Будакен нагнал скифов,  он увидел молодую женщину,  лежавшую на
земле.  Хош  подложил ей  под  голову  свой  башлык.  Женщина  была  очень
истощена;  щеки  ввалились и  глаза смотрели тускло и  безжизненно.  Руки,
покрытые  багровыми  ссадинами  и  кровоподтеками,  бессильно раскинулись.
Скифы сидели кругом на корточках и тихо перешептывались.  Кидрей держал на
аркане исхудавшую костлявую кобылицу.  Она  была покрыта пылью и  солью от
высохшего пота, а бока ее кровенились от укусов и ударов ослов.
     - Тебе  эта  женщина знакома,  -  сказал вполголоса Хош.  -  Когда ты
выдавал замуж дочь Зарику, она развязывала верблюда.
     - Она жива?
     - Еще жива.
     Будакен  опустился на  песок  возле  Томирис.  Ему  достали из  вьюка
глиняный кувшин с заостренным дном. Темная струя старого вина, подаренного
Бессом,  наполнила бронзовую чашу.  Будакен плеснул немного вина на землю,
чтобы  свирепые  духи  Голодной  степи  не  гневались,  и  своей  широкой,
почерневшей от  загара  рукой  приподнял Томирис.  Бледные,  засохшие губы
прикоснулись к бронзовой чаше и не раскрывались. Корявым обломанным ногтем
Будакен раскрыл губы и влил немного вина в рот.
     Будакен долго возился с Томирис. Он несколько раз отдавал полную чашу
с вином в круг скифам, и все отпивали по глотку, повторяя:
     - Да поразит смерть того, кто обидел дочь нашего племени!
     Постепенно жизнь возвращалась к Томирис. Она пристально всматривалась
в небо, откуда доносилось отдаленное слабое курлыканье.
     Все  взглянули вверх.  Высоко  в  чистой  синеве треугольником летели
журавли.
     Томирис  приподнялась и  испуганно уставилась на  неподвижно сидевших
скифов.  Когда  глаза ее  остановились на  широком лице  Будакена,  легкая
улыбка скользнула по ее бледным губам:
     - Ты Будакен, давший мне свободу... Я теперь не боюсь, но бойся ты.
     - Кого бояться?
     - Берегись возвращаться домой, там тебя убьют.
     Брови Будакена нахмурились, глаза метнули взгляд направо и налево.
     Томирис с  трудом повернулась на  бок,  положила израненную руку  под
щеку и затихла.
     - Она заснула, - сказал старый Хош. - Это хорошо.
     Будакен приказал остановиться, развьючить коней и напоить их водой из
бурдюков. Он достал из вьюка кожаный мешок и привязал его за седлом карего
жеребца...
     - Вы поедете прямо к Горьким колодцам,  где стоит камень Афрасиаба, -
объяснял Будакен Кидрею,  когда кони поели ячмень. - Там поблизости должно
быть кочевье свободных скифов с шатром Шеппе-Тэмена.  Эту женщину отвезете
туда.
     - А если шатры этого кочевья откочевали к горам на свежую траву?
     - Тогда...  Вай-вай,  ляй-ляй,  как трудно понять,  что надо сделать!
Нельзя же оставить эту больную на песке, чтобы она умерла и потом по ночам
прилетала упрекать нас за свою смерть! Тогда ее надо привезти в мои шатры.
     Вереница скифов потянулась к северу,  кони шли ускоренным шагом: надо
было скорее выбираться из  Голодной степи.  На одном из коней поверх тюков
лежала Томирис.
     Скифы оглядывались, не понимая, почему Будакен остался на месте один,
сидя неподвижно, скрестив ноги, молчаливый, как камень Афрасиаба.
     Снова  из  далекой  синевы  донеслись  трубные  звуки  -   курлыканье
журавлей.   Будакен  очнулся  и   взглянул  на  летевших  в  небе  птиц  с
распластанными широкими крыльями.
     Он встал,  спокойный и  решительный,  подошел к жеребцу,  нетерпеливо
ходившему вокруг бронзового прикола,  вбитого в  землю.  Из кожаного мешка
Будакен вынул кольчугу со  стальными пластинками,  подаренную ему  Бессом.
Сняв одежду,  он  надел кольчугу,  тщательно затянув ремни.  Кольчуга была
удобна,  сделана искусным мастером.  Когда снова были застегнуты все петли
одежды, под ней кольчуга была незаметна.
     Будакен  смотал  аркан  с  приколом,  подвесил его  спереди чепрака и
вскочил на коня. Равномерным, <волчьим> шагом жеребец двинулся на север, в
сторону кочевья Будакена.


                            ПОКОЙНИК ВЕРНУЛСЯ

     Будакен ехал  день и  ночь,  делая частые короткие остановки.  Он  то
несся рысью по твердым такырам*,  то вел жеребца в  поводу.  Когда конь ел
ячмень,  Будакен, лежа на спине, засыпал тревожным сном, полуоткрыв глаза.
Затем  снова  направлялся  на  север  заброшенными  тропами,  стараясь  не
встречаться с кочевниками.
     _______________
          * Т а к ы р  - ровная глинистая площадка в песках.

     Уже  кочевье Будаке